– Нет, – повторил я.

Голова отца работала так же, как и у сына – в совершенно иной плоскости, не доступной простым смертным. Шел бы разговор о том, как кого обсчитать, как подписать акты, в которых объемы в полтора раза больше реальных, или как поломать кого по ценам – здесь бы я сказал свое крайнее слово, но что касается точных наук… здесь я умываю руки.

– Япона мать! Я уже не знаю, как и объяснить тебе… в общем, тебе, Алексей, надо устранить причину, из-за которой ты переместился сюда, и в тот же момент ты окажешься в своем времени, но в параллельной… альтернативной линии ее развития!

– Вот теперь понял! – усмехнулся я. – Я этот предупреждаю себя того, ничего никуда не падает, соответственно я никуда не отправляюсь, и оказываюсь там, откуда я отправился сюда, но теперь я никуда не отправляюсь!

Сказав все это я и сам ужаснулся. Как, как такой бред вообще мог прийти ко мне в голову? Так сложно, и, одновременно, так просто! Одним словом – гениально!

– Именно так! – облегченно вздохнул Семенов. – Во всяком случае, физика процесса должна быть такой.

– Должна или есть? – насторожился я.

– Есть, – поспешил заверить ученый. – Скорее всего, ты не будешь помнить ничего из того, что произошло с тобой…

– Здрасти, Женя, приехали! – протянул я. – Это еще почему?

– Да потому, что с этого момента, – он ткнул пальцем в стол. – События в той линии и этой отличаются. То, что произошло с тобой здесь, совсем необязательно произойдет с тобой в новой реальности. Теперь тебе надо предупредить себя… ну, я не знаю, дождаться родителей и попробовать через них… можно попытаться отправить письмо… и, если все сделано верно, то ты окажешься в другой линии, в которой нет того погрома, в которой ты не отправляешься в прошлое, и в которой нет этого разговора!

Разминая в руках сигарету, я откинулся на спинку дивана. Через родителей… да отправил я им письмо, только, похоже, не сильно и помогло. Или физик ошибался, или маменька с папенькой сочтут это глупой шуткой. В Евгении я был уверен почти на сто процентов. Во втором варианте… скажем, fifty-fifty.

Но оставался еще и третий вариант, наиболее возможный – я, по своему обыкновению, никого не послушал, и поступил по-своему. По старой русской традиции пошел тем самым другим путем. Вообще, такого человека, к чьим словам я бы прислушался… не этот я, который сейчас, умудренный годами и опытом, а тот оболтус, которым я был даже лет пять-десять назад… такого человека, пожалуй, и вовсе…

Нет! Есть такой человек! Самый дорогой мне человек, чьи слезы не стоят и всего золота мира – моя первая жена, Наталка. Только она умела убедить меня, направить в нужную сторону, подтолкнуть, когда надо – даже подопнуть… какого черта? Я, такой, какой я есть – только благодаря ей! И так бездарно, по собственной глупости я ее потерял. Мы с ней так мечтали уснуть и проснуться задолго до того момента, когда наши отношения спасти было уже невозможно! Даже была точная дата… Стоять! Девятнадцатое апреля – тот день, который назвал Семенов! Он-то откуда мог знать? Конечно, не восемьдесят восьмого года, но… а промахнулся ли Акелла?

Теперь я был уверен, что нет. Каким-то образом… да почему каким-то? Я точно знал каким – благодаря своей машине времени! Он знал, что произошло, происходит и произойдет. Кто знает, из какого далекого будущего Саня слил себе информацию, как далеко он заглянул? Печально, что если отец гения прав, и я не буду ничего помнить, мне не удастся проверить. Да и Бог с ним! Сейчас, отсюда, я могу не просто вернуть Наталку, а сделать так, что не потеряю ее никогда! И, кто знает, возможно, не помнить ничего – это наилучший выход?

Дело оставалось за малым – добраться до родного города любимой, найти ее, и… умудриться объяснить двенадцатилетнему ребенку, кто я, откуда, и чего от нее хочу. Нет – глупости. С Наталкой мы всегда понимали друг друга с полуслова.

– Алексей! – тряханул меня за плечо Семенов-старший.

– Да, да, – очнулся я. – Говори.

– Если я или Лена можем что-то для тебя сделать, как-то помочь… не стесняйся – говори. Если что-то возможно в наших силах…

– Вы и так уже много сделали, – отмахнулся я. – Теперь я знаю, где выход.

– Леша, ты сделал для нас больше, – произнесла Елена. – Ты не представляешь, насколько важно родителям знать – не верить, или надеяться, а именно знать, что их ребенок пройдет длинный путь, и очень многого в жизни добьется! Ты дал нам это. Леша, у меня такое чувство, что мы никогда больше не увидимся. Прощай, и еще раз – спасибо.

– Эх, тетя Лена, – грустно усмехнулся я. – Поверьте мне – мы с Санькой еще ваши кактусы побрить успеем… и вообще надоедим.

– Ладно тебе, – хлопнул меня по плечу физик. – Ты понял, про что она. До встречи в седьмом классе?

– До встречи, дядя Женя, – я пожал его ладонь. – До встречи.

Вика уже давно перестала дуться, и смотрела на прощание, как маленький затравленный зверек, как котенок, которого хозяева, переезжая на новую квартиру, выбрасывают на улицу, а он смотрит на них, таких больших, сильных людей, и не понимает – за что?

– Ты уже? – спросила она, когда Семеновы ушли.

– Не сейчас, – я прикурил сигарету. – Утром.

– И мы больше никогда не увидимся? Лешка, какое страшное слово – никогда… я раньше не думала, что с кем-то из дорогих мне людей я могу никогда не увидеться, – девушка села рядом, уткнувшись мне в плечо. – Я не хочу тебя терять.

– Черт, Вика, – я обнял будущую актрису. – Ты же понимаешь, что я не могу остаться.

– Худший способ скучать по человеку – это быть с ним и понимать, что он никогда не будет твоим, – процитировала Зиманкова. – Габриель Гарсия Маркес. Лешенька, я тебя люблю!

– Чего? – раздался возглас из-за открытого окна.

В свете фонаря на веранде стоял Юра. Твою ж мать! Про его Яву-то я давно и думать забыл, а она, наверное, так и стоит у "Дома Книги". И еще интересно. Интересно, как давно он там стоит, и многое ли он слышал? Скорее всего – нет, иначе профессор предупредил бы.

– Он же твой дядя? – ехидно поинтересовался парень.

– А что, похоже? – ответила соседка.

– Ах ты, ты… да ты… ты просто… ты просто использовала меня!

Картман то ли не знал нужного слова, то ли ему мешало воспитание, но, скорее всего – мой силуэт рядом с Вероникой. Конечно, матерому волку негоже связываться со щенком, но если не останется иного выхода – сойдет и такой.

– Я этого так не оставлю! – заверил байкер, и бросился в темноту.

– Надеюсь, – вздохнула в след ему Вика. – Надеюсь, не оставишь, и отстанешь от меня…

Я молчал. После этого "я тебя люблю" я и так не мог найти, что ответить, а рокер, шельмец, вообще с мысли сбил. Люблю… Сам я говорил это слово лишь одной женщине, хотя и слышал от многих, но никто, ни разу не говорил мне "люблю", отчетливо понимая, что никакого совместного будущего быть не может. Для всех, кроме одной, "люблю" было попыткой опутать паутиной, привязать к себе меня, но, скорее всего – мои деньги. Господи, неужели, они не понимали, насколько это глупо, и, вообще, по-дурацки? Я себя тоже люблю, а дальше-то что?

– Лешка…

– Да?

– Ты извини, но я сегодня не могу, – призналась девушка.

– Чего? – не сразу понял я.

– Ну… у меня женские причины… как-то неожиданно началось.

– До ап… ну и ладно, – ответил я, разминая окурок в пепельнице.

– А как же мы прощаться будем? – огорчилась Вика.

– Пойдем, погуляем, искупаемся под луной… – предложил я.

– А, Лешка! – хлопнула в ладоши соседка. – Сегодня же пятница!

– И что?

– Как что? Сегодня дискотека! Пойдем скорее!

– Пойдем, – согласился я.

Смыв с себя кровь – слишком привычным в последнее время стало это занятие, я позволили девчонке обработать раны зеленкой и заклеить пластырем. Белые прямоугольники, удачно сочетаясь с трехдневной щетиной, довершили образ, сделав меня похожим на вполне приличного бандюгана. Теперь и на публике показаться не стыдно.