Круг же общения Шадомы — это люди, всецело отдающие себя земной жизни, не обращая внимания на загробную, кроме как на словах (таких всегда большинство). Среди этих людей вежливость и внимание зиждется на одном — количестве денег. И вера у них одна — большие деньги, которые они наживали отнюдь не честным путем. Посему Шадома не брезгует клянчить у них излишки, порой умело заводить, зная, что подгулявшие толстосумы, выпендриваясь друг перед другом, сорят на ее концертах состояниями. Она бы могла быстро разбогатеть, но статус рабыни, масса вымогателей, надсмотрщиков и простых коллег, с которыми надо делиться, откупаться, помогать, не давали расти ее показному благосостоянию.

Тем не менее судьба ей в чем-то благоволила: сбылась хоть одна ее мечта. Покидать «Сказку Востока» ей запрещено. Да в этом заведении все подпольно. По тем же правилам и она живет: сунет кому надо пару дирхемов и выход в город открыт. Так, на правах инкогнито она купила в тихом месте города небольшой, уютный домик с тенистым двориком и колодцем. Даже прислугу наняла для своего родного старичка. Он уже совсем не ходит, в белоснежной кровати лежит и, виновато улыбаясь, тихо молвит:

— Дочь моя, зачем так тратиться? Пришло мое время прощаться с жизнью. Путь к Богу с пыльной улицы или с чистой постели одинаков.

Она молчит, тихо плачет, гладя его холодеющие костлявые руки. Хочет быть с ним, но не может. С огромным риском, отдавая большие суммы, она каждое утро бежит к нему. А тут, как назло, купец Бочек нагрянул: все на службе, по полной программе. И она через силу, сквозь слезы горя вынужденно улыбается, всех ублажает, концерт за концертом дает, никак вырваться не может. В пятницу священный день, до обеда свободна. Он дождался ее, глаза улыбнулись и еле-еле выдохнул:

— Я счастлив. Спаси тебя Бог. Прости.

После нашествия Тамерлана, в одночасье потеряв всех и все, Шадома так не переживала: видать, была еще юной, многого не понимала и не так страдала. Теперь, столько пережив и вновь обретя родное, близкое существо, которое буквально заново дало жизнь, стало маяком и путеводителем, эта потеря казалась ошеломляющей. Полная апатия ко всему, горечь вечного одиночества и никакой цели, как вдруг прозвучало это имя: «Малцаг!»

* * *

— О-о! Мой дорогой друг, мой единственно достойный соперник! Как я соскучился по тебе. Устал с дороги? А выглядишь молодцом, — так, то ли искренне, то ли с издевкой, встречал Тамерлан только что прибывшего из Тебриза Моллу Несарта. — Ну, не надо этих церемоний, не надо из-под палки льстить, я ведь знаю, что ты гордый и чванливый кавказец и заслуженное мною коленопреклонение не признаешь. Хватит, хватит, вставай, больно долго лобзаешь мой ковер. Лучше расскажи, как мой сын Мираншах поживает-царствует?

— О Повелитель, — как положено, в почтенной позе застыл Молла. — Имею честь лицезреть тебя и быть принятым тобою. Хвала Всевышнему, ты вечно велик и солнцеподобен.

— Боже, — небрежно перебил его Тамерлан, — вижу ты не зря время с сыном провел, наконец-то научился почтению.

— Ты — Властелин, ты — прав. Однако я позволю заметить: в раннем возрасте я лишился отца и матери, да успели они меня как положено воспитать. А то, что я долго на коленях стоял, — объясню: этот ковер на родном Кавказе соткан и я вдыхал аромат безмятежного детства. А то, что долго лобзаю, — чуму от твоего сынка привез.

Лицо Повелителя невольно скривилось, вытянулось, глянул он недовольно в сторону визиря воды. Тот сделал знакомый жест: мол, проверено, продезинфицировано. После этого Тамерлан облегченно вздохнул, вновь, величественно улыбаясь, как бы по-отечески покровительствуя, обнял Моллу Несарта и со степным прищуром, заглядывая в его глаза:

— Возблагодарите Аллаха, везде мор, однако с тех пор, как я воссел на трон Самарканда, в моем государстве этой напасти нет.

Потупив взгляд, тут же Молла заметил:

— У Аллаха хватило ума не послать Самарканду сразу два несчастья.

— Ха-ха-ха, опять дерзишь? — у Великого эмира явно хорошее настроение.

— Ну, а как мой любимый сын Мираншах?

— О Властелин! О Повелитель! — декламационно воскликнул Несарт. — Можешь гордиться, твой отпрыск явно превзошел тебя.

— Хе-хе, слышал, слышал, в шахматы он всегда обыгрывает тебя.

— А как иначе? — развел руками старик. — Нечаянно выиграешь — голову потеряешь.

— Гх, мир от этого не опустеет, — Великий эмир стал хромой поступью топтать кавказский ковер. — А я и мои дети, и внуки, и правнуки никогда не будем проигрывать.

— Все в руках Всевышнего, хвала Ему, — вознес руки Несарт.

— Хм, — на это ухмыльнулся Властелин. — А как насчет обсерватории?

— Великий эмир, — тон Несарта стал серьезным. — Единственная на весь мир Марагская обсерватория твоими воинами разрушена до основания. Если ты соизволишь построить такую же обсерваторию — тогда твое имя останется в веках.

— Считай, что соизволил, — выпалил Повелитель. Несарт тронул за живое. — Она будет построена здесь, в Самарканде, и ты назначаешься ответственным за это дело.

— О Повелитель, — вновь в почтенной позе склонился Несарт, — Правитель Тебриза, Кавказа и всех западных земель! Твой достопочтенный сын Мираншах по злому науськиванию придворных невежд заключил многих достойных мужей — ученых, поэтов и ремесленников — в заточение. Прикажи освободить их, они тебе здесь нужны.

В великих делах Великий эмир принимал решение молниеносно:

— Наделить Моллу Несарта особым статусом, — указал он пальцем главному визирю, — и выделить мою казначейскую пайзцу.^[120]

Это была если не наивысшая, то очень значимая привилегия, так что от такого поворота судьбы вся свита Повелителя была вынуждена преклониться пред новым назначением. Сам Молла Несарт веса своего положения еще не знал, знал лишь, что на него официально легла большая ответственность не только перед царем, но и перед историей.

— Когда я могу отбыть в Тебриз? — теперь в его голосе одна лишь покорность.

— Ну, зачем так спешить, — добр Повелитель. — Побудь со мной, отдохни. Устроим пир, сразимся в шахматы, пока твоя дерзость вновь не надоест мне. Тут играть даже не с кем, а я без шахмат думать не могу.

— Что ты теперь задумал? Опять в поход? — тревога в глазах Несарта. — Подумай о Боге, о себе и что нас ждет в неотвратимый Судный день, который недалек. Ты, как и я, уже стар, а за душой — пусто: сплошная нищета и откупиться нечем.

— Хе-хе, сам ты стар и нищ, — вместе с подбородком высоко вздернулась рыжеватая с проседью бородка Повелителя. — Идем, я тебе кое-что покажу. Они прошли через длинную, сказочно обустроенную роскошную галерею, вышли в уютный тенистый сад, где ласково журчали фонтаны и заливались диковинные птицы, вошли в другое помещение, внешне скромное, да сразу видно — крепкое, могущественное, еще более охраняемое. Здесь тихо, пусто, безлюдно, каждый шаг, даже шелест халатов отдавался эхом. Это был огромный зал и посреди него гора — гора сияющих алмазов, великолепных рубинов, ослепительных изумрудов.

— Хороши мои камешки? — воскликнул Повелитель. Он любил хвастаться своими богатствами и водил иногда особо избранных в свою потайную сокровищницу. — Разве я нищий?! Нравятся они тебе?

Молла Несарт почтительно прижал руку к сердцу и спросил:

— Мой Повелитель, сколько стоят эти камни и какую они приносят пользу?

— Стоят они столько, сколько стоит полмира от азиатских пустынь до самого Черного моря. Ну, а насчет пользы — пользы они не приносят, ибо лежат здесь в сокровищнице, дабы увеселять и ласкать мой взор.

— А я тебе сейчас покажу камешек, который почти ничего не стоит, но польза от которого очень велика, — Несарт достал из кармана оселок.^[121]

— Каждому свое, — удовлетворенно развел руками Повелитель.

— Туда с собой ничего не возьмешь.

— Это ты не возьмешь, а я. — Повелитель надолго задумался. Чувствовалось, в нем шла непростая борьба, и ее итог: — Ты видел, какие усыпальницы я для жен и сыновей воздвиг?