— И вовсе нет. Что вы мне тут! Может быть, я один знаю, что на самом деле случилось с “Летучим Голландцем” и его капитаном Ван-Страатеном…

— О! Так расскажи!

Капитан вздрогнул и внимательнее присмотрелся к смуглому лицу. Нет, этот человек ему незнаком. Да и странно было бы… Все его знакомые давно стали прахом. Хотя… капитан однажды видел такие руки, как эти, лежащие на лаковом теле гитары. Такие же длинные узкие кисти с тонкими гибкими пальцами. Правда, эти руки были нарисованы на фреске в строгом испанском монастыре. Что же мог знать этот человек о проклятом корабле?

А тот, не отвечая на веселые вопросы, вдруг поднял загнутые ресницы, и в светлых, холодноватых глазах, похожих на полированную серую зелень камня халцедона, блеснул такой лукавый огонек, что стало понятно — он шутит. Капитану полегчало.

Длинные пальцы, вкрадчиво будившие струны, вдруг стали жесткими, рванули певучий металл отчаянным аккордом. “Святая Дева, Южный Крест…”

Хорошо пели. Истово. Капитан решился выйти к людям, которые поют такие правильные песни.

Он тихо присел у огня. К нему обернулись юные улыбающиеся лица. Но капитан не мог заставить себя улыбнуться в ответ. Воспаленными глазами, где запеклась соль невыплаканных слез, он спрашивал девушек: “Ты? Может быть, ты? Или ты?..”

Веселая компания приумолкла — странный человек вышел к ним из темноты. Молчит, рассматривает, машинально касаясь пальцами шелковой нити темных усов. И лишь человек с гитарой вроде бы не удивился. Потянулся навстречу и просто спросил:

— Откуда, ребята?

— Издалека…

— А куда?

— Далеко…

Вот и весь разговор. Морякам налили кофе. Капитан пил мелкими глотками, разглядывая компанию поверх края пластикового стаканчика. А ребята к гостям не приставали, продолжали свои беседы. Снова зазвучала гитара. Рядом с капитаном сидела крупная смешливая девушка, из тех веселых толстушек, скорых на хохот и на слезу одинаково, которых любят не за что-то, а за то, что вот такая. Пышная, белолицая, с ямочками на пухлых локотках, с негустыми рыжеватыми волосами, веснушками, рассыпанными и на носу, и на плечах.

После грустной песни капитан заметил, как девушка украдкой отерла глаза и носик. Жалостливая… Может, пожалеет не только чью-то былую любовь, но и его былую жизнь?

Капитан заговорил с девушкой. Ее звали кругло и ласково — Тома. Интерес совсем взрослого красивого мужчины ей польстил, она отвечала охотно, беспрестанно улыбалась. На их оживленную беседу скоро обратили внимание, кто-то вполголоса уронил фразочку не без яда:

— Ну, Томка очередного несчастненького нашла. Сейчас жалеть примется…

А Томка, подперев щеку рукой, вздыхала над горькой судьбиной одинокого скитальца, который черт-те сколько времени болтается по свету, и нет ему ни отдыха, ни покоя, и никто его нигде не ждет. А как ему нужно найти ту единственную, которая не побоится пойти за ним… И как он надеется, что вот этот южный городок станет его последней гаванью…

Выслушала. Поразмыслила. И рассудительно сказала:

— Так понятно, чего ж там. Сколько ж можно бродяжничать, пора и якорь кинуть. Мне что, мне не жалко — живи. Дом не то, чтоб велик, но комнатенку выделю. Работу найдешь, хоть в поселке, хоть в рыбхозе. Вот с пропиской у нас туго. Но если у тебя деньги водятся, устроим. Нет, не через милицию! Просто Верка вчера трепала, что за деньги готова фиктивный брак скрутить. Соображаешь? Вот я тебя завтра к Верке и сведу. Ну, а мне за комнатенку и платы никакой не надо, поможешь в ремонте, да в саду, да на винограднике. Э, ты чего?

Капитан пал лицом в ладони. Верка. Фиктивный брак. За деньги. А он-то… Ну что ж, на любовь рассчитывать не приходится. Попробуем всучить судьбе фальшивый вексель.

— Слушай, давай сюда свою Верку. Понимаешь, сейчас надо.

— Чего “сейчас”?

— Договориться надо сейчас. Есть у меня… деньги. Хорошо заплачу. Только надо сейчас. Я на рассвете уехать должен.

— А-а… да поздно уже. Хотя… Верка вроде на танцы в санаторий собиралась. Если пошла, то часам к двум вернется. Давай попытаемся.

Девушка засуетилась, собирая босоножки, сумку, шляпку. Попрощалась с друзьями, сказав напоследок:

— Вы костерок-то гасите, гасите. Я и то удивляюсь, как это пограничный наряд до сих пор не явился.

И повела капитана горбатыми улочками поселка, похожего на все приморские городки мира. Дома из желтоватого ракушечника, увитые старыми мощными лозами винограда, заросшие сухими колючками и редкими розами дворы, рубленные в скалах ступени, крутые лестницы-трапы, соединяющие соседние улицы. И влажный ветер с моря веками не может выдуть застоявшийся запах рыбы и гниющих водорослей.

Верка оказалась дома. Она уже успела снять грим, лицо ее жирно лоснилось. Волосы накручены на мелкие бигуди, застиранный халатишко небрежно подвязан. В общем, это был тот всем знакомый тип женщины, который и во времена капитана Ван-Страатена выразительно назывался “холерой”.

Она слушала Тому молча, раскуривая дешевую сигаретку местного производства. Потом сказала:

— В общем, так, мужчина. Я согласная — гроши во как нужны! Но, мужчина! На жилплощадь и не мечтай, сама комнату снимаю, так шо… И шобы без никаких фокусов, усек? Любовь наша с тобой вся на бумаге останется, а свобода моя — при мне. Права качать тебе нет резону. А теперь ближе к деньгам. Вижу я, что ты мариман, так, может чеками расплатишься? Не, ты смотри, тебе ж выгодней, тогда ж треть и скостить можно…

Капитан мало что понял из Веркиной декларации. Но про деньги понял. Он вынул из пояса монеты и щедро просыпал на стол. Дублоны и дукаты жарко блеснули в свете убогой, засиженной мухами лампы.

У Верки и челюсть отвисла. Потянулась к монетам ее дрожащая рука, зацепила желтый кругляшок. Верка помяла зубом древний чекан. И ахнула тоненько. Уже нависли над золотом жадные пальцы, но страх пересилил:

— Ты кого ко мне привела, подруга? Ты где этого карася споймала? Ты это чего ж, хочешь, чтоб Верка на нарах жизнь свою цветущую гробила? Не-етушки! Забирай “рыжики” и вали отсюда с гусем своим лапчатым! Ишь, что удумали! Да я милицию щас…

Дверь захлопнулась. Душевная Тома проскользнула в ближайший же переулок. И остались капитан с помощником посреди незнакомого ночного города. И уже загорались предутренние звезды.

Белая пыль покрыла носки ботфортов. Капитан брел к морю, мучительно представляя себе, как вернется на корабль. Вернется… еще на сто лет.

За невысоким, просевшим от старости заборчиком блеснул свет. Капитан остановился. Единственный свет в ночи… И чей-то голос, хрипловатый мальчишеский альт упрямо, будто сквозь зубы, бормотал знакомые морские слова. Капитан заглянул во двор. Под приземистым деревом грецкого ореха на куске ракушечника сидел мальчишка. Плотно закрыв уши руками, зажмурив глаза, монотонно раскачиваясь, он твердил наизусть парусное вооружение брига. На коленях мальчишки лежала раскрытая книга, освещенная оранжевым светом фонаря, привязанного к ветке дерева. Мальчишка сбился, в досаде помотал головой, открыл глаза и уткнулся в книгу. Капитан улыбнулся, тронув пальцами усы.

— Эй, юнга! — позвал негромко.

Мальчишка вскинул голову и стремительно вскочил, уронив книгу. Перед ним в обрушенном проеме забора стоял капитан. Самый настоящий капитан — в этом не могло быть сомнений. Обветренное и сожженное солью лицо, длинные волосы, голова небрежно повязана куском когда-то белого шелка, на котором проступает засохшее кровяное пятно. Серый с серебром камзол словно осыпан невысохшей водяной пылью. Алого сукна пояс, высокие ботфорты… Только в маленьких приморских городках могут появляться по ночам такие капитаны.

Капитан шагнул ближе. Мальчишка выпрямился и запрокинул лицо — Ван-Страатен был высок. И вдруг, охватив взглядом тонкую фигурку, капитан понял, что перед ним не мальчишка, а совсем юная девушка. Всякое повидал на своем — слишком длинном! — веку голландский моряк, но девушку в тельняшке, в обрезанных по колено застиранных штанах, девушку, заучивающую морскую премудрость, даже во сне не чаял увидеть. Он покачал головой, еще раз подивившись странностям времени, в котором оказался нынче, и спросил дорогу в порт.