Антип Маркелыч ещё раз посмотрел по сторонам, сказал сердитым шёпотом:
— Сказывал я тебе, Бредун, не наведывайся ко мне без надобности великой. Ведь договорились, где встречаться.
— Да я без надобностев и не встречаюсь. Милиционеры хазу обложили. Еле утекли. Какой-то сучонок заложил нас…
— Поэтому надо быть осторожнее.
— Пожрать дашь и я уйду.
— Ты один? — ещё тише спросил хозяин, осторожно шагнув в сторону и заглянув за угол.
— Петька с Тарасом в овине прячутся.
— Нелёгкая вас принесла! Мой дом на примете…
Пришедший криво усмехнулся, хотел вложить наган в кобуру, но раздумал.
— Они верят тебе. А когда ты меня за твоего жеребца костерил везде — приняли за своего. Расписал хуже не бывает…
Антип Маркелыч сплюнул:
— Ты о властях что ли?
— Ну, а про кого же…
— Надолго ли сочтут своим?
— Имущество в колхоз отдал. Это же надо! Кулак решил обществу голоштанному помочь! Теперь ты свой в доску. Так что тебе нет резону пугаться.
— У деревенских столько глаз…
— Вот это верно, — тихо рассмеялся Бредун. — Каждый мнит себя гэпэушником.
— Проходи! — Хозяин пропустил гостя впереди себя. Задвинул засов. — Осторожно, здесь ступеньки.
— Знаю. Не в первый раз.
Антип Маркелыч проводил Бредуна в горницу, служившей и столовой.
— А где Степан? — осведомился Бредун о сыне хозяина, пялясь глазами во все углы, хотя в густом полусумраке ничего не было видно.
— В чулане спит. Там прохладнее.
— Чего не отпустишь его к нам?
— Ещё чего! Хватит того, что помогаю.
— Да я так — к слову. Проку от твоего сына, что от козла молока.
Антип Маркелыч недовольно посмотрел на Бредуна:
— Ты вот что… Ты мне его не осуждай. Молод он…
— Ну не кипятись. Ты знаешь, я всегда правду в глаза говорю.
— Подковырнуть ты любишь, а не правду сказать.
— А пёс твой, Ахметка, — не слушая хозяина, опять спросил Бредун. — Ахметка где?
— Ахметка на сеновале. Всё спросил?
Бредун ничего не ответил. Он без приглашения сел на лавку за стол, имея по правую руку от себя оконце. Хозяин хотел зажечь керосиновую лампу, но гость воспротивился:
— Не надо огня. Ночь на дворе, может, кто не спит. Свет приметен.
— Дело твоё…
— Мимо рта не пронесу твою жратву. Чем угостишь? — Бредун проглотил слюну в предвкушении предстоящей еды и положил наган на столешницу.
— Дам молока, хлеба, солонины.
— Неси всё. Я голодный. Живот к хребту подтянуло. — И тут же спросил: — Выпить есть?
— Брага. Наверно, уже сбродилась.
— Нацеди!
Несмотря на предостережение гостя, Антип Маркелыч зажёг огарок свечи и при нём копошился на кухне. Налил из жестяного бидона в кринку светло-коричневой с сильным дрожжевым запахом браги, поставил на стол. Принёс в чугунке холодной неочищенной картошки, положил на полотенце высокий каравай хлеба, толсто нарезал взятой в сенях густо посыпанной солью свинины, кусок холодной баранины с жёлтым застывшим жиром.
— Не обессудь…
— Ништо. — Бредун налил в глиняную кружку браги, мотнул головой и выпил медленно, словно цедил сквозь зубы. — Не подошла ещё, — сказал он, поставив кружку на стол. — Отрезал толстый ломоть хлеба. — Жалко лука нет.
— Сходить на огород пера нарвать?
— Сиди, куда по темноте. Да и недосуг мне. Обойдусь.
Антип Маркелыч присел на табурет рядом с Бредуном.
— Теперь с двоими таскаешься по сёлам?
— Пока с двоими, — с полным ртом ответил Бредун, счищая с сала крупную соль.
— А говорил — дай срок, будет у меня отряд. Где он, твой отряд? Не идут к тебе люди. Остались двое, но и они скоро убегут.
Бредун принялся за баранину, отрывая мясо от кости вместе с сухожилиями крепкими зубами.
— Молчишь, — продолжал хозяин. — У меня вот-вот остатки скотины, дом реквизируют, а ты обещал перемену власти…
— Ты ж всё Воронину в колхоз отдал, чего у тебя реквизировать?
— Осталось ещё кое-что. — Антип Маркелыч задумался: — Несдобровать здесь. Надо уходить.
— Куда пойдёшь от своего дома, хозяйства?
— А на кой шут мне дом! Всё одно, что бросить его, что отнимут.
— Хватит тебе ныть, Антип! Распустил нюни. Согнула тебя советска власть. А какой ты ершистый раньше был. Согнула.
— Да ещё не согнула. Хотя года берут своё. Мне бы твою молодость — ушёл бы с хутора в один час.
— Ну вот заладил — ушёл бы. Куда б ты ушёл?
— Место у меня есть. Можно переждать там.
— Это в болоте что ли. Ты говорил как-то давно, что у тебя богатство там зарыто.
— Может и говорил. На жизнь мне хватит.
— Не хочешь поделиться?
— Я не привык ни с кем делиться.
— Знаю, ты своего за просто так не отдашь. Только вот не пойму, почему на тебя блажь наехала — скотину, жатки в колхоз отдал?
— Смекать надо, Бредун. Сейчас время такое… Единоличные хозяйства распадаются. Вся шантрапа в колхозы подалась…
— Колхозы! Долго ли они продержатся.
— Долго не долго, а переждать это время надо.
— Да перестань ты, Антип Маркелыч, трястись! Дай срок и до колхоза твоего доберусь, подпущу им красного петуха. А сначала этого сучонка паршивого, милиционера вашего Ваньку Колыбелина в расход пущу.
— Одного прищучишь, а назавтра, глянь, как в сказке, из одной змеиной головы две вырастут.
— Уже не вырастут… Потом черёд до Сёмки председателя дойдёт… Хочу и с ним поквитаться.
— Всех не порешишь.
— А мне всех и не надо. Сёмка, так тот должок старый передо мной имеет… Давнишние у меня с ним счёты.
Бредун замолчал, отпивая медленными глотками из кружки брагу, а Антип Маркелыч продолжал, повысив голос:
— Всю жизнь копил, собирал по крохам, спину гнул — обзавёлся справным хозяйством, жить бы да жить. А тут эти большевики пришли, начали всё перекраивать: кто был ничем, тот стал всем. Сёмка Воронин сызмальства у меня работал, семья нищенская была, голь перекатная, жили впроголодь. Дал я ему кусок хлеба, крышу над головой, а теперя он председатель, ети его мать…
Бредун запихнул последний кусок в рот, вытер губы и сказал:
— Положь в мешок хлебушка и сальца, да налей в пузырь браги, отнесу своим, голодные ждут.
Антип Маркелыч ни слова не говоря прошёл на кухню, собрал еду, протянул Бредуну мешок:
— Держи! — И с неудовольствием в голосе добавил: — Чую, самому надо голову ломать, как дальше жить.
— Не трусь, Антип Маркелыч, скоро весть хорошую услышишь. У меня ведь отец тоже потерял всё: и дом, и валяльню, где он теперь и не знаю, как забрали, ни письма, ни весточки…
— Забрал бы ты, Бредун, своё оружие. Что как отыщут. Тогда несдобровать мне.
— Об оружии только твои да мои знают. Мои не проболтаются.
— Неровен час…
— Погодь с неделю. Пулемёт я заберу и патроны. Сгодятся мне скоро.
— А остальное?
— Может, возьму и остальное. Там видно будет.
Бредун взял мешок.
— Тяжёлый. Не пожалел жратвы.
— Кабы не я, давно бы с голоду подохли.
Бредун не возразил. Подойдя к двери, сказал:
— Разбуди Ахметку.
— Зачем он тебе?
— Пусть мешок несёт.
— А ты что — ослаб? Нечего в наши дела батраку нос совать, и так больше знает, чем надобно. Не было тебя и не было. Зачем лишние глаза и уши.
— Тогда выйди глянь, нет ли кого.
Антип Маркелыч недовольно вздохнул, хотел что-то возразить, но передумал и вышел из избы. Когда вернулся, сказал:
— Никого нет. Иди, ради Бога.
Вместе сошли со ступенек во двор. Бредун высунулся из двери и огляделся. Но даже если кто и стоял поблизости — в двух шагах ничего нельзя было различить, ночь была беззвёздная, тёмная и густая.
— Жди вестей, — прошептал поздний гость и исчез в темноте. Прошелестели кусты, росшие вдоль забора, окружавшего огород. Тявкнула и замолчала хозяйская собака, посаженная на цепь с другой стороны дома, где было крыльцо.
Антип Маркелыч задвинул засов и прошёл в горницу, стал убирать со стола, принеся свечу с кухни. Вошёл заспанный Степан, молодой высокий парень, с покатыми, как у отца плечами, с удлинённым лицом, зевнул во весь рот.