И вот они там сидели, шаверму ели. И ещё по телевизору вдруг высуналаст наша власть, и что-то она трындела тупое и невнятное, к реальности отношения не имеющее. Какую-то пафосную ложь о повышении ВВП, о повышении жизненного уровня населения, о процветании в великом государстве, в котором 90 процентов населения живёт за чертой бедности, 1 процент зверски непристойно космически жирует, ну и 9 процентов средний класс типа. Какое там процветание, когда заводы поросли бурьяном, а народ занимается перепродажами иноземных продуктов с оптовых рынков. И больше заняться в этой стране нечем.

И тогда Влад заорал на молдаван, казахов и айзеров: «На колени, овцы! А то я вас сейчас из рогатки своей перестреляю!». И молдаване испугались и поползли на коленях как овцы под пластиковые столы, и тогда Владик стрельнул из рогатки в лик власти, голубевший в телевизоре, и телевизор разбил. Влада посадили за хулиганство, но дело замяли.

Собрались с Митей в Гатчину. Пока ждали электричку, купили за 5 рублей у старушки жареных семечек. Стали кормить жирных лупоглазых голубей. У них между ног сновали мелкие вороватые воробьи. Жирные голуби, переваливаясь жиром и радужными грудками, не спеша, семенили к семечкам. Воробьи выхватывали из-под их больных ног семечки и упархивали в сторону. Один голубь был красив — с белой головой и серой родинкой на лысине.

Мы с Митей тоже поели этих семечек. В электричке сначала к нам подошёл необычайно жирный, тучный контролёр с безобразным лицом жадного грешника, у которого совесть не чиста. Он отобрал у нас 40 рублей, хотя раньше всегда брали 20, а часто и 10. Квитанцию он не дал, по его бегающим глазкам и истекающей потом и жиром роже было видно, что это не контролёр, а бандит. У него не было ни формы, ни бляхи, ни фирменной папки с квитанциями, и бежал он по вагону вдвоём с другим странным мужиком. Но был он так огромен, жирён и страшён, что хотелось отдать ему деньги побыстрей, чтобы побыстрей не стыдиться за него, за его преступную опасную деятельность. Митя вдруг сказал — «Мама, не могу, мне срочно, очень срочно надо в туалет!». Пришлось выйти на ближайшей станции. Это оказались «Скачки», — ужасное, богом забытое плюгавое место, где когда-то природой был задуман симпатичный пейзаж — холм, ручьи, лес, поле. Митя поднялся на холм, обнаружил там помойку, сел на небольшую пустую бочку как на горшок и покакал туда. Такая вот грустная сюрреалистическая картина — ребёнок, какающий в небольшую ржавую бочку на вершине живописного унылого холма. Ибо туалетов здесь нет.

Я предложила пойти по склизской дороге на поле. Но там было так скучно и неуютно. Внизу торчали скучные домики, некоторые дряхлые, некоторые типа потуга на коттедж. Но сама загаженная, помоечная, мелко и беспонтово нарезанная заборами местность была так убога, что даже просторные трёхэтажные кирпичные пузаны казались мелкой чванливой победой над окружающей нищетой и убогостью. Так обидно за людей, которые имеют деньги и могут построить Свой Дом, но не имеют достойной земли, достойной окрестности и достойной инфраструктуры. Всё утопает в отходах, среди глупо почиканных и не прибранных трупов деревьев, гадких заборов. Глаза выпучиваются от горести и обиды за такие бессмысленные и чрезмерные усилия «жить по человечески». Эстетика безобразия рушит любой капитал. Я не видела ни одного места в России близ больших городов, где хотелось бы построить Свой Дом.

На платформе «Скачки», где когда то был ипподром и где когда то сломала хребет красивая Фру-Фру, и Вронский плакал, а Анна Каренина волновалась в своей ажурной шляпке — судя по всему, именно здесь был царский ипподром, описанный Львом Толстым в «Анне Карениной», — именно здесь мы и были, но следов царского ипподрома не нашли. На платформе нет кассы, расписание поездов сорвано местными варварами, нет ни скамеек, ни козырька на случай дождя. В глубине платформы мы увидели старушку и трёх собак.

Когда подошли ближе, вместо двух собак увидели двух аборигенов, беседовавших на рельсах, их головы торчали над асфальтом перрона как две собаки — белая и серая. Вместо старушки с белой лохматой собакой мы увидели старушку с белым пушистым козликом по имени Тутанхамон. Словоохотливая старушка всё рассказала за 5 минут и про себя и про домашнего питомца. Козлик был фантастически хорош — с кудрявым чубом, нежный, послушный, с красивыми закруглёнными рогами, но его нечем было кормить. Старушка работает уборщицей у военных, она их ругает, что очень они мусорят. И зарплата маленькая, и сена не запасла. Старушка козу свою добрую кормит и доит, а козлятушек распродала, вот и этого везёт в Лигово продавать. Скорее всего, его купят кавказцы, которые обожают молодых козликов. Хотя, может, кто захочет такого красавца оставить на племя. Жестокие будни деревенской идиллии. Захотелось стать вегетарианцем и поедателем сои.

Мы ушли на шоссе ловить маршрутку или автобус, ибо электрички в «Скачках» бывают не часто. Неожиданно автобус, на который мы сели, через 5 минут езды намертво застрял в колоссальной пробке где то посреди унылого пустыря, на котором строители воздвигали гигантскую пирамиду из черной грязи — посреди искусственных гор из песка. Вместо египетских рабов были игрушечно раскрашенные трактора с ковшами, грузовики, самосвалы и т. п., всё это работало над созиданием кольцевой дороги очень сложной конфигурации в местах развилок и разъездов. Рядом в какой-то гигантской луже восседала огромная стая белоснежных бакланов с белыми носами. Они были похожи на каких-то привидений — эти гигантские морские птицы, уныло отдыхающие на чёрных кочках гнилой помойной земли посреди гнилой чёрной воды. Аристократы по пояс в гавне.

В пробке мы уныло простояли минут 40. Еле-еле доползли до огромного монстра — магазина «Лента». Это была не лента, а петля на нервах у водителей. Транспортные гигантские пробки из доверчивых потребителей, рванувших в субботний день за дешёвыми продуктами в загородный супермаркет, выстроились по обе стороны от этого центра новой культуры потребления. Всё по-русски, всё по-свински. Супермаркет построили, а дорогу расширить, сделать хорошие подъездные пути забыли. Мелкотравчатый новый российский средний класс, этакие новые купчики, менялы, обдиралы, водилы и менеджеры на своих средней роскоши автомобильчиках выстроились послушно в длинную очередь, унижающую человеческое достоинство. Так им в дышло мать ити — этим новым прихвостням нового скушного капитализма. Не хрен подражать бессмысленно глупому обществу потреблятства.

Потом мы наконец попали на проспект Ветеранов, где я когда то в юности бессмысленно, мрачно, одиноко и гадко жила в однокомнатной квартере со своей мрачной и всё более впадающей в унылую лютость и асоциальность мамашей, вся в чрезмерных надеждах на то, что смогу выбраться из своей девичьей тюрьмы в свободный усиливающий мои силы брак. Кроме меня там жило ещё несколько таких противоестественных пар — мамаши пенсионного возраста со своими половозрелыми, пышущими гормонами молодыми дочерьми невестами. Самое ужасное, одна такая жирная девушка так там и живёт со своей матерью в однокомнатной квартире, без брака и детей. А была она такая жирная, вкусная, пышная, красиво певшая эстрадные песни. Ужас, ужас, жопа а не жизнь. Сколько гормонов и генов даром зарыто в землю и не разверзнулось!

Там всё застроили большими домами из розового и красного кирпича, речку забросали новым пластиковым мусором, более фундаментальным, чем мусор конца 80-х. Жители были всё те же — многочисленные, активные, все с какими-то скучными круглыми лицами, одетые добротно, но во всё серое и чёрное. Чтобы жить на такой окраине — 7 остановок до метро, нужно иметь энергии в 2 раза больше, чем жителям центра.

Всё лето Влад ужасно пил, так некрасиво, вонюче и ужасно, что осенью я зашла в церковь, купила самую толстую свечу и поставила её перед иконой «Неупиваемая чаша».

Я сказала: «Пресвятая Богородица! Матерь Божья! Пусть Владик некрещёный и неверующий. Пусть он гадости говорит про религию, пусть про попов говорит, что мода у них какая-то, как от Версачи или Армани, всё в золоте, в блёстках, в кружавчиках каких-то… Прости господи, но очень смешно Владик про одежду священников говорит. Дурак паршивый! Мда. Свят, свят. Но душа то у Владика то есть! Как же без души то! Если он родился человеком, значит, у него есть душа, и душа эта страждет. Даже внешне видно, как страждет его душа. Он, когда напивается, будто не сам говорит, а через его нутро и носоглотку бесы говорят. Лярвы. Да-да, мне рассказала Танька, что души некрещеных людей, которые пили и грешили, не могут попасть ни в ад, ни в рай, и они становятся лярвами, они вселяются в подходящие тела слабых духом людей, и через них инфернально и не насыщаясь пьют, ибо пустоту насытить невозможно. Я вижу этих лярв, пьющих через глотку Владика, я слышу их голоса! Пусть «Неупиваемая чаша» твоя спасёт Владика! Пусть совершаю я нехороший грех, ставя свечку за некрещеного и неверующего человека. Но помоги ему! Пусть упьётся и насытится наконец-то душа его, святый дух пусть жадность и жажду его насытит, дыру и бездну заткнёт его мерзкую жадную!». Так сказала я и возожгла толстущую свечу перед иконой, самую большую, какая в продаже имелась. На дверях посмотрела, выходя из церкви — то был день Покрова Богородицы…