Официантка куда-то звонит по мобиле, это видно в проёме двери. В подвал вдруг врываются омоновцы с мордами, прикрытыми вязаными чёрными шапочками, они наставляют на нас автоматы какие-то, что ли, они предлагают нам немедленно заплатить, или пройти в ментовозку и навестить отделение милиции. Мы ещё больше бледнеем, отдаём разбойникам из подвальчика деньги за неупотреблённую отраву. Мы демонстративно переливаем в бутылку из-под минералки образец их пойла, чтобы отдать его на экспертизу куда надо. Но новые хозяева обгрызенной «Кудрявой лозы» нас явно не боятся, у них явно везде всё схвачено!
— И дайте же нам, наконец, нашу сырную тарелку! — кричим мы напоследок злодеям-торгашам. Нам выносят нашу тарелку со скудными кусочками сыра, мы стряхиваем это под дулами омоновцев в полиэтиленовый пакетик.
Специалистка по чукчам Маша в течении трёх дней пытается сдать вино на экспертизу. Удивительно, но всюду её гонят в другие места, пока круг не замыкается. Вкусившая западной жизни и нефтяных долларов Маша изумлена, да тут, в России, законы не работают, права потребителей нарушаются, и вообще царит полный беспредел! И что это за капитализм такой, когда хорошо торгующие хорошим продуктом люди куда-то исчезают, а на их место приходят откровенные надуватели и бандиты!
Я говорю Маше: «Давай я с тобой сделаю интервью, расскажешь всё подробно о чукчах на Аляске, ладно?». Маша радостно соглашается, только вот ей надо в Иркутск слетать. Через месяц выясняется, что Маша ни с того, ни с сего умерла в Иркутске…
У меня дома тоже проблема трубы как-то вышла на первый план.
В семье у меня вечно идёт битва за трубу. Труба с водой проходит в стене между ванной и кухней, там она раздваивается, вылезая кранами и туда и сюда. И вот такая фишка — когда кто-то включает воду на кухне, особенно если холодную, набирая её в чайник, то тогда в ванной холодная вода перестаёт течь, и если кто моется в ванной голый под душем, то его начинает поливать кипятком. Но бывает и обратное. Кто-то на кухне споласкивает посуду, а кто-то в ванной откручивает кран, и тогда обжигает кипятком руки того, кто на кухне.
И вот чтобы не было ожогов, надо всегда быть начеку, надо внимательно смотреть — нет ли кого в совмещённом санузле, нет ли кого на кухне, когда хочешь побаловаться с водой. А если одновременно, то тут надо уступать, или нагло настаивать на своём, крепко держать вентиль в руках.
Бабка у нас в этом плане ведёт себя как королева. Если ей что надо, то сию минуту, никогда она никому не уступит. Если ей надобно чайку испить, то она плевала на того, кто в ванне голый под душем стоит, или с намыленным лицом слепо ловит ладошкой тёплую струйку. Бабка грубым движением отвинчивает вентиль на кухне на полную катушку, чтоб струя посильней была. Разгорячённый душ в это время теряет вдруг свою холодную составляющую и порой превращается просто в поток кипятка. Я не раз попадала в такую историю. Главное — быстро выйти из под струи. Но порой не получается, струя сильна, она брызгает, даже если голым задом прижаться в кафельной стене, всё равно кипятком брызгает больно. Стоишь терпеливо, думаешь, ну этот ад же должен кончиться когда-нибудь, ну наберёт она свой именно в эту минуту необходимый чайник и отвалит. Но дьявольской старушке иной раз втемяшится в голову, что надобно после чайничка бы и посудку помыть. Кипяток превращается просто в горячую воду, ты плюёшь на злую старушку, которой в течение суток именно в данный момент пришла жажда помыть посудку. Лезешь частями тела под горячую струю, аккуратно частями намываешься. Но тут опять подвох. Старушка вертит вентиль своенравно, ей надо то погорячее, то похолоднее. И тут твоя и так то тонкая горячая струя безумеет — тебя то шпарит кипятком, то начинает течь мощный поток ледяной воды. Ты как уж на сковородке извиваешься, ты прыгаешь по ванной, шарахаешься из угла у угол, а шарахаться то некуда, половина ванной заставлена тазами и вёдрами, ибо комната совмещённого санузла так мала, что вёдра и тазы для стирки девать решительно некуда, разве что на деревянную решётку в угол, и вот прыгаешь по ванной от контрастного душа, и думаешь: «Что это?».
Иногда не выдерживаешь и начинаешь стучать в хлипкий кафель, приклеенный к шиферу, разделяющему ванную и кухню. Стучишь и кричишь: «Воду не крути пожалуйста!», но старушка не слышит, шум воды, лязг кастрюль, сосредоточенность на своей старушачьей мысли какой-то мизерной мешает стук и вопли услышать. А если и услышит, то ответ один: «Не ори! Чего орёшь!».
И даже если заранее попросишь — не крути кран, когда кто в ванной — бесполезно. Шаловливая ручонка старой перечницы так и тянется к вентилю, так и тянется. Даже святая показушная любовь к внукам не спасает от бабушкиного кипяточка.
И мне надоело пытаться воздействовать на её разум словами и речами, давно уже потерявшими в её жизни смысл и силу, так как всё время идёт враньё. Мы то бабушку чтим, тельце её бережём, мы внимательно следим, когда откручиваем кран, чтобы в ванной никто в это время не мылся… А она то этого не делает, как её не умоляй, как не проси. Может надо, чтобы она это вкусила, чтоб доводы тела были? Когда она полезла в ванную помыть своё дряблое старческое тело, я решительно, превозмогая себя, подошла к кухонному крану. Прислушалась. Струя в ванной за тонкой перегородкой била вовсю, старушка, видно, плескалась под душем. Я, превозмогая себя, перекрестившись мысленно и прося прощение у высших сил, решительно открутила вентиль с холодной водой до упора, типа чая хочу, чайник вот наполню трёхлитровый. На той стороне раздались вопли, стоны, подпрыгивания, всё, как надо. Удары в стены. Крики: «Сволочь! Ты меня убила! Убила! Ошпарила!». «Угу. Нас можно убивать и шпарить, а вас нельзя?». Потом бесчувственная жестокая старуха, давно уже потерявшая всякую любовь к ближним, всякие представления о добре и зле, старая, дряблая, но мощная в проявлениях зла, и вот она выскакивает из ванной в халате своём фланелевом древнем без пуговиц, который запахивается при помощи кушака, и грудина её под шеей алела, и вот она, вопя, выскочила, и стала бегать по коридору: «Кто открыл кран! Вы меня угробили!».
Я, редко-редко совершающая сознательное зло, а тут его совершившая, увы, не испытала я сладость зла, совсем не испытала. Противно так и тошно. Пыталась себя утешить: «Ну что-ж, старая перешница, сколько лет живёшь, столько лет учись, может это научит тебя аккуратно пользоваться краном!», — приговаривала я, но было очень гадко.
Правда, на какое-то время помогло. Перестали нас кипятком опрыскивать как тараканов каких-то. Но через пару недель — опять как с гуся вода. Юра залез долго, по-подростковому долго и чистоплотно мыться под душ. Бабуля не вытерпела, именно в сей момент ей захотелось помыть посудку. Я зашла на кухню и увидела, как шаловливой ручонкой тянется она к вентилю, как тихонечко так отворачивает, чтоб постепенно, не сразу перевести внука на кипяток… Ах ты старая шельма! Человек ли ты? Не человек ты, киборг ты какой-то…
Я пришла к Владу. Он плотно сидел в компе. Новый живущий в Сети. Мы с ним попили чаю из его пузатого чайника, в который Влад засунул сразу 6 пакетиков чая «Принцесса Гита», Влад принёс мне колбаски купаты, которые он в духовке нажарил. Мы с ним поели, и я вдруг заснула на его зелёном тёртом диване.
И приснилась мне Бабушка. Как будто сидим мы друг против друга, и бабушка такая прекрасная, и она что-то говорит, говорит… И говорит она о язвах мира, о его чудовищном безобразии, о вопиющей несправедливости. Прямо как я говорит, горячо, страстно, с глубоким горем и надрывом, со слезами, которые не удержать. О правителях, которые загубили прекрасную Россию, об их мерзкой лжи, о тупом обманутом рабском народе, о «рабах ласковых»… И она говорит, всё, что я думаю, говорит не останавливаясь, мне и слова ей не сказать. А мне так хочется, чтобы она узнала, что я с ней абсолютно согласна, так хочется проявить солидарность и утешить её в её скорби и гневе, мою гневную прекрасную скорбящую бабушку… И я беру её за руку, рука у неё горячая, старая натруженная горячая сухая рука моей бабушки. И я глажу, глажу её по этой руке, а бабушка чуть ли не плачет, гневно перечисляя несправедливости и подлости сегодняшнего мира. И я глажу бабушку по голове, как ребёнка, по её редким седым волосам, по скромному платку, прикрывающему её голову… И тут я проснулась. По телевизору показывали старика-учителя, который чудом остался жив во время Сталинградской битвы, когда все вокруг погибали. А потом он жил долго, и ему, уже девяностолетнему, довелось отведать Беслана. Его, заслуженного учителя и ветерана, позвали на 1 сентября в школу. И он попал в самый страшный ад, какой только бывает. На его глазах гибли дети-школьники, гибли от пуль и от взрывов. Он лежал у руин и перебрасывал голых мальчиков через стену, чтобы их спасти. Кто — то упал, переломанный, спасся, кого-то пуля убила на лету. А он остался жив. И он рассказывал гневно и страстно по телевизору о Беслане, он, ровесник моей бабушки, пожалуй. Может они родились в один, 1913 год. Только бабушка вот 17 лет как в могиле лежит, а ему вот достался Беслан… А голоса и гнев и слёзы у этого старика и у моей бабушки с того света были абсолютно одинаковые…