И папироска чуть дымилася во рту.

Он подошёл к Степану и, вихляя беёдрами, кругами ходил вокруг него, видимо, вызывая на диалог. Степан, взглянув на его ужимки, отвернулся, продолжая рисовать на земле квадратики и кружочки.

Ты подошла ко мне развратною походкой

И тихо-тихо прошептала мне: «Пойдём!»

А поздно вечером поила меня водкой.

И завладела моим сердцем, как рублём.

Уголовник, видя, что Степан не реагирует на его действия, ногой толкнул парня. Степан сел на землю.

— Тебе чего? — недоуменно спросил он, приподнимаясь и глядя на странного певца. Но тот вроде бы не слышал.

К тебе идя, я не был уркаганом.

Ты уркаганом сделала меня.

Ты познакомила с малиной и наганом.

Я стал ходить на мокрые дела.

Степан встал и хотел отойти в сторону. Этот тщедушный на вид недоносок ему не нравился. Он видывал таких в деревнях: мозгов мало, а дури на шестерых. Блатной преградил ему дорогу, выпятив тощую грудь. Под откинутым в сторону надорванным воротником рубахи мелькнула синяя наколка, сделанная неумелой рукой.

О сука, падло, что ты натворила!

Ты погубила пятерых ребят.

Ты четверых пришила пулей к стенке,

А я в кичман попал на долгие года.

Он растянул тонкие слюнявые подрагивающие губы в нечто наподобие улыбки. В верхней челюсти не было одного переднего зуба, и от этого его сатанинская улыбка приобрела зловещее выражение. Бесцветные глаза с сузившимися зрачками, немигающе впивались в лицо Степана, словно хотели высосать его.

Свой френчик новенький, колёсики со скрипом

Я на тюремный халатик променял.

За восемь лет немало горя мыкал,

И не один на мне волосик полинял.

Степан оглянулся. Все присутствующие в радиусе пятнадцати-двадцати шагов, наблюдали эту сцену. Политические равнодушно, уголовники посмеиваясь. Их пронзительные голоса разрезали воздух:

— Давай, карзубый! Бей в нос, делай клоуна!

— Ну артист, бляха! На вид соплёй перешибёшь, а такое отчубучивает… Бесплатную фильму устроил, хорёк!

Конвоиры молча созерцали происходившее, не вмешиваясь в развитие событий.

Урка ухватил Степана за задницу:

И вот опять мы встретились с тобою,

А ты дешёвая, как восемь лет назад…

Степан легонько оттолкнул карзубого и сделал шаг назад, посторонясь.

— Что, очко играет? — ухмыльнулся урка.

— Чего пристал? — спросил Степан.

— А не нравишься ты мне, фрайер!

— А ты мне нравишься, — съязвил Степан. Он на голову был выше урки и намного сильнее, поэтому выкрутасы парня не смутили его. — Иди отсюда! — добавил он, сверху глядя на карзубого.

— Ах, иди! — тонко закричал карзубый. — Он меня посылает! Катиться, значит! Получай, сука!

В его руке блеснула невесть откуда взявшаяся полоска заточенной стали. Он замахнулся и всадил бы заточку в Степана, если бы не вынырнувший откуда-то матросик, небольшого роста, широкоплечий. Его раньше Степан не видел, видимо, тот ехал в соседнем вагоне. Он отвёл руку урки, выбил заточку и сильно ударил сопляка ногой в пах. От удара тот оказался на земле. Уголовники зашумели и повскакали с земли. Урка поднялся и, скаля зубы в пене взбившейся слюны, прошипел:

— Я тебя достану, сучонок!

— Мотай отсюда, — замахнулся на него матросик, — пока Шарик не догнал.

Уголовники сгрудились в кучу, орали и готовы были броситься на помощь товарищу. Охранники клацнули затворами и окриками утихомирили готовую разбушеваться толпу.

— Он тебя в карты проиграл, — сообщил матрос Степану, ища глазами в траве заточку.

— Как проиграл?

— А так. Видел, они резались в очко? Денег нету, вот он на тебя и поставил…

Он нашёл заточку и зашвырнул в сторону.

— Так ему бы за это срок прибавили. Человека убить…

— Не много прибавили бы. Какие мы человеки. Кто без права переписки, кто без права на место жительства. Так что многим он не рисковал. А ты держись в следующий раз подальше от этих урок.

— Спасибо тебе, — сказал Степан.

— Пустяки, — ответил «матрос» и побежал к своим, потому что раздалась команда «строиться».

Только лёжа в вагоне на нарах, Степан воочию понял, какой опасности подвергался. Урка мог запросто убить его или покалечить, не окажись рядом этот «матрос». Хорошо, что всё так благополучно обернулось. Впредь надо быть осторожнее, глядеть в оба, а то дураков много на белом свете.

Степан холодел, вспоминая недавние события.

Глава седьмая

Лагерь

Проснулся Степан оттого, что жёстко, с тягучим скрипом лязгнули вагонные сцепы, видимо, паровоз затормозил, а тяжелый состав продолжал двигаться по инерции. Всё скрежетало, скрипело, трещало. Потом отпустило, вагон мягко покатился, опять дёрнулся, пискнули тормоза, и поезд остановился. Степан протёр глаза, приподнялся и, придерживаясь за нары, заглянул в окошко.

На воле было туманно, окрестности тонули в мутной неяви и кроме блестевших накатанной поверхностью рельсов и серых бревенчатых зданий, он ничего не увидел. Зато в нос ударил густой запах мазута — рядом с вагоном был большой штабель новых шпал, на чёрных маслянистых боках которых блестели капельки то ли утренней росы, то ли ночного дождя.

Двери долго не открывали и казалось, что состав с заключёнными вымер: не слышалось по обыкновению окриков конвоиров, брани и потасовок уголовников. Неожиданно кругом ожило, как плотина прорвалась. Скрежетнула отворяемая дверь. Два конвоира встали по бокам.

— Выходи!

— Куда это? — спросил дребезжащий старческий голос.

— Куда! Прибыли к месту назначения. Забирай вещи, у кого они есть, — подбадривали конвоиры, поёживаясь от утренней свежести.

Сначала неловко, а потом побыстрее, поторапливаемые охранниками, ссыльные сыпались на землю, прыгали, разминая затёкшее тело.

— Где мы? Куда нас завезли? — там и сям слышались голоса. Ссыльные испуганно задирали головы, озирались, старались определить, где они находятся.

— На Алдане будете продолжать свое жительство, — отозвался один из охранников.

— На Алдане? Где это? — спросил кто-то из ссыльных.

— Не знаешь, где Алдан? — рассмеялся охранник. — Поживёшь узнаешь!

— Алдан! Такая да-аль, — вздохнул кто-то в толпе, видимо, из бывших интеллигентов. — Край земли…

— Хоть край, хоть не край — везде жить можно, — весело проговорил неунывающий Андрей, сосед Степана.

Из вагонов продолжали выпрыгивать ссыльные. Степан во все глаза смотрел — не мелькнёт ли где отец. Но сколько он ни озирался, ни вытягивал шею, отца не увидел.

Серел рассвет. Прибывших построили в колонну по четыре и, подгоняемые конвоирами, они зашагали по каменистой земле на север. Уголовников среди плетущийся толпы, растянувшейся не на одну сотню метров, не было — их отделили сразу же по прибытии на полустанок. Были одни политические, и это радовало Степана, которого при воспоминании о карзубом била мелкая дрожь.

От полустанка до места постоянного пребывания шли пешком двое суток. На лошадях везли поклажу — лопаты, пилы, топоры, продукты. Лагеря, как его представлял Степан, не было. Было раскорчёванное пространство площадью в полтора-два гектара, несколько недостроенных тесовых сараев — здесь уже жили десятка четыре заключённых. Первую ночь спали на земле, потом начали рыть себе землянки.

На третий или четвёртый день их выстроили в две шеренги на вытоптанной площадке, невдалеке от «конторы», где размещалось лагерное начальство. Это было единственное бревенчатое сооружение, полностью готовое к моменту их прибытия. Была сооружена и ограда из колючей проволоки.

Круглый, как колобок, мужчина в кителе и галифе, с ремнём через плечо, как оказалось впоследствии заместитель начальника лагеря, начал выкрикивать:

— Каменщики есть?

— Есть, — раздалось несколько вялых голосов.

— Два шага вперёд.

Строй колыхнулся. Из шеренги вышло несколько человек.

— Печники есть?

— Есть?

— Выходи.

— А куда это? — осведомился Степан у стоявшего рядом Андрея.