— Не наш ты сын родной, Антип.

У Антипа вмиг перехватило дыхание и пересохло во рту — таким было неожиданным признание матери.

— Как не ваш… сын.

Он уставился широко раскрытыми глазами на Прасковью. Казалось, ярче загорелись волосы на остром черепе.

— А чей же… я?

— Не знаю.

— Что ты говоришь? Очнись, мать!.. Это болезнь говорит.

— Не болезнь, сынок. Это на самом деле так. Маркел нашёл тебя на крыльце, в корзине, в лютую стужу, зимой. Кто-то принёс и оставил тебя у нас. Такой ты был золотушный да в коросте, видно худая жизнь была… Записка была с именем, каким тебя нарекли… Выходили тебя, вынянчили с отцом. Имя оставили, что нарекли родители или кто ещё…

Антип сидел, как громом оглушённый, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Его словно парализовало.

Придя в себя, с трудом выдавил:

— Зачем ты мне это сказала, мать? Оставался я бы в неведении…

— Не знаю. Глодала эта дума меня всю жизнь, как вспомню. Как-то негоже уносить в могилу… Вот сказала и легче мне стало. Как бы исповедовалась я перед тобой. Теперь могу и спокойно отойти.

— Душу ты мне перевернула, — проворчал Антип. — Теперь и я буду жить с этим камнем: а чей я сын настоящий.

Он хотел ещё что сказать, но посмотрел на мать. Она закрыла глаза и впала в забытьё.

Пока не похоронил он мать, разговор с ней не бередил его мозг, не до этого было, забота об умирающей, разные хлопоты… А как отнесли её на кладбище, её исповедь вернулась в сознание и обожгла его с новой силой. Как посверком молнии осветился его мозг. Вспомнился Изот. Наверное, потому, что пришли на память его слова, что он взлелеял Антипа младенцем и оставил его хорошим людям. Подумалось, что не напрасно Изот пришёл на мельницу и остался у них работать, видно хотел помотреть на мальца, которого оставил на крыльце. Вспомнил, как не отозвался на слова Изота о помощи на болоте, как столкнул его в трясину.

Неожиданно, вспышкой, мелькнул в мозгу образ болотного старца. Вот кого он напомнил ему — Изота. Нет не обличьем — прошло столько лет, человек стареет, меняется, да и шрама у Изота не было, а манерой говорить, знакомыми движениями… Неужели Изот? Он спасся. Эти мысли будоражили душу, взбаламучивали её, как волны море, и не успокоившись, накатывались и накатывались…

Кто он, этот болотный старец? Если не Изот, то кто? Антип перестал жить, как ему казалось. Что бы он ни делал, всё валилось из рук. Он не мог есть, спать. Перед глазами стоял образ Изота, который иногда расплывался и превращался в болотного старца. Не в силах терпеть это смятение души, он сказал Василисе, которая ждала ребёнка, что он отлучится дня на четыре в город. Она не стала его удерживать, полагая, что дело, видно важное, Антип в последнее время после похорон маменьки, совсем извёлся, лица на нём нету, и отпустила мужа, считая, что в его отсуствие с ней ничего не случится.

Антип добрался до Сухого Брода, взял у Никонора лодку — Дарью тоже уже похоронили — и отправился знакомым путём до Лиховой поляны. Он не знал, что скажет старцу, как себя поведёт с ним, считая, что кривая куда-нибудь да выведет. Ему просто хотелось проверить свои сомнения: чем больше он думал, тем больше болотный старец напоминал ему Изота. Ещё в ту встречу, когда он впервые увидел его, тогда уловил какое-то сходство с кем-то знакомым, только не мог опредлить, с каким знакомым. И только сейчас сообразил, что напомнил он ему Изота.

Ему теперь стало понятно поведение старца при появлении Антипа. Если он узнал Антипа, как он должен был отнестись к своему врагу? Ведь Антип враг ему, его убивец. Он столкнул Изота в трясину и не подал руку помощи. Каким-то образом Изот выбрался из болота, но не стал мстить Антипу? На его месте Антип бы отомстил своему обидчику. Однако Изот был не такой. Воспитанный в староверской общине, он не обагрил бы руки в крови.

А может, это и не Изот. Думается так Антипу да и только. У Изота не было шрама через всё лицо, а у того старца?.. Ну и что такое шрам. Антип не знает, что с Изотом потом произошло, может, и шрам появился в результате каких-то деяний…

Так в догадках, в спутанных мыслях плыл Антип по реке к Лиховой поляне, не боясь досужих разговоров о гибельном этом месте.

Вот и валун, напоминающий голову лошади. Он привязал лодку к стволу ольхи, засунул взятый из дома топор за пояс, перекинул через плечо котомку с запасом еды и пошёл в сторону Лиховой поляны.

Он здесь не был больше года и в памяти были свежи ориентиры, которые он запоминал, когда с Василисой добирался до старца. Лес не изменился. Только, может, кусты немного подросли. Однако он плутал, несколько раз возвращался, стараясь отыскать незаметную тропку.

Проплутав более часа, он подумал, что заблудился и у него сжалось сердце от этой мысли. Однако он нашёл Лихову поляну. Вот и дубы, вот и хижина. Почти не изменилась, только стала чернее, чем была. И поляна вокруг неё заросла густой травой, лебедой, крапивой и чёрной полынью почти по пояс. Ни следочка, ни примятой былинки…

Сердце Антипа громко стучало, когда он ступил на прогнившее крылечко и толкнул дверь. Она была не заперта. Он вошёл в хижину. Пол был ещё довольно крепкий и можно было без опаски ступать на половицы. В маленькое оконце, затянутое по углам паутиной, проникал тусклый свет. Почти половину помещения занимала русская печь с полатями, у окна стоял сколоченный из грубых досок стол, был колченогий табурет и сухая осиновая плаха, вернее, чурбак с прибитой к торцу доской, как определил Антип, тоже в виде табурета. На стене висела самодельная полка. На ней лежала глинянная миска с отбитым краем, несколько фарфоровых чашек, потерявших первоначальный блеск и краски, которые слиняли. Глиняный горшок, кринка. Из утвари более или менее нормальный вид имел небольшой на четверть ведра медный самовар с конфоркой. Но заварного чайника, как ни осматривал Антип помещение, не нашёл. В углу валялся светец, сделанный из дубового корня и двух привязанных к нему полосок ржавого железа, куда вставляли лучину. Маленький огарочек свечи стоял на полке. Больше ничего не было.

Антип заглянул в маленький чуланчик, где валялись нечто наподобие сит или лукошек, ушат, но было темно и Антип не стал ничего трогать и смотреть. Висела полуистлевшая одежда. Антип снял с гвоздя оказавшийся под рукой кафтан, вынес на крыльцо. Даже было трудно определить, что это кафтан, настолько он обветшал и рвался при малейшем прикосновении, истлевший и заплесневевший так, что Антип с трудом распозновал, какие части остались от одежды. Его привлекла единственная позеленевшая медная пуговица. Он взял её пальцами и перегнившие нитки оборвались. Пуговица ему была знакома. Где он видел такие простые медные пуговицы, словно на шинели, но без рисунка, гладкие. Он вспомнил — такие пуговицы были на кафтане Изота.

Как кафтан попал сюда? Значит старец это и был Изот! На лбу Антипа выступила испарина. Изот, наверное, узнал его, поэтому и не пустил на порог.

Антип походил вокруг хижины, но никого не было, сходил на родник, ополоснул лицо. Старца не было. Он или умер, или ушёл отсюда. Антип после посещения хижины понял, что старец был Изот. Значит он не погиб. Потом сомнения опять овладели им. Не у одного же Изота на одежде были такие пуговицы. Помнится, он точно такие же видал на ком-то из деревенских, кто привозил на мельницу зерно для помола. С чего он взял, что этот старик со шрамом Изот? Из-за пуговицы? Конечно, старец чем-то напоминал Изота, манерами что ли? Фигура у него была старческая, высохшая. У Изота борода окладистая, широкая, у старца выбеленная сединой, длинная. Что ж могла и поредеть, и спину время согнуть.

Так и не придя к единственному заключению, Антип не слоно хлебавши вернулся домой, но какая-то червоточина жгла его изнутри, когда он вспоминал об Изоте и о болотном старце.

Глава девятая

Нечистая мельница

Василиса была на сносях, скоро должны были случиться роды, и Антип от греха подальше отвёз жену в город к родственникам, к жене отцова свояка Герасима, который к тому времени отдал Богу душу и его жена жила одна в большом доме и была рада приезду Антипа с Василисой — хоть на короткое время скрасят её одинокую жизнь.