Малцаг в играх ничего не понимал, лениво послонялся средь играющих, потом с несказанным любопытством ознакомился с другими развлечениями и, убедившись, что Шадомы нигде не видно, он обратился к администратору — толстому, слащавому евнуху.

— Э-э, к сожалению, — очень обходительны тон и манеры и если бы Малцаг услышал, что Шадомы нет, с ним случился бы удар, но евнух после долгой паузы сказал: — она не принимает. Я могу предложить еще более утонченные варианты, на любой вкус. У нас все есть, и все возможно.

— И концерты она не дает? — на своем настаивал Малцаг.

— Больна, — вежливый и короткий ответ. — Не может обслужить. Но у нас широчайший выбор. Что вы хотите?

— Я хочу ее видеть, — Малцаг незаметно сунул монету в руку евнуха.

Тот понимающе кивнул, быстро удалился. Вернулся не скоро, с кислой миной на лице:

— Простите, даже дверь не открывает. Она много дней не ест. Что-то с ней стряслось, будто подменили.

— Могу я к ней пройти? — кипит нутро Малцага.

— О, нет, посетителям туда вход воспрещен, — равнодушный взгляд администратора устремлен под потолок, но, почувствовав в руке вновь прохладу металла, он быстро оживился: — Учитывая ваши чувства и постоянство, пройдемте.

По рассказам доктора Сакрела, Шадома находилась в роскошных апартаментах, где от толщи ковров и идти тяжело. А они идут по какому-то темному сырому коридору, где от разбитых полов чеканится каждый шаг его стильных сапог, и так низко, что он невольно пригибается.

Без слов администратор указал на обшарпанную дверь.

— Шадома, Шадома, — Малцаг толкнул, легонько постучал — ни шороха. Тогда он на грузинском стал читать любимый отрывок из Шота Руставели.

— Малцаг, — послышался голос изнутри, дверь распахнулась. Увидев его, она в испуге воскликнула, попятилась, упала на кровать.

Прикрывая за собой скрипучую дверь, Малцаг вошел. Это маленькая, узкая комнатенка с узким обрешеченным окном, спертый, если не дурной, запах и полумрак.

— Малцаг, Малцаг, это ты?! — она отпрянула в самый конец кровати, как испуганный котенок, свернулась в клубок, поджимая ноги. — Как ты преобразился. Откуда этот наряд?

— Шадома, — он мечтал, как обнимет ее при встрече. Однако теперь он едва сделал всего один шаг и не оттого, что захотел.

Просто здесь с его ростом очень тесно, и, чтобы не прогибаться, он, как скорый гость, сел на самый край кровати, не глядел в ее сторону. Правда он мало что различал, лишь силуэты.

От неожиданной встречи оба были ошеломлены, долго пребывали в молчании, которое нарушил Малцаг:

— Что с тобой, Шадома? Она не ответила. Он повторил, уже пытаясь разглядеть ее. А она, уткнув лицо в колени, вдруг стала рыдать.

— Шадома, перестань, успокойся, — он только теперь попытался легонько дотронуться до нее.

Ее словно током прошибло, она как-то судорожно дернулась, вытянулась вперед, и в слабом свете окна Малцаг увидел скуластый контур ее осунувшегося, изможденного лица, эти слипшиеся, в беспорядке спадающие засаленные космы. А синих, этих темно-синих, бархатистых глаз совсем не видно. Ему стало не по себе, видимо, он машинально отпрянул.

— Хм, что, ныне брезгуешь, дотронуться боишься? — она уже не плачет, вызов во всем.

Он обернулся к ней и, видя, как она вся дрожит, он с силой схватил ее, прижал к себе.

— Шадома, что с тобой, что? — горячо зашептал он, уже привыкая к этому едкому запаху, вспоминая, что он ему уж больно знаком, — это запах рабства, сопряженный со смертью. — Что с тобой, Шадома? Что они сделали? — Она молчала. Теперь, поддавшись его силе, тихо и жалобно скулила. — Это из-за меня? Может, из-за девочек Сакрела?

Тут она ожила, робко отстранилась, пытаясь заглянуть в его лицо.

— Как они? — тепло появилось в ее голосе. — Хм, хоть одно доброе дело в жизни сделала.

— И меня спасла, — напомнил он и, видя, как вновь сникла: — Что с тобой, скажи, что? — и доподлинно зная, что в этом мире, тем более в этом заведении, все решают деньги, он, как тайну, выдал: — У меня есть деньги. На, возьми.

Приглушенный звон монет в кожаном мешочке их обоих будто отрезвил. Она выскользнула из его объятий, подошла к окну, пытаясь вдохнуть свежий воздух. В комнатенке стало совсем темно.

— Малцаг, — она стояла к нему спиной, — разве ты не знаешь, что со мной? Ты теперь свободен и забыл, что такое рабство?

— Я ничего не забыл.

— А знаешь, каково быть женщиной-рабыней?

— Я тебя выкуплю.

— Хм, кого еще хочешь ограбить? Раз повезло, может, два, но не более. Здесь свое охранять умеют.

— Мы убежим, — он подошел к ней сзади, как-то робко, словно неумело, попытался обнять.

— Не насилуй себя, — отстранила она его руки, впервые усмешка появилась в ее тоне. — Уходи!

— Да что с тобой?! — отступил Малцаг.

— Уходи, — она развернулась к нему лицом.

— Он хотел отвести свой блуждающий взгляд и чисто машинально остановился на мешочке с деньгами.

— Уходи, забери, — с реакцией кошки Шадома схватила мешочек, впихивая ему в руки, стала его выталкивать.

— Успокойся, уймись, — еще пытался что-то сделать Малцаг.

Она вновь стала плакать, шуметь. Все это переросло в истерику и тогда в дверь постучали, раскрылась.

— Уходите, уходите, — теперь и администратор выталкивал его.

Обескураженный Малцаг даже не помнит, как снова очутился в роскошном фойе, и тут к нему подскочил капитан:

— Ты где был? Всюду искал. Я проигрался, дай еще в долг. Толком ничего не соображая, Малцаг, будто избавляясь, отдал ему весь мешочек. Даже на улице он не мог отдышаться, не мог прийти в себя. В жизни у него не было тяжелее и несноснее ситуации. Он не знал, что делать, что думать, что предпринять. Единственная надежда — бежать домой, точнее — в дом Шадомы. И не дай бог Сакрел сегодня не придет.

Доктор, словно чувствуя неладное, ждал в волнении во дворе. Бессвязно, как сумел, Малцаг описал ему картину встречи.

— Надо мне к ней пойти, — решился доктор.

— Да-да, пойди, завтра же пойди, она больна, — упрашивал Малцаг, тут же вспомнил о деньгах и что у него их больше нет.

— У меня кое-что осталось, — успокоил Сакрел.

Наверное, так долго, как в этот день, время для Малцага не тянулось. Лишь в сумерках вернулся доктор, тяжело вздыхая, устало сел.

— Не томи, говори быстрее, — не сдержался Малцаг.

— В общем, это полное истощение, — заключил Сакрел и, видя, что кавказец ничего не понял: — Она любила и любит тебя. После встречи с тобой публичной девкой быть более не смогла. Она, видимо, никого больше не принимала, даже концерты давать перестала. Словом, это глубоко в душе. С ней там цацкаться не будут. Боюсь, она на исходе, может скоро зачахнуть.

— Сакрел! — воскликнул Малцаг. — Ты ведь врач, помоги ей, спаси.

— Хм, — усмехнулся доктор. — В том-то и дело, что ее врач теперь ты и только ты, — он встал, придвинулся к Малцагу, ткнув пальцем в грудь: — Ты ведь любишь ее?! Спасай.

— Как? — словно от толчка отступился Малцаг.

— Помнишь, ты рассказывал, что, когда ты разгромил лагерь Тамерлана, выкрал Шадому, усадив ее на коня перед собой? От запаха ее тела и волос плюнул на многочисленную погоню, бросил коня, свернул с дороги, и трое суток, под носом у врага. ты позабыл, что есть иной мир, иная страсть или другое желание.

— Гм, — явно смущаясь, Малцаг прикрыл рукой лицо и, видимо, все заново переживая, он вдруг выдал: — Кстати, а это нас тогда и спасло.

— Вот пусть эта любовь и сейчас нас всех спасет. Иди.

— Денег нет, — страшные слова.

— У меня еще остались, — они поделили последнее, и, провожая Малцага, доктор горестно сказал: — Ты знаешь, ведь, выкупая моих дочек, Шадома выложила целое состояние.

На что кавказец, улыбаясь, ответил:

— Я твоих дочек еще не видел, но уверен, чтобы их там не оставить, можно выложить и два состояния. — И уже во дворе: — ты о деньгах не волнуйся: раз у других они есть, то и у нас будут.

Словно окрыленный, как на первое свидание, кавказец выскочил со двора, а доктор вслед прошептал: