На это откровение Сакрел ничего не сказал, все отводил взгляд. А Малцаг тем же неунывающим тоном:

— О чем еще в городе сплетничают?

— Говорят, много у дубильщиков денег украдено.

— Вот это — брехня. Но нам для начала хватит. На, — он кинул доктору звонкий мешочек, — доля твоя.

— Я-я-я, — испугался Сакрел, как от огня отпрянул. — Я довольствуюсь тем, что Бог мне послал.

— Хе, — ехидно усмехнулся Малцаг, подошел к лампе, поправил огонь, какая-то жесткая тень пробежалась по его лицу. — Тогда посылай девочек обратно в «Сказку Востока».

На это доктор ничего не ответил, как обычно он делал, опустил понуро смиренную голову.

— Что молчишь? — навис над ним Малцаг. — Ты знаешь, что делают с лошадью, которая в панике, пусть и под всадником, да бежала с поля боя?.. Так вот знай: ее в первую очередь прирезывают.

— А при чем тут лошадь? — чуть приподнял голову Сакрел.

— А при том. Воин, хоть он и бежал с поля боя, но если он мужчина, то, как волевой человек, переборет страх, и снова ринется в бой. А лошадь — скотина, животное. Раз познало страх и грохот войны, испугалось — все, ее не остановишь, вновь от звона мечей побежит сломя голову.

— К чему ты это?

— А к тому, что пора раз и навсегда решить. Либо ты со мной и вперед, либо — раб, и уходи.

— Нет! — вскочил Сакрел. — Я с тобой!

— Мы оба под Богом!

— Да, — расчувствовавшийся врач обнял кавказца. Позже, успокоившись, Сакрел тихо спросил:

— Малцаг, скажи, откуда у тебя этот дар зажигать людей?

— Хм, ты не поверишь. От моего злейшего врага — подлого Тамерлана.

— Ты знаком с Тамерланом?

— Представь себе, сам явился, — некий пафос и бравада в голосе Малцага, но это длится лишь мгновение. Он тут же померк, словно боль в груди, и уже очень тихо, со злобой: — Истребил всю семью, весь народ, города, и я здесь по его личной воле.

Он устало опустился на деревянные нары:

— А ты как рабом стал? — задал вопрос.

— К счастью, с этой гадиной лично не знаком. Но судьбы наши схожи.

Этот диалог как-то окончательно слил их воедино. Они поняли, что здесь, где они были рабами, им более не жить. Надо бежать. Но тут их пути расходятся: Малцаг хочет идти на север, на Кавказ, а Сакрел, наоборот, — на юг, в Бейрут, там должны жить родственники, значит, помощь.

Но пока это только мечты, а сейчас необходимо выяснить, что стало с Шадомой.

— Не посылай меня в «Сказку Востока», — взмолился Сакрел. — Не могу, видеть не могу, даже вспоминать эту мерзость не могу.

Выбора нет, Малцаг сам должен идти к Шадоме, но и этого Сакрел не допускает.

— На тебе два клейма купца Бочека, ты опять рискуешь. В случае чего, ты раб.

На следующий день были сделаны две операции. Малцаг терпел и почему-то от боли не скулил, а как бы назло сухо смеялся, утверждал, что ранения во время боя — ерунда по сравнению с умышленным порезом.

Пока эти раны заживали, кавказец находился дома. А за это время Сакрел должен был купить ему одежду. Они долго совещались, решили, что костюм должен быть не броским, но добротным, и не местного пошиба, а заморского фасона, мол, Малцаг прибыл в город-порт по своим делам.

Костюм всегда играет большую роль, а в средневековом обществе это не только одежда, но и этнический, социальный и где-то смысловой знак. Неизвестно, чем руководствовался доктор Сакрел, может, с дальним прицелом и интуитивно, может, чистая случайность, но он купил дорогой костюм мамлюка, и не тот, что носят мамлюки — степняки-кипчаки, а тот, что ныне в моде, — костюм мамлюка-кавказца, кои сейчас у власти в Сирии и Египте.

— Весь день выбирал, — доволен собой доктор. — Знакомый купец помог, как раз по размеру.

Нижняя рубашка и белье — чистый белый шелк, штаны до голенищ кожаным ремешком повязываются, сверху приталенный темно-зеленый бешмет — прообраз (подобие) черкески. На поясе широкий ремень, инкрустированный золотом и камнями. На голове высокая шапка из серебристого каракуля. Но самое главное достоинство этого костюма — кожаные сапоги на высоком наборном каблуке из кожаных пластин, подбитом железными шпорами и шипами, носок загнут кверху и окольцован легким дорогим металлом, голенище богато расшито тисненой золотой нитью.

— Настоящий мамлюк! — от восторга ударил в ладоши доктор.

— Постой, — неожиданно изменился в лице Малцаг. — Мамлюк — ведь это раб.

— Да, — сияет лицо Сакрела, — по-семитски, это — раб. Но какой раб! Полмира под их пятой. Сам Тамерлан от них не раз бежал.

— Бежали его сынки, — поправил Малцаг, — а сам Тамерлан никому не проигрывал.

— Проиграет тебе, — вдруг выдал доктор.

Оба от этих грез надолго умолкли и, погодя, как бы возвращаясь в реальность, Сакрел сказал:

— Мне кажется, ты особенный человек. Думаю, и ты это ощущаешь.

Малцаг промолчал. Поглаживая дорогую ткань, он любовался собой, и этот наряд напомнил ему Грузию — время, когда был жив его названый брат азнаур Томарзо, когда они вызволили из плена Тимура сына султана мамлюков Фараджа. Эти воспоминания испортили его настроение и, думая о своем, он печально произнес:

— Нарядами Тамерлана не удивить, тем более не одолеть. Однако жизнь продолжалась. Как раб, Малцаг уже умер, и клейма нет, вроде свободный.

И уверял Сакрел, что мамлюки, тем более в таком одеянии, ведут себя в городе привольно, даже надменно. Тем не менее на грязных узких улочках Измира, где в основном простой люд, Малцаг здорово стушевался, чувствовал себя очень неловко, знал, что все озираются, и он все сутулился, страдал от своей броскости. И лишь попав на мощеные, широкие центральные улицы, где были богатые кварталы, он стал более-менее уверенным. А когда вспомнил, как достался ему этот костюм, он представил, скольких жизней стоили эти дворцы. От этого в глазах появилось некое презрение к окружающей действительности. С этим выражением он вдруг лицом к лицу столкнулся с целой группой вальяжных янычар и, как восточная мудрость гласит, «встретил на пути сильных и важных господ, с почтением, первый поздоровайся». А Малцаг, наоборот, выправив стать, словно их не замечает, шел степенно напрямик. Это возымело действие: янычары расступились и, как показалось, склонили головы вслед.

Этот эпизод окончательно взбодрил Малцага, и он явственно ощутил, как в нем вновь пробуждается его природная дерзость, отчаянность и честолюбие. Именно с таким чувством самоуверенности он хотел попасть в «Сказку Востока», да время было еще раннее, и его почему-то потянуло в сторону порта. Он двигался по наклонному бульвару, уже видел широкую набережную и ощущал соленую сырость и шум прибоя, когда навстречу, лишь как кавказцам свойственно — громко, несколько развязно разговаривая, группой вышли вооруженные люди. По одежде, как он, — мамлюки, только все гораздо проще: холщовая ткань и сапоги незатейливые, из сыромятной кожи.

— У-у, — словно от боли процедил Малцаг, решил было отойти к парапету, делая вид, что сморкается, закрыть лицо. Его уже издалека заметили, разом умолкли, настороженно-оценивающе стали смотреть.

Наступил неожиданный и очень ответственный момент. Малцаг даже не успел подумать, как себя вести, и тут сработала природа: он остановился, и не просто так, а как подобает командиру на смотре войск — чуть задрав подбородок.

— Что за расхлябанность, гвалт? Как вы себя ведете? — строго начал он на местном говоре, а потом перешел на грузинский: — Что здесь делаете? Откуда и куда путь держите?

Тут мамлюки показали, что они не свора морских корсаров, а вымуштрованные воины: стали в ряд, чуть ли не по стойке «смирно». Старший, крепкий, взрослый, несколько тучноватый мамлюк, отдал, как подобает, честь и стал отвечать на ломаном грузинском, что держат путь из Египта в Константинополь, остановились в Измире вынужденно: на борту больной, нужен врач.

— Ты абхаз? — по акценту попытался определить Малцаг.

— Адыг, помощник капитана, — доложил старший мамлюк.

«Сам Бог послал», — подумал Малцаг, а вслух выдал иное: