«Уйдёт!» — подумал Семён, глядя на удалявшегося Бредуна. Как всегда уйдёт! Ему вспомнилось лицо Бредуна, когда тот бил Воронина на пастбище: жестокое, с ощеренным в безудержной ярости ртом, с глазами, в которых таилось кровавое сладострастие: он получал наслаждение от того, что противник повержен и теперь извивается всем телом, увертываясь от побоев. Семён выбежал из-за ограды и вскочил на одну из бандитских лошадей. Каблуками пришпорил животное и помчался вслед за главарём бандитов.

Бредуна он увидел на другом конце села. Жеребец у того был хороший и во всю прыть нёсся по пыльной дороге. Семён свернул с улицы и через прогон, срезая участок пути, понёсся наперерез бандиту. Не замечая за собой погони, Бредун думал, что его не преследуют. Каково же было его удивление, когда до леса оставалось метров двести-триста, сбоку от себя увидел выехавшего из ложбины всадника. Он был совсем близко от него, мчась наперерез, стремясь отрезать от леса. Бредун навел револьвер и выстрелил. Пуля просвистела у виска Воронина.

Бандит на полном скаку уходил в лес. Семен отставал от него метров на тридцать. Пригнувшись, он скакал во весь опор и расстояние между ними медленно сокращалось. Бредун из-под руки выстрелил ещё два раза, но опять промахнулся. Глинистая дорога в колеях и ухабах кончилась. Замелькали кусты. За небольшой луговиной зеленел густой лес. Семён, боясь, что Бредун уйдёт, тоже выстрелил и от огорчения сплюнул — стрелок он был никудышный.

Лес обступил их с двух сторон. Бредун свернул с дороги и осадил жеребца под деревьями. Когда Семён поехал за ним, тот с близкого расстояния выстрелил в Воронина дважды. Конь поднимался на бугор и две пули попали ему в грудь. Падая вместе с конём, Семен успел выстрелить в хорошо видимого Бредуна. Его жеребец шарахнулся в сторону, и бандит вылетел из седла.

Поднявшись на ноги, Семён подбежал к Бредуну. Тот отскочил за дерево и ещё раз выстрелил. Фуражка слетела с головы Воронина. Он тоже хотел выстрелить, но наган дал осечку.

— Стой, Федька! — крикнул бандиту Семён. — Сдавайся!

— Тебе? Никогда, — ответил Бредун.

Он ломился через кусты, уходя от преследователя. Семён бросился за ним, загораживая лицо руками от хлестких веток. И вдруг перед ним неожиданно вырос Бредун без фуражки и без револьвера.

— Ну что, Сёмка, — прохрипел он. — Посчитаемся!

— Посчитаемся, — ответил Воронин.

Он увидел злые глаза, перекошенное от ярости лицо, рубец шрама, сбегавший к шее. Руки были подняты вверх, показывая, что бандит без оружия. Семён тоже бросил наган в сторону. Бредун одним прыжком достиг Воронина и вцепился в горло. «Ах, мать…» — пробормотал Семён, чувствуя, как костлявые пальцы сжимают горло. Он присел и, бросив руки вверх, освободил шею от зажима Бредуна, пригнулся и что есть силы ударил Бредуна головой. Тот покачнулся, но удержался на ногах. Они стояли друг против друга, не произнося ни слова, как раньше в молодости, готовые снова броситься в драку, улучив подходящий момент.

— Твоя песенка спета, Бредун, — проговорил Семён, глядя в глаза бандита.

— Это ещё посмотрим, — произнёс бандит, слизывая с губ кровь.

Сбоку затрещали кусты — это приближались милиционеры. Бредун бросился в сторону, пытаясь убежать, но Семен в прыжке настиг его, повалил на землю и завернул руки за спину.

Когда связанного бандита посадили на телегу, он только плевался окровавленным ртом, с ненавистью глядя на своих противников.

Глава четвертая

Арест

Антипу Маркелычу не спалось вторую ночь. Страшное, недоброе предчувствие тяготило его, не давало сомкнуть глаз. А вчера ещё курица запела петухом. «Не к добру», — подумал Антип Маркелыч. Изловил курицу и самолично отсёк ей голову на дубовой плахе. Птицу выбросил собакам.

— Чтобы есть такую погань. Тьфу, — плевался он, вытирая кровь с топора.

Мысли, одна мрачнее другой, разъедали душу. Бредун куда-то запропастился. Уже целую неделю ни от него, ни от его товарищей не было ни слуху, ни духу. Ни за харчами не приходят, ни за патронами. Будто в воду канули и след их простыл. Может, утекли куда, в город подались? Там вернее схорониться в разношёрстности народа. А вдруг взяли и атамана, и его банду? Тогда почему тихо, никакого разговора между деревенских? А никакого разговора потому, что всё это втайности держится, чтобы выявить помогавших ему. От этих мыслей Антипа Маркелыча обнимало жаром, он потел, а сердце учащённо билось. Больше всего его беспокоило оружие, закопанное в коровнике. Обещался Бредун забрать его, а не идёт…

И чего Антип ждёт?! Не дадут ему на хуторе покою. И хоть сдал он в колхоз большую часть своего имущества, батраков давно не держит, а люди косо поглядывают на него, считают кулаком и кровососом. Отберут и дом, и спрашивать не будут, пустят по миру, единоличник. Помнится, амбары ломились от зерна, одна лавка была в селе, другая в городе, а теперь… Ахметка, сродственница старуха Пелагея да Степан и остались. Хитрил, хитрил, а Бредун его подведёт. И на кой чёрт он связался с ним? Надеялся, что бандит пустит кровь Советской власти? Жил бы да жил с коровёнкой, с лошадкой, пахал, сеял, а сам бы в скиту промышлял по осени или по зиме. Сундук бы тот мурманский найти и не нужны ему лобогрейки, жатки, сеялки, табун лошадей да стадо коров. Уехали бы со Степаном в город и жили бы там припеваючи, кум королю, ждали бы перемен.

Тягостно Антипу Маркелычу от этих мыслей. Он ворочался на липкой от пота постели, вставал, ходил в сенцы пить квас, шлёпая босыми ногами по скоблённому полу, снова возвращался, но сон не шёл. Наверное, далеко за полночь мысли его немного успокоились, ему вспомнилась мельница, отец с матерью…

Приснился ему Изот. Он сидел на мурманском сундуке, на сухом пригорке среди болот и пересыпал из ладони в ладонь золотые монеты. Они искрились в лучах яркого солнца.

— Ну что, Антип, нашёл сундук? — спросил он его, усмехаясь в бороду.

— Не нашёл.

— И не найдёшь.

— Это почему же? Найду!

— Не найдёшь.

— Сказал найду, значит, найду.

— Не найдёшь потому, что он всегда со мной. А тебе я его не отдам.

— Врёшь ты, Изот.

— Я живу в раю, а ты за смертоубивство будешь в аду…

Антип, видя такое количество золотых монет у Изота, засомневался, что отыщет сундук и протянул руку:

— Изот, дай денежку?

— Я спас тебя, выходил, отдал хорошим людям, а ты погубил меня, не дам тебе ничего.

Лицо Изота стало тускнеть, расплываться, исчезать в солнечном мареве.

— А-а, выходил! — Антип схватил подвернувшуюся под руку слегу, поднял высоко над головой. Но ударить не сумел. Чужая сила остановила занесённый шест. Антип оглянулся: шест зацепился за крест на часовне. Он бросил его и хотел бежать, так страшно ему стало. Повернулся и застыл на месте. На сундуке сидел барин с трубкой, в шёлковом халате, на голове колпак с кисточкой, почеёсывал седую грудь и с прищуром говорил:

— А куда ты, человек, дел мою грамотку? Отдай её. Не помогла она мне, не поможет и тебе…

Антип заорал что было мочи и проснулся. В окошко стучались. «Кого ещё Бог несёт? Бредун за патронами и пулемётом пожаловал?»

Ещё не придя в себя от сна, зажёг свечу и вышел в сени.

За дверью услышал голос:

— Антип Маркелыч, это я, Ахметка. Открой!

«Слава Богу, Ахметка!» Как он испугался этого стука! Аж сердце зашлось. В последнее время творится с ним что-то неладное. Он зажёг лампу и пошёл открывать дверь.

Вошёл сильно встревоженный Ахметка. Он запыхался, слова отрывисто слетали с губ.

— Я из Спасского, — говорил он, задыхаясь. — Там милиционеры приехали и с ними начальник какой-то. Большой, должно быть. В правлении запершись сидели… К тебе, должно быть, направятся… народ промеж себя говорил…

Антип Маркелыч после слов Ахметки обмяк, в голове, опережая одна другую, роились мысли… Зачем милиционеры пожаловали? Он всё, что мог, отдал в колхоз.

— Недобрую весть ты принёс, Ахметка, — сказал он, проходя с батраком в комнаты. — Очень недобрую.