— Так-то оно так, — оправдывается наставник, тоже в повинную позу стал. — Однако кто каждую ночь пьянствует, пиры до утра устраивает? А на носу священный месяц рамадан. Будем совершать намаз до самого вечера. Бог милосерден, все нам простит.

— О-о! — взмолился Повелитель. — Я себя очень скверно чувствую, я болен. Иди, помолись за меня, мой любимый учитель, а я, как только мне полегчает, присоединюсь к тебе. Ой-ой-ой, вновь глазам больно и темно.

— Вот видишь, болен, — заботлив духовный наставник. — Я тебе расскажу древнюю мудрость для обретения и сохранения здоровья. Слушай. Четыре вещи прибавляют света глазам — зелень, струящаяся вода, чистая земля и любование лицами любимых людей. Четыре, которые уменьшают его, — прием сухой пищи, обливание головы горячей водой, долгое пребывание на солнце и взирание на врага. Четыре, которые оздоровляют тело и делают его плодовитым, — это удобная одежда, свобода ума от неприятных мыслей, приятный аромат и спокойный сон. Четыре, которые ослабляют его, — употребление несвежего мяса, излишество в совокуплении, долгое пребывание в туалете и ношение плохой одежды. Четыре, которые поднимают дух, — своевременный прием пищи, соблюдение меры во всем, отказ от непосильных работ и умение не поддаваться беспричинной печали. Четыре, которые губят душу: ненужная дорога, езда на норовистом коне, ходьба через силу и совокупление со старухами.

— Боже, какие старухи?! — скрывает едкую усмешку Повелитель, а Молла Несарт как бы про себя прошептал:

— Он больше к мальчикам стал тяготеть.

А духовный наставник, между тем, как проповедь, хорошо поставленным голосом продолжает:

— Четыре, которые возвращают сердце к жизни: практический ум, знающий учитель, верный товарищ и приятная жена. И, наконец, четыре, которые губят его: холод, жара, удушливый дым и боязнь несчастливых чисел.

— Таких как возраст? — спросил Повелитель.

— В том числе, — ответил учитель.

Вопреки наставлениям Великий эмир и последующую ночь провел в привычном безудержном загуле, правда, наутро опять занемог. Вновь знахари кружились вокруг него, многочисленная свита стояла в молчаливом прискорбии, пытаясь всем видом выказать свое сочувствие.

— Мог бы я свои глаза отдать Вам, о Властелин мой, — ни секунды бы не думал, с удовольствием отдал, — так, с яркой пылкостью говорил только что назначенный молодой министр финансов.

— Еще успеешь, — бесстрастно процедил Повелитель и, пытаясь оглядеть свиту: — А где этот старик, Несарт? А-а, иди ко мне, — издевка в его голосе. — Я сегодня на полчаса позже встал, а пред глазами мгла.

— Повелитель, — учтиво склонился Молла. — Всевышний, хвала ему, в Коране сказал, и твой учитель вчера говорил: «Свет моих очей — молитва». Откажись от грешных привычек и все.

— Замолчи! — рявкнул Властелин. — Из-за своих стараний ты, в конце концов, лишишься своего грязного языка.

— «Все старания будут отблагодарены» — записано в Коране, — как обычно, не унимался Молла Несарт.

— Отнять у него пайзцу, вышвырнуть отсюда, — в гневе рявкнул Повелитель. — Я с тобой скоро разберусь, — вслед уволакиваемому старику кричал он.

А старик и в этой ситуации не сдавался.

— О Повелитель, Повелитель, не торопись, — кричал он, — я знаю истинную причину твоей хвори.

— Отставить! — постановил Тамерлан. — Сюда его!

Как его притащили, так и стоял Молла Несарт на коленях, но глаза его прямо глядели в лицо Властелина.

— Не за свою шкуру пекусь, — тихо вымолвил он, — обсерваторию, науку спасать надо.

Несарт еще что-то хочет сказать, но Великий эмир его грубо оборвал:

— Хватит нести чушь! В чем причина? Молла тяжело вздохнул, опустил взгляд:

— Грех на себя беру.

— Говори!

— Хворь — от безделья. Твоя жизнь — поход.

— Ты прав, ты прав, старик! — вскочил Тамерлан, обнял Моллу. — Вернуть ему пайзцу. Расставить шахматы. Военный совет сюда! Будем играть и я буду думать. Хе, а мне уже легче стало.

Сбоку от шахматного поставили еще один роскошный стол, а на нем все яства мира, — Властелин по ходу игры завтракает, тут же ведет совет.

— Впереди священный месяц рамадан, нельзя воевать, одумайся, — на своем настаивает духовный наставник.

— Вот именно, мой учитель, — оправдывается Тамерлан, — на священную войну иду, на борьбу с неверными гяурами.

— Куда ж ты держишь путь?

— Индия, — был сделан приговор древней цивилизации.

— Ведь это мусульманская держава! — воскликнул учитель.

— Они исказили ислам, — тверд ответ Повелителя. — Лучше благослови меня на священное дело.

В период расцвета Халифата арабы дошли только до берегов Инда. Проникновение ислама в Индию произошло гораздо позднее. Это тюрки завладели афганской провинцией Газни, и оттуда потомок Газневи — Махмуд — предпринял множество походов в Индо-Гангскую долину и основал мусульманскую империю со столицей в Дели. Его династии наследовали другие тюркско-афганские феодалы. Потом правили Мамлюки (1206–1290), Хальджи (1290–1321) и, наконец, Тоглукская династия (1321–1414). К концу XIV века власть Тоглуков ослабла. Если до этого они владели почти что всем субконтинентом, то в результате мятежей многие южные провинции отпали.

Посредством своих многочисленных шпионов Тамерлан знал, что в столице Дели сидит слабый, безвольный правитель Махмуд-шах II (1392–1412), который находится в зависимости от собственного визиря Маллу Икбаля.

Без сильного правителя в Индийской империи не прекращались смуты и раздоры. И Повелитель знал, что это уже не великая империя, а ее тень. Делийское царство жило рентой с былого авторитета, а также благодаря своим несметным богатствам, быть может, не имевшим себе равных во всем мире. Вот это и привлекало Великого эмира в столь трудный путь.

В самом Самарканде подготовка к индийскому походу популярностью не пользовалась. Старая воинская элита уже устала от войн: сорок лет в походах, хотелось под старость спокойно пожить. И они, пожалуй, впервые воспротивились, откровенно выступили против похода. Это пассивное сопротивление старой гвардии выводило Тамерлана из себя. Вот что по этому поводу написано в автобиографии Повелителя мира: «Я так сильно желал завоевания Индустана, что ничто уже не могло меня отвратить от этого замысла. Я дал недовольным эмирам такой ответ:^[122]«Я обращусь к Корану, я хочу знать волю Аллаха относительно ведения войны, чтобы сообразоваться с нею в своих действиях». Амиры одобрили мою мысль. Открыв Священную Книгу, я попал на следующий стих: «Пророк, веди войну с небрежными и беззаконными».

Ученые объяснили смысл этого стиха эмирам. Но последние, опустив головы, не произносили ничего. Их молчание сжало мое сердце. Сначала я хотел лишить их всех должностей. Но так как они способствовали моему возвышению, то не стал губить их; я сделал им только выговор». (Это был приказ: либо — в поход, либо — лишение всего. Выбора не было.)

Зато любимые внуки — дети покойного первенца Джехангира — рьяно поддерживали деда в этом новом начинании. Так, Пир-Мухаммед, которому было всего двадцать три года, говорил:

— Повелитель, когда мы завладеем Индустаном, то золото этой страны сделает нас Властителями мира.

— Молодец, я горд тобой! — восклицал Тамерлан.

А другой внук, самый любимый — Мухаммед-Султан, ему уже двадцать пять, говорил более взвешенно, но о том же:

— Индустан надо завоевать. Но сделать это будет трудно: во-первых, горы; во вторых, леса и пустыни, и, наконец, слоны, которых я еще не видел, но они, говорят, давят людей.

— Все это преодолимо, — уверен Тамерлан. — А слонов мы вот так, — он сделал ход, «съел» одного слона Моллы Несарта и сразу же, сделав еще ход, съел второго.

— Два хода подряд?! — возмутился Молла. — Так нельзя играть, это не по правилам.

— Хе-хе, — усмехнулся Повелитель. — Здесь правила я устанавливал. Вот шах и мат! Так я живу, а посему и правлю!

Пока пораженный Молла Несарт стоял молча в недоумении, последовал приказ: