— Проклятье! — Вскочил царь, — Опять эта рыба-людоед!! Опять…

У самого берега, рыба вынырнула, и, раскрыв пасть, полную белых зубов, устремилась на детей. Но на её пути поднялся комок бугрившийся мускулами и глухо прорычал:

— Пошла вон!

Врут все, так называемые, учёные о генетической памяти. Ничего не осталось у хищника, кроме наглости и жадности. На Царь-рыбу разевала она свою пасть, а здесь какой-то человек! Первый удар был с левой и, рассыпая зубы, рыбонька отлетела назад. Очумело тряхнула головой и вновь рванулась вперёд. Но Михайло уже размахнулся правой, и ничего не пожалел для вразумления дурножадности. Долго, ох долго, летела хищница над морской водой. И когда упала, вздымая тучи брызг, то некоторое время лежала раскинув плавники, приходя в себя.

— А что, царь? — Громко спросил Спесь Федорович, — Если собрать все её зубы, да ещё те, что остались, хорошие наконечники на гарпуны будут.

Кто-то утверждает, что у рыб нет ушей, может быть, он и прав. Только вот кипела вода за хвостом черной рыбы с большим белым пятном, когда летела она из бухты не разбирая дороги. Может быть, к дантисту торопилась?

— Хорошая мысль, — одобрил идею царь, — Но не будем за ней гоняться, нам хватит и того, что уже есть. Сейчас прикажу собрать.

— Это правильно, но… Михайло!!! Немедленно иди сюда!!!

Иван обернулся, гадая, что так встревожило атамана, и успел заметить, что за малышней прибежали, в основном, старшие сестрёнки. Что и говорить, атаман был мудр! А потом был пир горой, танцы, песни, и молодая царица бережно передала Спесю Федоровичу своего сына, что-то быстро щебеча на своём языке. Царь улыбнулся и перевёл:

— Мы просим, чтобы гости и друзья наши дали ребёнку второе имя. Пусть в веках останется память о сильных, и главное, добрых людях.

Кудаглядов держал мирно спящего ребёнка и боялся даже вздохнуть. Руки, привыкшие к тяжести весла, к ухватистой рукоятке ножа, неловко держали маленького человека, доверчиво сопящего в сладком сне. Малыш не боялся лежать в этих неумелых, но надежных ладонях, они просто не в силах обидеть его.

— Змий, — подал предложение Непейвода, — Мудрый Змий, а не аспид подколодный. Тот, который учил и помогал первым людям.

— Летающий? — Скептически приподнял бровь Лисовин.

— Тогда пусть пернатый будет, — добавил Геллер, и ответил на недоуменный взгляд атамана, — Не помешает.

— Значит, Монтесума Пернатый Змий, — покатал имя на языке царь, и утвердительно склонил голову, — Пусть будет так! Спасибо, друзья.

Холодало, и даже океан, как-то незаметно ставший морем, перестал баловать ватажников яркими красками, и весь посерел. Но светло было на душе у мореходов, и пусть тучи скребли по волнам грязными пузами, и пусть холодный дождь загонял в духоту подпалубного пространства, но ведь с каждым гребком весла, с каждым дуновением ветерка ближе и ближе становилась родная Река, родной дом. Иван зябко кутался в подаренную на прощанье царём, яркую накидку, но по-прежнему стоял рядом с зевающим сусаниным. Пусть и не хватило ему зимней одежды, никто ведь не рассчитывал на его участие, но волновал волхва запах родной реки, и как был рад парень, когда Гриць негромко пробурчал:

— Вот оно, устье. Кричи паря, кричи громче, пусть радуются люди!

Над стылым простором, над седыми шапками усталых волн пронесся звонкий крик:

— Река!

И сдернули шапки ватажники, и отвернулся, скрывая слезу, атаман, они дошли. Уже стыл лёд возле берегов, когда ударили весла по воде, но испив первый глоток воды из братины, низко поклонился Спесь Федорович:

— Спасибо тебе, матушка, что дождалась нас. Позволь дойти до града нашего, и не потревожим мы тебя более, до новой весны.

Милостлива была Река, да и как же иначе, чай не чужие ей люди просили. Снег укутал землю, когда разбивая лёд пешнями, подвели ватажники усталую свою ладью к берегу. Ткнулся брус в замерзший песок, и облегченно скрипнули доски обшивки. Путь окончен. Закипела неотложная работа, из сарая тащили канаты, бревнышки, и бежал честной народ от изб, на встречу долгожданную. Заскрипел ворот и «морской конь» медленно стал выползать из речной воды. Поработал он достаточно, теперь пора на покой, до новой весны, до новых странствий. А на Ивана налетел смеющийся и плачущий одновременно вихрь, по имени Марья. Ударили девичьи кулачки в молодецкую грудь, и гневные слова обожгли уши. Но улыбнулся парень, и сомкнул объятия на девичьей талии. Что слова, они улетят, а губки красные останутся. Задохнулась девушка от поцелуя крепкого, и немного отдышавшись, устроилась поудобнее в объятиях.

— Ты спешил?

— Конечно, спешил, радость моя! Только о тебе и думал, только к тебе и стремился!

Колокольчиками, слышными только парню, рассыпался в воздухе смех кицунэ, но не было в том смехе злости, только светлая печаль. Легкий румянец тронул щеки волхва, но никто не заметил этого. А кто заметил, те промолчали. В медвежий тулуп закутан был сусанин, но когда возле его ноги прозвучало тихое «Мяу», легко согнулся мужик. На ладонь, покрытую мозолями, тихо залезла маленькая пуховая серенькая кыся, и долго обнюхивала бугристую кожу.

— Ты чья такая? — недоуменно проворчал Гриць, и дождавшись в ответ только лизанья маленьким язычком в нос, смущенно закряхтел: — Может быть, ко мне пойдёшь жить? Богатств не обещаю, бобыль я, но сыта будешь…

Сверкнули зелёные глазки, и удовлетворенно заурчал большой котище, державший в зубах, пушистую варежку.

— Баян! — Вскинулась Маша, — Немедленно отпусти псяку, ей ходить надо!

«Варежка» недоуменно открыла один глаз, покосилась на хозяйку, зевнула, и заснула вновь. Она уже ходила сегодня! Но застряла в снегу, а дядя Баян большой, ему не тяжело… Радостный шум вокруг легко перекрыл чей-то знакомый голос:

— И де вас так долго носило? Мы, таки, давно всех ждём, а их всё нет, и нет!

Повернув голову Иван, увидел обнимающегося с атаманом Бориса, и успел заметить, как вздрогнул Михайло, и как расступившийся народ, пропустил двух женщин, с какими-то свёртками в руках.

— Майкл… Мишель…

И радостно взревел медведь, и слабо пискнули женщины, взметённые в воздух на крепких руках. Но даже рёв перекрыли два возмущенных, таким обращением, детских крика. И бережно опускал на землю матерей Михайло, и становился на колени, прося детей простить его, что не смог успеть раньше. И смеялся Борис, отвечая на вопросы:

— Не мог же я, оставить вас, бедных людей, без мировой закулисы? Вот и пришлось весь жидомасонский заговор взять на себя, потому что Шмуль, который кожи мнёт, такие слова знает, что даже его кожи краснеют! А детям без папы, совсем плохо, так что девушек я с собой взял. А князь ваш, ох хитёр, прям таки не знаю кто! Так мне и сказал: «Мировая закулиса, значит? Вот и начинай, будешь у меня с иноземцами разбираться, купцами, да послами» Так что, братцы идём-ка мы к князю, а честный пир, да свадебки пусть подождут маленько.

Воцарилась тишина в зале, и испил атаман из кубка дорогущего, что сама княгиня подала.

— Вот оно, как… — прервал молчание старый волхв, и подошел к Ивану. Долго на него смотрел, потом обнял, и отрезал:

— Не ученик ты боле! Весной пойдёшь в лес, поклонишься Дубу в ножки, да и возьмешь посох волховской. А там, подходи, всегда помогу, чем смогу.

Нижайший поклон отвесил волхв Иван своему учителю, и князь, повернувшись к Борису, негромко сказал:

— Запиши их рассказ, и своими буквами, и нашими резами. Обязательно запиши.

— Всё запишу, — на удивление серьезно ответил Борис, — И начну я книгу эту, словами: «Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться. И никогда кривда и ложь не заменят честь и правду. На том стояла, и стоять будет, во веки веков, земля наша!»