Атаман несколько минут безмолвно шевелил губами, видимо повторяя фразу, потом с тоской посмотрел на своего штатного умника.

— Все нормально. Борис сказал, что если разлить тёмное пиво, так возле него сразу соберутся умные люди!

— А-а-а! Так какая же это теория, это истина! Всё! Споры окончены, идём все. Лисовин, прихвати обрубок, в хозяйстве пригодится.

Выйдя за ограду ватажка оказалась в ущелье среди зданий головокружительной высоты. Солнце, столь яркое в море, бессильно буйствовало где-то в высоте, то и дело пытаясь прорваться вниз ослепительными отблесками зеркальных окон. Морячки не обращали внимания на эти происки, завороженными взглядами провожая ослепительно полуодетых див лениво фланирующих по черным дорожкам. Перехватив пару взглядов, Борис досадливо крякнул и, вытащив из кармана раскладную коробочку, что-то быстро забормотал в неё. По широкой центральной части, тоже залитой пружинящей под лаптями массой, непрерывным потоком текли сверкающие повозки, большей частью открытые. С них-то и не сводили голодных взглядов длинноногие дивы. На толпу бравых ватажников внимания уже не хватало. Ровно текущая река раздвинулась, пропуская огромную повозку с затененными стеклами, и Борис довольно сказал:

— Лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Садимся братцы, обедать надо за городом.

Спесь Федорович поглядел на Ивана, потом на остальных, пожал плечами, и зашёл в широко открытую дверь. За ним потянулись и остальные. В повозке, или как назвал её Борис, автобусе, было прохладно. Огромные стекла, и приподнятые над землей мягкие кресла располагали к неторопливому созерцанию видов, вот только музыка… Когда управляющий этим автобусом нажал какую-то кнопку, и со всех сторон на ватажников обрушился звук, то Эйрик восхищенно открыл рот, а Михайло решительно встал и ринулся по проходу. Еле успели его поймать, и то он вырывался и кричал:

— Пустите меня! Не позволю животную мучить! Кошка, она почти как человек! Только умнее!

— Иван! — Взмолился Кудаглядов, — Да растолкуй ты этому медведю, что это человечина орёт!

Волхв прислушался, и даже разобрал отдельные слова, очень похожие на человеческие.

— Михайло! То ж парень жалится, что от него девчонка ушла к другому. Или другой, что-то не могу понять.

— Это чело-о-овек орёт? — Удивился Эйрик, — Непонятно, зачем он из бочки металлической, с горы катящейся, так кричит? С таким голосом ему только рати сражающиеся распугивать, а о девках вовек забыть надо. У девчат же ушки нежные, им даже я не пою.

Принимающий их хозяин улыбнулся, и спустившись к водителю, бросил ему пару слов, и какую-то сиреневую бумажку. Вопли стихли, и все прильнули к окнам.

Интересного было много, яркие вывески, незнакомые дома, удивительные растения. Но Иван внимательно всматривался в людей, и они ему не нравились. Нет, все были здоровые, красивые, улыбающиеся, но что-то было отталкивающее в этом глянце. Казалось, по улицам скользит одна и та же фигура, внезапно раздробившаяся на миллионы копий. Одна и та же улыбка, за которой не было ни доброты, ни радушия. Одни и те же пустые выпученные глаза, и нескрываемая жадность в этом, скользящем взгляде. Устав смотреть, Иван прислушался к разговору. Борис негромко что-то рассказывал атаману, и казалось, что он оправдывается:

— Нет, Спесь Федорович. Возле этого котла, я не самая заметная фигура. И мой черпачок достаточно средних размеров. Только вот накипи становится больше, так что и мне хватает. Котел бурлит, и уже сейчас не хватит изделий человеческих рук и всего золота, чтобы заполнить его. Что сгорает под котлом? В основном жадность, глупость и вечная мечта получить, все и сразу, не работая. Я продаю дорого, мечты о сладкой жизни, и покупаю дешево разбитые надежды. Это называется биржевая деятельность. Кому? В основном таким же перекупщикам, как и я, только масштабы у них меньше. Конечно, работящие люди остались, посмотрите внимательнее в окно, атаман. Они не сверкают фальшивыми улыбками, и не наряжаются вычурно и ярко, они просто делают свое дело. Внимательнее надо смотреть, чтобы увидеть тех, трудами которых ещё держится мир.

Иван последовал совету, и вскоре действительно заметил несуетливых, спокойных людей, в неброских, но удобных одеждах. Они делали дело, поддерживая чистоту, блеск и порядок в городе. А Борис, словно желая отвлечься, громко воскликнул:

— А вот сейчас мы зайдём, и посмотрим на то, что женщины будут носить в будущем году. Кажется, княгиня давала такой наказ?

Атаман явно смутился, но спорить не стал. Уже выйдя из автобуса, Иван заметил хитрый взгляд проводника, и поэтому внимательно прочитал плакат на входе. Большими переливающимися буквами объявлялось, что здесь проходит, какая-то презентация, непонятно почему, высокой моды. Хотелось поинтересоваться, не придётся ли слишком задирать голову, но потом волхв решил не спорить. Может быть лестницы дадут, иначе зачем показывать то, что никто рассмотреть снизу не сможет.

Лестницы не потребовались. Потребовалось только удерживать Володимира, и затыкать рот Эйрику. Дядько Геллер всё хотел выбраться на площадку, которую перепуганный Борис назвал «подиум», чтобы объяснить скользящим по ним бесплотным телам, что такое одежда и как её надо носить. А Эйрик долго смотрел выпученными глазами на невообразимую толпу, потом икнул, и прошептал: «Счас, спою». Одно хорошо, Лисовин сидящий рядом, это услышал, и быстро заткнул рот скальду тем, что попалось под руку. Попался парик сидящего перед ними мужика, который быстро строчил что-то в блокноте, не отрывая взгляда от подиума. Посмотрев на падающую челюсть атамана, и Володимира с Эйриком, Иван толкнул хозяина, и негромко сказал:

— Скоро будут бить.

— Кого? — насторожился Борис.

— Сначала тех, — волхв, ткнул пальцем в направлении сцены, — А потом кто попадётся под руку.

— Понял. Быстро уходим. Скандал я запланировал после обеда.

В автобусе все бурно обсуждали увиденное. Только атаман молчал и хмурился, видимо представлял реакцию княгини. Геллер грозился вернуться и отомстить ворогам, что голодом девочек заморили. Эйрик отплевывался и сокрушенно качал головой, дескать, даже отморозки нурги над своими рабами так не издеваются. Только Борис не унывал, и предлагал оптимистично смотреть вперёд. Там уже виднелся ресторан, в котором всех обещали накормить. Иван, в общем-то ждал этого, единственно его настораживало обещание скандала. Город был большой, и всех побить было проблематично. Слишком много времени это бы заняло.

Когда все вышли на воздух и натолкнулись на бесстрастные улыбки встречающих, помрачнел и Борис. Но потом он тряхнул головой, и сердито проворчал:

— Значит улыбаемся? Ну что же, будет вам сейчас загул «а ля рус», по полной программе. Вот только немножко сначала потратимся. Эй, позовите мне метрдотеля!

— Какой такой рус? Ты же еврей, — поправил Гриць, — Грех, от собственного народа отрекаться.

Борис устало вздохнул:

— Это в России я мог позволить себе роскошь быть евреем, здесь же я — русский! Сейчас куплю этот кенгурятник, и будь я проклят, если к утру здесь, хоть что-нибудь целое останется! Они хотели, чтобы русские гуляли, так они загул и получат!

Дальнейшее Иван помнил местами и временами. Пива было мало, а то что было пить было невозможно, но зато прозрачной обжигающей жидкости, которую все, не сговариваясь называли «аква вита», было море разливанное. И как убедился Иван, переплыть это море не смог никто. Но отдельные картинки были интересны. Вот Борис обнявшись с сусаниным требует цыган и медведей. Им быстро приводят ярко-раскрашенных девиц со смешными зверьками на руках. Девиц изгоняют, зверьков, хоть Гриць и кричит, что над такими медведями, все зайцы от смеху помрут, оставляют. Вот Геллер обучает кенгуру кулачному бою, и все время сокрушается, что соперник хороший, но больно лёгкий, после пропущенного удара долго искать приходится. Лисовин же возражает, что каждый раз кенгуру совсем другой, потому что те, кто плюху словил, если и встают, то только для того, чтобы быстро упрыгать. А тут, со звоном вылетает большое окно, и кто-то улетает в темноту. Стая кенгуру устремляется за ним.