— Иван, за мной.

— Батько-о-о, — умоляюще протянул парень.

— Давай, давай! — Голос атамана был строг, но когда они отошли немного от гребцов, сменился на шепот, — Крепись паря, крепись. В жизни были и будут потери, но мужчина не плачет. Он только огорчается.

— О чём печалишься, Гриць?

— Что-то нас опять не туда занесло, атаман. Воняет здесь, совсем не по-нашему. И вон, глянь, какая гадость по воде плывёт.

Сусанин ткнул пальцем в проплывающий раздражающе яркий предмет.

— Поймаем? — Азартно спросил Спесь.

— Не стоит, я уже посмотрел. — Мрачно ответил Иван, — То же самое, что было с тем каптри. Неживое.

— Ось нас и кидануло!! — Восхитился Кудаглядов, — А здесь кого спасать будем?

— Самим бы спастись, — нахмурился волхв, — Может быть, туман поищем? Не нравится мне это время.

— Поздно, — нахмурился кормчий, до сих пор оглядывающий небо, — Вона какая-то птаха летит, неживая.

— А может живая, — лениво возразил атаман, из под ладони оглядывая небо, — Вспомни какие пташки летали, когда мы с тем богом встретились.

— Атаман…, — недовольно проворчал сусанин, — Ты же сам видишь, что это дело рук, шаловливых, человеческих.

— А чо тебе не нравится? — удивился Кудаглядов, — Научились люди летать, и пусть им. Как там говорили? «…раскроются глаза ваши, и вы станете подобны богу, зная добро и зло».

— Богу — богово, а человеку хватит человеческого, — не согласился Гриць, недовольно оглядывая проносящийся над головой сверкающиё предмет с каким-то дрожащим диском впереди. В прозрачном пузыре были видны человеческие лица, разглядывающие ватажников. Покачав длинными крыльями, «птичка» легко взмыла ввысь и вскоре растаяла в яркой голубизне неба.

— Так я и говорю, — продолжил кормчий, — Знают они добро и зло, но какое это добро?

— То есть? — Растерялся Иван.

— Не совпадает часто богово добро с добром человеческим, потому что, часто человек думает о себе, своем роде, а бог должен думать обо всех живущих, и всех неживых. И что зло для нас, то мелочь для создателей миров.

— Будем видеть, будем жить! — Окончил спор атаман, и проводив взглядом очередной переливающийся на солнце пузырь за бортом, потянул волхва за собой, — Пошли погребём, пока ветра нет.

Ночью никому не спалось, небо на горизонте светилось так, что даже звезды не были видны. А звезды здесь были знатные. Незнамые светила своим заревом выламывались из черноты небес, и казалось, занавес ночи трещал по всем швам под напором звездного сияния. Вохв лежал на палубе, смотрел вверх и размышлял о том, хорошо ли будет людям, если ветхая небесная ткань порвётся окончательно. Хоть и помнил он уроки, что природа равнодушна к людям, что даже леса живут, считая тысячи лет, как дни недели, но природу не зря прозвали матерью. Люби её, и она всегда повернётся к тебе добром. Так что не дело это, если ночь исчезнет. Ночь это не чернота, да и в черном цвете нет ничего страшного. Страшно только одно, когда чернота воцаряется в человеческой душе, когда все краски мира сменяются одной, но и она стирается в безнадежную серость. А тёмная ночь? Она бывает, нужна, когда своей весенней добротой скрывает от завистливых или насмешливых глаз, счастье молодых. «Благословенны боги, день и ночь созданы для блага человека и природы. Но почему так горит запад? Пожар у них что ли?» — С этими мыслями Иван и уснул.

Утро было на удивление спокойным и даже расслабленным. Солнышко, ещё заспанное и нежаркое гладило своими лучиками тыльную сторону паруса, помогая ветерку подталкивать ладью. Команда, лениво позавтракав, расселась на палубе, негромко переговариваясь, и время от времени поглядывая вперёд. О ночных огнях все молчали, будто договорившись потерпеть, а не заниматься гаданиями. Дело было ясным, как безоблачное небо. Их опять закинуло во времена неведомые, так что гадай не гадай, а думать всё равно придётся. Но где-то в глубине души у каждого теплилась надежда, а вдруг это и есть таинственная Атлантида, и потом можно будет вернуться. На горизонте вновь засверкало, казалось, там солнце коснулось полированной горы, и блестки вернулись назад, спеша сообщить об открытии. Море уже не пустовало, огромные сооружения скользили во все стороны, то рассыпая по волнам отражения застекленных окон, то просто проходя мимо ладьи металлическими стенами высотой в несколько десятков человеческих ростов. Время от времени презрительно короткие ревуны сгоняли кораблик с пути этих исполинов, и сусанин каждый раз скрежетал зубами. Атаман всё больше и больше мрачнел, но молчал. Наконец-то из-за борта очередного гиганта открылась бухта. Все берега были плотно заставлены бликующими миллиардами солнечных зайчиков зданиями, и над бухтой купался в утренней свежести огромный мост. Невообразимой толщины изогнутые фермы искрились от блеска оставшейся с ночи влаги, и яркие повозки мчащиеся по мосту усиливали атмосферу праздника.

— Мда-а-а, — с хрустом почесал в затылке Лисовин, — Если это и Атлантида, то совсем не наша. Ты только погляди, какую они бяку на берег вытащили.

Народ послушно посмотрел налево. На торчащем в море куске земли громоздилось что-то вроде рыбацких челнов, зачем-то вкопанных до середины в землю. Лавок для гребцов не было видно, в середине горбилось вездесущее стекло.

— Это ж сколько бабам работы, — с невольным восхищением заметил Михайло, — Сколько же им бедным, стекольцев намывать надобно, и так кажный год…

Ладья тем временем скользнула под мостом, и после недолгого колебания, сусанин направил её к ближайшему причалу, возле которого толпились самые маленькие кораблики. Атаман повернулся к Ивану, и смущенно прокашлялся:

— Учи язык, Иван. А то я ни одного знакомого слова не слышу.

Волхв нахмурился, но делать было нечего, в самом деле все орали на каком-то чужом языке. А немцем быть не хотелось.

Ладья проходила рядом с белоснежным, сравнительно небольшим, судном, когда волна от выползающего из гавани очередного мастодонта, качнула привязанную к берегу соседку. Раздался скрежет, и на палубу яхты выскочил небритый мужик в шлепанцах, каких-то обгрызенных штанах и кричаще яркой рубашке, завязанной узлом на пузе.

— Ой, горе мне, горе!! Какие поцы поцарапали борта моей ласточки, нажитой непосильным честным трудом!!!

— Хм-м-м… — коротко, но веско выразил свое отношение Гриць.

— И почему ви мне совсем не верите? — Воздел руки вверх мужик, — Ведь есть здесь что-то нажитое честным трудом?!!

— И что? — Вежливо поинтересовался атаман.

— Ну… — мужчина растерялся, — Хотя бы вот — шлепанцы! Я их на первую зарплату купил, тридцать лет уже ношу, как память!! Кстати, я так совсем понимаю, что вы не эти целлулоидные, а совсем наоборот, нормальные люди?

Атаман вопросительно посмотрел на Ивана, но тот уже лежал на палубе, вслушиваясь в разноязычный шум крупного порта.

— Ну, прыгай, что ли, — немного растерявшись от напористой говорильни Бориса, Спесь Федорович заколебался.

— Это мы мигом! Только вот распоряжусь привязать вашу лодочку, так что давайте веревочки, я тут скомандую малость. — С этими словами мужчина повернулся к появившимся из недр яхты двум темнокожим парням, и что-то резко сказал на другом языке.

Ладья была крепко пришвартована, и Борис уже шумел на корме, раздав всем по банке, как он сказал, с пивом. Реакция команды, на это, так называемое, пиво, была неоднозначной. Лаконичней всех выразился Михайло, который молча выкинул банку за борт и выжидательно посмотрел на Лисовина. Тот вздохнул, и в ответ взглянул на атамана. Спесь Федорович, закончив отплевываться, только махнул рукой. Первую братину поднесли гостю, и с огромным трудом смогли оторвать его руки от уже пустой посудины. Он всё упрашивал чашу выжать «ещё капельку нектара».

— Лю-ю-юди!!! — Наконец-то обрёл дар речи Борис, — Если ЭТО продать, то… Нет! Продавать такое чудо, это преступление! Даже хуже, это глупость. Только по капле, и за алмазы… Хотя, тоже нет. Убьют сразу.

— Постой, мил-человек, — встревожился Лисовин, — Кто убьёт? И за что?