Когда племянник ушел, она долго стояла на крыльце. Потом вернулась в гостиную и села. Было непривычно тихо. Не насвистывали краны, не чирикали трубы, замолчал скрипучий трехногий стол. И пустой дом почему-то показался Августе Сергеевне чужим.
“Теперь здесь всегда будет так тихо”, — подумала она, и к ней пришло ощущение непоправимой беды. Нельзя было делать того, что сделали они. Нельзя было навязывать вещам чужую волю. Как ей исправить ошибку? Чем загладить вину?
Медленно, робко Августа Сергеевна протянула руку и взяла будильник. Батарейка с блестящей этикеткой покатилась по столу.
— Динь-дон, — обрадованно сказали часы. — Динь-ди-линь-дон.
Позади нее что-то упало на пол, а затем скрипнуло, и Августа Сергеевна обернулась. На полу валялся гвоздь. Поблескивая золоченой рамой, большая картина на стене висела безобразно, нагло, вызывающе, ну просто восхитительно криво!
Людмила Козинец
ПОСЛЕДНЯЯ СКАЗКА О “ЛЕТУЧЕМ ГОЛЛАНДЦЕ”
…И в полночь посредине сентября порвался круг предначертанья. Проколов бушпритом невидимый барьер времени, с шипением разрезая спокойную воду бухты, “Летучий Голландец” еще несколько минут двигался по инерции. Наконец остановился неподвижно. Обвисли в безветрии клочья парусов, оборванные снасти. Корабль бросил якорь у незнакомого берега.
Слева, закрывая полнеба, высилась гора — беспорядочное нагромождение камней, словно разметанных взрывом вулкана. Справа бухту замыкал длинный змеистый мыс, рябой от облачных теней. В чистой фиолетовой воде залива дрожали ранние огни и звезды. С берега неслась музыка, негромкий смех.
Мрачно, скорбно смотрели на незнакомый берег матросы “Голландца”. Капитан медленно застегивал вытертый почти до основы бархатный камзол, шитый тусклым уже серебром. Его ждала еще одна ночь на берегу, ночь, которая наверняка не принесет избавления и долгожданного покоя.
Лишь раз в сто лет мог сойти на берег капитан проклятого мертвого корабля для того, чтобы просить у живых искупления грехов несчастным, заблудившимся в безвременьи. Капитан Ван-Страатен… Легенда сохранила его имя, будем и мы называть его так. Тяжело было на сердце у мятежного капитана. Сойти на незнакомый берег, бродить ночью среди незнакомых людей, заглядывать в их лица, искать, искать ту единственную, что бесстрашием своим согласится выкупить покой для вечных скитальцев, которых не принимает земля, которых отвергают глубины океана. И, конечно же, не найти. Ведь так уж было не раз… Капитан помнит темный ужас в глазах девушек, который снова швырял команду несчастного корабля в объятия бесстрастной вечности. Всего-то и нужно было, чтобы девушка дала слово обвенчаться с капитаном Ван-Страате-ном до рассвета. Но слишком широко была известна черная слава “Летучего Голландца”, и обычно короткая людская память все никак не соглашалась похоронить ее.
Под безнадежными взглядами матросов капитан и его помощник спустились в шлюпку. Берег качнулся и поплыл навстречу, напоминая неплотно сжатую горсть, полную алмазных огней. Передался по воде запах степных трав, нагретого камня, зрелых, истекающих соком плодов, молодого терпкого вина. Жадная тоска сжала горло капитана. Он жил на этой благословенной земле, пил молодое вино, касался губами тугой кожи золотых плодов и был счастлив — в меру своего разумения. Он был когда-то молод, горяч, верил в себя более, чем в бога и дьявола, и уж никак не собирался жить вечно. И вот… бороздит океаны призраком, став пугалом для своего же брата-морехода. Сначала хотелось только вырваться из невидимой темницы, а ныне… Ничего уже не хочет капитан Ван-Страатен, только покоя, только забвения. В теплой земле или в холодной пучине — все равно. Забыться, уснуть навсегда. Неужели не искупил он еще дерзкую похвальбу, десяток гневных слов?
О, незнакомый берег, пошли капитану храбрую девушку, которая даст ему руку и вечный покой! И пусть ее сердце простит капитана.
С этой молитвой Ван-Страатен ступил на мелкую, обкатанную волной гальку. В нескольких шагах от полосы прибоя поднимались вверх ступени. Над ними дышала ароматной прохладой заплетенная глицинией арка. Лиловые грозди в вечерней росе касались лица капитана.
Навстречу неторопливо шли двое. Моряки с “Голландца” насторожились: какие они, первые люди этой земли и этого времени?
Двое мужчин негромко беседовали, часто кивая друг другу и, видимо, находя полное согласие.
— Дорогой мой, проблема героя в наше время неразрешима. Вы можете предложить альтернативу? Я — нет. Если я даже на минуточку сойду с ума и опишу этакого рыцаря эпохи НТР без страха и упрека, имея конечной целью положительное его воздействие на умы молодежи… Нет, нет, ну что вы, я отлично знаю, что последует потом!
— Позвольте вам возразить. Наш читатель настолько истосковался по чувствам светлым, по герою цельному, что ваши усилия нашли бы благодарных ценителей…
— Милый мой, а критики?! На мою седую — не спорьте, седую, вот видите? — голову немедленно обрушатся обвинения в незнании жизни, лакировке действительности, искажении сложного внутреннего мира человека, примитивизме и прямолинейности изображения нашего современника.
Занятые совершенно непонятным для моряков разговором люди поравнялись с капитаном. Один из них, небольшого роста, в смешном сером беретике на голове, повесил внушительную трость на сгиб локтя и обратился к Ван-Страатену:
— Молодые люди… э-э-э… не будете ли вы столь любезны сообщить, который час? Я, видите ли, по рассеянности выкупал нынче свои водонепроницаемые…
Капитан, рискуя показаться нелюбезным, резко мотнул головой. Человек в берете некоторое время разглядывал капитана, потом пожал плечами и взял под руку своего спутника:
— И обратите внимание, милейший, я демократ по убеждениям, но я никак не могу одобрить эту нынешнюю моду под девизом “цирк приехал”. Волосья, как у отца протодьякона, кружева на шее, цепь на груди и штанишки до колен! Нет, я решительно не понимаю…
— Ну что вы, уважаемый. Это же артисты.
— Неужели?
— Да. Поглядите, какая посудина на рейде болтается. Опять чего-нибудь из пиратской жизни снимать будут.
— Кстати, о пиратах. Встречаю я давеча своего редактора…
Голоса удалялись. Капитан посмотрел вслед уходящим и заторопился. Теперь нужно было найти таверну, желательно близ порта — место, где наверняка много людей, где веселье будет продолжаться до утра, где можно встретить девушек.
Таверну они обнаружили довольно быстро, по неистребимому запаху пригорелого масла. Но на хлипкой двери висел внушительный ржавый замок, а на нем — табличка с пугающей надписью “Закрыто. Выходной”. Капитан какое-то мгновение пытался сообразить, что это означает, но безуспешно.
Тогда пошли наугад, держа курс на гитарные переборы. Где музыка, там и люди.
Люди сидели прямо на светлых камнях набережной. Смеялись, шумно разговаривали. Капитан быстро обежал взглядом лица, и сердце его дрогнуло. Но тут же проснулось в душе жестокое сомнение. Капитан принялся было рассматривать ближайшую девушку и тут услышал за спиной тяжелый вздох. Он обернулся. Его помощник медленно и широко крестился, меряя глазами расстояние между щиколоткой и краем юбки девушки, которая свободно сидела на парапете. Санта Мария Стелла Марис! Если мать этой девицы позволяет ей разгуливать в подобном виде, то как же может капитан Ван-Страатен связывать судьбу свою с такой семьей?! Да ни за что, даже ради спасения души. Капитан счел за лучшее не подходить к этой компании.
Вскоре они набрели на другую компанию.
Вокруг крошечного костерка расположились с десяток молодых людей. Текла неторопливая беседа, расцвеченная блестками шуток, давними воспоминаниями, ссылками на какие-то книги и авторитеты общих друзей. Это не была компания случайная, это сидели у огонька добрые приятели. Ходил по кругу термос, пахло крепким кофе, на чистом полотенце сочился широким надрезом большой арбуз.
Минуту понаблюдав, капитан уловил, что нити разговора и душевной симпатии сходятся к человеку, который полулежал в обнимку с гитарой. Беспорядочно перебирая струны длинными пальцами, этот человек вполне серьезно говорил: