Эти «три сестры» и сватья их Наталья так крутились на сцене, будто из моей души выпрыгнули три грации и сестра их муза Талия, вынулись из души и выпорхнули на сцену, оставив меня опустошённой и скучной в тёмном углу. Вообще сёстры Кутеповы — очень очаровательны, у них такие русские народные красивые лица, беленькие они такие, пушистоволосые, деревенские красавицы с флёром романтизма и городской одухотворённости. Такие хорошенькие женские типы рождаются где-то там, в волжских полях, среди цветущего льна и колышущихся колосьев, такие лица в Питере не бывают.

Театр — это странный вид искусства. На сцену лезут те, кому хочется патологически, чтобы их любило больше человек, чем положено. И вот они красуются и так и сяк, выставляют напоказ свои тела и души, пытаются ухватить за жабры, уцепить, соблазнить, очаровать, обездвижить. Агрессивное искусство. Оно мне так нравилось в подростковом возрасте, в юности! Как пример виртуозного владения своим телом, с которым в том возрасте не знаешь, что делать. Погреться у чужого камелька, подышать чужим жаром и шармом. Но сейчас, в 21 веке — это странно всё. Этот физический контакт, эти живые, не виртуальные белковые тела, которые перед тобой в реальном времени переживают какие-то телесно проявляющиеся страсти. Это очень странно и неловко, стыдно, что они так выкладываются. Это анахронизм какой-то, это цирк со зверями и гладиаторами. Такое искусство должно стоить очень дорого. Оно, кстати, круче, чем балет или опера, так как в опере или балете можно спрятаться за отработанные движения и приёмы. Театр же возможен, только если актёр жаром делится всерьёз, иначе получится пошлость.

В-общем, я заснула на спектакле. Рефлексы сработали. Темно, тепло, мягко, душно и уютно. Я заснула в своей ложе так, что даже захрапела. Я понимала порой, что сплю и всхрапываю, но ничего не могла с собой сделать. Сквозь приподымаемые чудовищным усилием веки я видела хорошеньких Кутеповых как сказочный сон. Я уже стала вытягиваться и искать подушку головой, а ногами нащупывать спинку дивана. Один раз я так сильно захрапела, что сама же себя и пробудила. Словно молния прыснула мне в мозг, я строго посмотрела вокруг себя. Сзади на меня с ужасом смотрела тринадцатилетняя девочка, пришедшая в театр с мамой и увлечённая сценой. Я скрючилась, зажала голову руками, как бы в глубоком сопереживании трём долбанным сёстрам.

В конце гром аплодисментов стряхнул с меня сонный морок, я помчалась домой.

Пока меня не было, Влад вдруг почувствовал, что уже стал различать побольше световых пятен и пошёл за сиренью для меня. Когда вернулся — в руках у него были огромные куски оторванных цветущих деревьев — сирень, акация, рябина. Он ползал за железной дорогой, где цветы на кустах — определял по запаху, обращался к местным аборигенам за помощью, чтобы они указали, где есть цветы на ветках. Его «веник», как он его назвал, пришлось поставить в огромное ведро с водой. Кстати, хорошо стоит — цветы распускаются по очереди. Супер! Такого мне ещё никто не дарил!

Часть 3

ГОЛУБОГО ЦВЕТА

Владик не пьёт уже год. Это удивительное чудо из всех чудес. От Владика больше не воняет пивом «Охота». Владик не тратит чудовищные деньги на алкоголь.

Впрочем, он всё врал. Просто когда он пил, он мало ел. Можно не есть, но пить. Можно не есть, но много денег тратить на лекарства, связанные с болезнями, вызванными неправильным вскармливанием своего биоробота. А можно просто не лениться, и питаться правильно. Это мало кто делает. Все ленятся. Еду через рот заменяют алкоголем через рот, или таблетками через рот, или дымом через нос, или наркотиками через вену.

Зато Влад теперь вообще не работает. Раньше он работал то на одном месте, то на другом, у него много было идей, как заработать бабосиков. Теперь у него нет таких идей. Мегера Фёдоровна, братец его Лёша и я — мы все смотрим на Владика как на выздоравливающего после тяжелейшей болезни! Это ж человек беспробудно пил 20 лет, ежедневно пил, убивал и укрощал своё разнузданное, чересчур сильное тело веригами спирта и курева! Это ж другой на его месте б давно б сдох! Или маялся бы циррозом печени. Или почки бы поотваливались. А могучему рыцарю, совершенному человечищу Владику всё по фиг! Мы все в восторге от того, что Влад не пьёт. Влад теперь не красномордый упырь, а такой бледноватый благородный чел. То, что он не работает — ну так поправляется после тяжёлой, почти неизлечимой болезни. Процесс долог. Когда Влад жалуется на слабость и депрессию, врачи ему говорят: «Ты, брат, сколько лет пил? Теперь столько же лет надо, чтобы стать опять нормальным человеком!». Мегера Фёдоровна кормит Влада, денег она от него не требует. На работу она его гонит, но не сильно.

Что-то в воздухе ещё изменилось. Работать на фасадах зданий Владик уже не хочет. В эти места, где Владик виртуозно, первоклассно работал, в эти места Владик уже и не пытается идти. Они заняты гастарбайтерами, ужасными какими-то рабами с юга, их нахлынуло очень много в город, они работают за бесценок, за очень маленькие деньги. Они выгнали из этой сферы питерских рабочих-профессионалов, те ценят себя и лучше сдохнут, чем будут работать даром.

К тому же надо менять химизм тела… Я про товарно-денежные отношения с жадным и ленивым Владом давно забыла. Каждый живёт со своей кормушкой, со своей погремушкой и со своей маленькой денежкой отдельно. Соединяет нас зелёный, как крокодил, разваливающийся диван…

Химизм тела Владу всё же успешно поменяли. Алкоголь не вызывает у него никакого энтузиазма. Когда я, пьянющая, после какого-нибудь фуршета доползаю до его норы, он смотрит на меня с недоумением и лёгким сухеньким таким, без всякого сдержанного алкогольного вожделения сожалением. Утром он спрашивает у меня: «И сколько вы сударыня выпили?». Я пытаюсь вспомнить. Не так уж много мне и надо… «Эх, жалко, что я не пью! Я бы на вашем фуршете выпил бы весь алкоголь. Даже бы всех удивил. И съел бы все ваши тарталетки! А ты говоришь, там ещё много оставалось?». «Даааа! Там оставалось бутылок пять водки недопитых. Вино оставалось. Еда осталась». «Удивительно! Какие вы все слабаки! То ли было в годы моего пьянствования!».

Можно ли было представить такое, что вот я пьяная, вонючая, с кривой мордой, буду ползком ползти, веселенькая, среди качающихся фонариков ночных, по имперским красотам, мимо Спаса на Крови, мимо корпуса Бенуа, по Марсовому полю, потом по набережной Невы, и вот абсолютно трезвый, грустный и мудрый Владик будет покорно и терпеливо встречать меня на пороге, терпеливо терпеть мой спиритус душный, мои выходки неадекватные…

Влад совсем засосался в Интернет. Он тыкает и тыкает на кнопочки, он устанавливает программы, он говорит непонятные слова всякие. Он совсем ушёл из этого мира. Его совизм ему пригодился. Теперь по ночам Влад сидит и пялится в монитор. Лазает и шарит по Интернету. Когда я ему звоню, то слышу странные звуки. «Тааак! Погоди! Так! Так! Вот тебе! Получай!». «Что там у тебя творится?», — спрашиваю я, изумлённая. Такое ощущение, что Влад избивает полчища тараканов. На самом деле он избивает полчища компьютерных вирусов. Влад поставил какую-то антивирусную программу, которая показывает ему ежесекундное заползание вирусов в его комп через открытые врата Интернета. «325 убито, ещё 678 влезло! Что это! Что творится! Откуда эта гадость! Кыш! Кыш! Пошли вон! Вот я вас! Ага… Попались! Всех передавлю. И тебя. И тебя. Получай. Получай! Скрипты, которые загрузились сами, их надо того, бить до последнего… А! Вирус. Какой огромный. Троян, тутыть твою! Сейчас я его, сейчас! Ага! Сдох! Сдох!!!». Вот такие вопли я слышу по телефону. Это Владик теперь поздними вечерами бьёт вирусов. «Ай, какой здоровущий! Да это червь!». «Что, солитёр компьютерный, да? А Танька говорила, что бывает такой червь, который железо ест!». «Дура она, твоя Танька! Такого не бывает!». «Я тоже думаю, что это слухи!». Я пытаюсь поддержать сложный технократический разговор с Владом, но что-то я в этих вопросах слаба.