— Молодость, любовь! Благослови вас Бог!

На сей раз даже «Витязь в тигровой шкуре» не помог Малцагу открыть дверь.

— Шадома, я сейчас все разнесу, — он с силой надавил.

— Не смей, арестуют, — выдала она себя. Лишь отодвинула засов, как он вихрем ворвался, хватая за руки, рванул к себе, то ли вопросительно, то ли утвердительно, горячо крикнул:

— Шадома, ты моя?! — они слились воедино.

Эта ночь, эта бурная встреча, после стольких лет мучений и лишений была поистине жаркой, страстной, ненасытной. Это были не три дня юношеских искр в предгорьях Кавказа, это был выстраданный вулкан чувств накопившихся страданий. Это был бешеный пожар, пожирающий их нутро!..

Администратор «Сказки Востока», думая, что посетитель скоро уйдет, немало прождал у дверей Шадомы. Потом он не раз приходил и невольно подслушивал. Будучи скопцом в душе и в теле, он с презрением относился к плотским утехам людей. Однако на сей раз он услышал и словно унюхал нечто иное, сладкое — то, чего он до сих пор не ощущал, не видел, не встречал. В этой встрече было что-то странное, воспаленное, перезревшее, так что даже вокруг витала какая-то колдовская и заманчивая аура страсти. И он впервые в жизни понял, что такое любовь. Ему вдруг стало завидно, жалко себя: он заплакал. Не в силах вынести эти мучения, он то уходил, то возвращался, и вновь подслушивал. Вот утихли, тишина, потом мужчина бубнит, она слышно плачет. Он успокаивает ее, ласкает, и администратор этого не выносит, уходит. Под утро снова много говорят, тот же неразборчивый мужской бас, а в ответ заливистый, чистый женский смех:

— Ха-ха-ха, ну, Малцаг, ну, Малцаг!

На следующую ночь администратор вновь провел визитера к Шадоме, вновь подслушивал, но той ночи нет, она сгорела в пламени страсти. Теперь здесь не до любви: о чем-то много говорят, порою спорят. И аура иная — тягость и печаль. Чужие заботы администратору не нужны, интереса нет, и он больше не подслушивает. А молодые все говорят, они все-таки хотят жить, и не в рабстве, а свободными людьми и у себя на родине, на Кавказе. Вот тут и начинается спор. Оба знают, что весь Северный Кавказ обезлюдел. Страну Аланию Тамерлан не просто разорил и разгромил. Мстя за убитого сына, он ее полностью уничтожил, все селения и города сровнял с землей, все водоемы отравил. Там оставлен гарнизон в десять тысяч всадников. Их цель — добивать тех, кто еще чудом остался в живых. А в живых остались лишь единицы горцев, и те обитают или скрываются высоко в горах. Словом, там жизни нет, и туда Малцаг сейчас не рвется. Его цель, его мечта, все, что его гложет и в то же время дает жить и бороться — месть.

— Я расквитаюсь с этим подлецом. Тамерлан еще узнает, кто такой Малцаг, — не раз и не два, как заклинание, повторял кавказец.

Шадома это слушала, слушала, не стерпела:

— Малцаг, о чем ты говоришь? О какой мести? Ведь мы рабы. Ты никто и ничто по сравнению с этим хромцом.

— Замолчи! — гнев в его голосе, сжаты кулаки. — Во-первых, я уже не раб и никогда им не был, по крайней мере, в душе. А, во-вторых, что значит «ты»? Ты отделяешь свою судьбу от моей? Разве мы не будем впредь всегда вместе?

— О чем ты говоришь? Ты сейчас выйдешь и вроде свободен. А я ни о чем не жалею. Но после того как я встретила тебя и увела отсюда дочек Сакрела, мое положение здесь в корне изменилось, и ты видишь, кто я и смогу ли я отсюда живой уйти.

— Сможем, я помогу, — решителен Малцаг.

— Хм, как? Здесь одна охрана — тысяча человек.

— Это ерунда, — не унывает Малцаг. — У Тамерлана — сто тысяч, но и его мы одолеем, отомстим.

— Как? Что за наивность, если не глупость, — в отличие от мужского, тосклив женский голос. — Мы жалкие, ничтожные люди.

— Молчи! — вскричал Малцаг, встал. — Мы не «жалкие и ничтожные люди». Мы кавказцы и должны бороться, должны отомстить. Понятно?

Она, понуро опустив голову, молчит, а он после долгой паузы, как бы про себя, уверенно выдал:

— Льва не заботит величина стада.

— Малцаг, очнись, по-моему, ты болен. — Скрежеща зубами, он искоса глянул на нее:

— Я не болен, а изранен, да сдаваться не намерен — жажду борьбы. А ты — единственно родное существо, в тебе я ищу соратника. Но, видать, «от сытой собаки охоты нет».

— Это я? Это я «сытая собака»? — вскочила Шадома. В ее руках нервная дрожь, глаза навыкат, обезумели, и был бы очередной нервный срыв. Но у Малцага уже опыт есть: он схватил ее в объятия, обдал своим пылким жаром, словно уже в бою.

Словно почувствовав в воздухе эту доселе невиданную страсть, администратор засеменил к двери подслушивать:

— Малцаг, мой милый Малцаг, — слышит он, — не хочу быть ни «соратницей», ни подругой, никем, хочу быть только твоей единственной, женой!.. Скажи «да»! Ну скажи!

Он не отвечает, захлебнувшись в поцелуях.

Администратор «Сказки Востока» работает не первый год, свое дело знает и, как говорится, теперь посетителей насквозь видит. Это при первой встрече Малцаг действительно был как бравый мамлюк и никаких сомнений не вызывал. Зато теперь, уходя после третьего посещения «Сказки Востока», администратор заметил, как мамлюк хорохорится, а в глазах смятение, тоска.

Пришел Малцаг под утро домой усталый, повалился в кровать, от бессилия аж простонал. Как ни думай — кругом безысходность и самое страшное — денег совсем нет. И одна мысль — кого бы еще ограбить? (Тамерлан зарождается в нем.) Это дело он хочет обсудить со своим теперь уже невольным подельником Сакрелом. Он появится к ночи, а может и позже.

Единственное спасение от томительного ожидания — сон. Все-таки Малцаг воин, а не раб, надо взять себя в руки, собрать все силы и волю, как следует выспаться, чтобы принять разумное решение. Да спать не получилось: вскоре его разбудил доктор, по одному виду стало ясно — стряслось что-то неладное.

— Малцаг, — шепотом, словно их подслушивают, — кто-то из дубильной мастерской выжил, тебя ищут. Ко мне в больницу и даже в дом приходили янычары, обыск и допрос был.

— За тобой не следят? — вскочил кавказец.

— Не знаю, как мог плутал, через базар пришел. Боюсь.

— Ой-ой, только не раскисай, — делая большие шаги, заходил по комнате Малцаг. — Надо бежать, — в очередной раз они затрагивают эту тему.

— Да-да, бежать, — твердит доктор. — На днях хозяин зашел в мою хибару и ехидно спрашивает: «Как ты умудрился дочек из «Сказки Востока» вызволить?» — И при этом прямо на моих глазах он всюду их щупает и, нагло смеясь: «А что, созрели, созрели. Хороши!» — Он нервно потирает руки. — Малцаг, боюсь, вдруг вновь заберут. К этому все идет. На сей раз я не переживу. Не смогу!

— Не унывай, — вроде бодр кавказец. — Как твой больной мамлюк? За ним придет корабль, на нем и уплывем на юг.

— Да-да, в Бейруте у меня родня, они нам помогут.

— Могли бы и сейчас помочь, — напускная ирония в его тоне. — Ну да ладно, успеют. А сейчас верни костюм купцу, пусть даже со скидкой, нам деньги нужны. Чего ждешь? Беги! Купи что попроще. Быстрее, мне надо выйти в город, разведать.

— Зачем? Малцаг, тебя ищут. Твой рост, рыжий цвет днем не скрыть. А ты — наша сила, надежда. Поберегись!

— Иди, — выталкивает доктора Малцаг. — Без Шадомы я не уйду. Украсть — невозможно, выкупить — деньги нужны, и не малые. Так что поторопись, действуй.

Выпроводив доктора, Малцаг задумался над ситуацией. Каких-либо решений он не видит, да по своему опыту уже знает, что главное в любой ситуации — не потерять хладнокровие, а если и он запаникует — всем конец. Еще предстоит ожесточенная борьба, ему нужны силы и спокойствие. Для этого первым делом надо выспаться: он несколько ночей не спал.

Словно ничего не случилось, он спокойно лег и уже погружался в глубокий сон, как что-то знакомое учуял. После того, как Тамерлан отрезал уши, у него были страшные боли, и он плохо слышал, исчезло обоняние, ослабло зрение, и даже появилась седина в висках. Потом, по мере выздоровления и в процессе борьбы в рабском существовании, эти чувства как-то постепенно к нему вернулись и не как ранее, а очень обостренно, так что он и в потемках видит, любой шорох услышит, и осязание такое, что он ему порой и не рад. И вот сейчас он что-то уловил, в кровати присел, машинально глянул в тусклое окно, и тут калитка скрипнула — женщина в черной парандже. По этой кошачьей пластике он узнал бы ее из тысячи.