— Какая ни есть. Хотел предупредить…

— Что предупредил, то правильно. Ты подожди, я сейчас.

Он прошёл в угол, нашарил на иконостасе спички. Затеплил лампаду. Гарное масло было у него на исходе, в город он давно не ездил, поэтому экономил, зажигая лампадку по случаю праздника или когда нужно было срочно обратиться к Богу.

Суровый лик Ильи пророка озарился тёплым пламенем. Антипу Маркелычу показалось, что когда он занёс руку, чтобы перекреститься, глаза святого загорелись огнём. Антип Маркелыч оторопело докрестился. Нет, сегодня с ним происходит что-то не то…

Он достал заветную икону, прошёл в каморку, чтобы его не видел Ахметка, стоявший посередине комнаты, сдвинул планку и посмотрел в углубление. Грамота лежала на месте. Он снял с шеи «рыбий зуб», положил рядом с грамотой и задвинул планку.

Вернувшись в комнату, спросил Ахметку:

— Что ещё говорят?

Ахметка потоптался на месте.

— Говорят, Бредуна взяли. Сидит в городе в старом остроге.

— Что же ты сразу не сказал? — вспылил Антип Маркелыч и недовольно посмотрел на работника. — А мы лясы здесь точим…. Раз взяли, язык ему развязали….

Ахметка молчал, опустив руки вдоль туловища, не смея поднять глаз от пола. Он видел, что хозяин не в себе от гнева, только наружу этого не выказывает. Антип Маркелыч подошёл нему вплотную.

— Слушай, Ахметка, — проронил он глухим голосом. — Чует мое сердце недоброе… Не знаю, что со мною будет. Вот возьми эту икону, — он протянул ему кожаный футляр с иконой, — и сохрани её. Я вернусь за ней, сколько бы времени ни прошло. Если не я, то Степан. Никому её, кроме нас, не отдавай. Ты понял меня?

— Как не понять, хозяин, — ответил Ахметка, беря икону.

— Мне больше не на кого, кроме тебя, надеяться.

— Да не сомневайтеся, Антип Маркелыч.

— Добро. А теперь сходи и принеси несколько мешков. Надо припасы Бредуна выбросить.

Ахметка ушёл с иконой к себе, а Антип Маркелыч присел на стул. Так вот почему милиция нагрянула. Заложил его Бредун, с потрохами выдал. Какая скотина! Ел у него, пил, жрал, он укрывал бандитов, сколько раз ночевали у него, а теперь…

Зло залаяла собака, привязанная за крыльцом, того и гляди порвёт стальную цепь. Во дворе раздался шум. Собака занялась ещё неистовее. Лай подхватил кобель, привязанный у дома, в котором жили Пелагея и Ахметка. Антип Маркелыч задул лампу и подошёл к окну. Ещё не рассвело, но небо на востоке светлело. Из ночной густой темноты тонкой полоской проклёвывался окоем за хутором. Мелькнули смутные тени. В дверь крыльца сильно забарабанили.

— Антип Маркелыч, открой! — донесся до него знакомый голос. Это был Семён Воронин. Семёна он хорошо знал: пастушонком у него в детстве был, рад был миске хозяйских щей, обноскам да куску хлеба. А ежели новые сапоги или рубаху дадут, на седьмом небе от счастья пребывал, а теперь председатель колхоза. Главный чин в деревне.

— Пошто так рано? — спросил он у дверей, стараясь потянуть время и удостовериться — один или нет пришёл к нему Воронин. — Не мог до утра подождать? — Сердце билось оглушительно сильно. Сбывались слова Ахметки.

— Дело поспешное. Открывай!

Антип Маркелыч выбросил из кольца железный крюк. Не откроешь — разнесут двери.

Филенчатые створки распахнулись. В неявственном полусумраке Антип Маркелыч увидел троих в военной форме, оттолкнувших Воронина и ринувших в сени. Заметил оторопелые лица Ахметки и Пелагеи. Они стояли в стороне, поеживаясь от предутреннего холода. Пелагея была заспана, тёрла глаза, не понимая, что происходит, словно хотела пелену с глаз снять.

Воронин и ещё один военный, по виду из начальников, подталкивая Антипа Маркелыча, прошли в дом.

— Есть ещё кто здесь? — спросил высокий военный, поправляя портупею с кобурой. Он был, видимо, из ОГПУ, подтянутый и щеголеватый.

— Никого, кроме сына, — ответил Антип Маркелыч.

— Где он?

— В чулане спит.

— Подымай! — военный кивнул сопровождавшим его людям.

Антип Маркелыч еле стоял на ногах — так всё неожиданно обрушилось на его голову. Недаром курица петухом пела. Он знал, есть его грех перед Советской властью и поэтому боялся.

Ввели заспанного Степана. Он зевал, широко открывая рот, тёр глаза, с недоумением смотря на кучу людей в форме.

В горницу подтолкнули Ахметку с Пелагеей. В сенях мелькнул ещё один милиционер или гэпэушник. Ахметка морщил низкий лоб, не знал, куда девать длинные руки, переминался с ноги на ногу. Подавленно чувствовала себя и Пелагея, высокая сухопарая старуха, повязанная белым платком.

— Приступайте к обыску, — обращаясь к гэпэушникам, распорядился их начальник с нашивками на рукаве и со знаками различия в петлицах, о которых Антип Маркелыч и понятия не имел, какого они достоинства.

Он пытался что-то сказать или спросить, но язык не повиновался ему.

— Оружие в доме есть? — спросил начальник.

— Откуда, товарищ…

— Гражданин.

— Откуда товарищ гражданин. Весь инвентарь я в колхоз сдал. Вот спросите товарища председателя, — он кивнул на Воронина, — а если и осталось что, так это мелочи, решим сами. Пошто обыск? Чем я провинился перед Советской властью?

— Так значит нет оружия?

«Признаться или не признаться, — думал Антип Маркелыч. — Знают они о спрятанном оружии в коровнике или на дурака берут?»

— Откуда ему быть, — ответил он. — Соха да топор — вот наше оружие.

— И Бредуна не знаешь? — взгляд начальника вонзился в лицо Загодина.

— Ещё бы мне не знать этого мерзавца. Он у меня лучшего жеребца увёл… Доведись мне… Я ж заявление по этому случаю в органы писал, — кстати вспомнил Антип Маркелыч.

— Знаем, что писал. Бумага всё стерпит. Можно такое написать…, — Военный усмехнулся. — Зажги-ка лампу!

Антип Маркелыч справился с волнением. Его уже не трясло, не колотило, и не бросало в пот. Как он и подумал, всё связано с Бредуном. Говорил ему Степан — кончай ты водить дружбу с Бредуном, не доведёт он до добра. И сам понимал это, но злость на всех выскочек деревенских, бывших батраков, которые поднялись над ним, над Антипом Маркелычем, и стали командовать, не давала усмириться, затихнуть. Поверил Бредуну, что он один может справиться с Советской властью даже тогда, когда умом понимал, что кроме разбоев и поджогов, он ни на что не годен. Однако продолжал снабжать его продовольствием, укрывал, сохранял оружие. Вот и досохранялся.

Он зажёг лампу, поставил на стол.

— Веди нас во двор, — обратился к нему начальник. — Эй вы! — он пощёлкал пальцами, обращаясь к Ахметке и Пелагее. — Как вас там? Будете понятыми, следуйте за нами. Пошли, председатель. — Он тронул за рукав Воронина, молча наблюдавшего за происходящим.

— Иду, товарищ Сидоров, — ответил Воронин.

Из сеней появился вооруженный гэпэушник и встал у косяка двери.

Антип Маркелыч первым спустился во двор, обдавший его запахом коровьего тепла, невыветревшегося лошадиного пота, свежего навоза. Сидоров взял у него лампу и прошёл в угол, где, отгороженные слегами, лежали две коровы. Появились гэпэушники и вывели скотину.

— Значит, говоришь, нет оружия? — кольнул Сидоров взглядом Загодина.

— Нет, и не может быть. Мы крестьянствуем.

— Знаем, как ты крестьянствуешь, Антип Маркелыч, — посмотрел на него искоса Сидоров. — Днём на поле, а вечером в банде. Прикрываешься своими письмами в органы, сдал инвентарь и живность в колхоз, а по ночам жрать к тебе приходит бандит, которого ищет вся округа, ты его снабжаешь продовольствием, помогаешь прятать оружие. Правду я говорю?

Антип Маркелыч счел за благо промолчать.

— Ломай настил, — скомандовал Сидоров. — Сейчас посмотрим, как врёт хозяин.

«Кто же это меня выдал? — думал Антип Маркелыч, обливаясь холодным потом. — Кроме меня, Бредуна и Ахметки никто об оружии не знал. Ахметка? Бредун?»

Двое гэпэушников, один с ломом, другой с топором, принялись приподнимать тёсаные осиновые брёвна.

— Ближе лампу! — скомандовал Сидоров. — А то не видать. Ну что там? — Он попытался заглянуть в образовавшийся провал.