Дверь распахнулась, на шум вломился здоровенный чернокожий охранник.

— Ничего, ничего, — бросился к нему старичок. — Это мы так забавляемся: — Выпроводив охранника, он склонился было над рыдающей девушкой, она жестко пнула, да так, что он полетел к той же двери, застонав, ушел.

Всю ночь и следующий день Шадома не спала, скулила, как запертая в клетку волчица. К ней никто не зашел, ее совсем не кормили, и к вечеру, мучаясь, — придет — не придет, ее обуял крепкий сон. И она не слышала, как старичок пришел, как разложил еду, от которой шел аромат восточных специй, и лишь когда он стал гладить ее голову, она открыла глаза.

— Вставай, дитя мое, — он поцеловал ее в лобик. — Поешь, пока манты теплые. Уф, устал. Народ скупой, еле на вход вымолил.

— А раньше как находил? — все-таки злость в ее голосе.

— «Раньше» — не каждый день, — лукавство в глазах старика, — да и знаешь — на дурное всегда деньги находятся, — тут он тяжело вздохнул. — Но я тебя прошу — это забудь. Прости старика: перед смертью пытался наверстать упущенное. Оказывается, всему свое время. А ты ешь, ешь, тебе надо жить.

Это прозвучало словно команда, и она с небывалой жадностью набросилась на еду.

— А ты молодец, — глядя на нее, произнес старичок. — Сила есть: вчера пнула — еле хожу, и аппетит отличный, это очень хорошо.

Шадома молча поглощала пищу.

— Слушай, доченька моя. Я из тех, кто шел по жизни налегке, а не с тяжелой ношей. И я никогда не печалился, потому что у меня нет того, чья потеря опечалила бы меня. Но под конец жизни я пожалел, что у меня нет детей, и, не имея иной возможности, я стал надеяться, что хотя бы одалиска от меня забеременеет.

— Что? Кхе-кхе, — Шадома поперхнулась.

— Ты ешь, ешь, — погладил ее руку старичок, стал продолжать. — Я думаю, Бог услышал мои молитвы, послал мне тебя, дочь моя. Я виноват перед тобой и очень страдаю.

— Из-за меня страдать не надо, — вскипела она, тут же виновато потупила взгляд. — Прости. Ты для меня и так много сделал: к жизни вернул.

— Это не жизнь, дочь моя, это не жизнь, — впервые слезы потекли по его лицу.

— Успокойся, поешь со мной, ты ведь, наверное, голодней меня, — теперь Шадома принялась о нем беспокоиться.

— Нет, нет, — отпрянул старичок, но после очередных уговоров сдался: — Да, совместная трапеза — счастье.

— Да, — угрюмо согласилась Шадома, — мы дома всегда вместе обедали, и это было такое счастье.

— Дочь моя, что прошло — прошло, нельзя склеить разбитое, надо дальше жить.

— Как здесь жить?

— Ты ведь права, дочь моя. Всевышний, хвала ему, сказал: «Если бы Я не сдерживал одних людей посредством других, то земля пришла бы в расстройство». Значит, мы должны бороться.

— Как? — беспомощность в голосе Шадомы.

— Слушай меня внимательно, — совсем близко придвинулся к ней: — Я человек жалкий, старый, нищий. Но я обошел весь мир, много чего повидал, много чего знаю и, думаю, чем-то тебе помогу.

— Помоги! — взмолилась Шадома.

— Знай, дочь моя. Ближе всего — смертный час, который я ежеминутно жду. Дальше всего — надежда, к которой ты придешь. Ты станешь великой и богатой, ты расквитаешься за все и о многом пожалеешь. Но ты этого хочешь.

— Хочу, — перебила она его.

— Так вот, помни, и сейчас, раз и навсегда, реши, — этот путь мерзкий и подлый, долгий и коварный, тяжелый и безрезультатный. Это путь к славе и к власти!.. Ты согласна?

— У тебя есть клад? — нотки иронии в ее тоне.

— Хе-хе, шутишь? Это хорошо. А клад есть — это ты.

— Ха-ха-ха, жалок твой клад!

— Молодец! Вот так: «Радуйся тому, что Он нам даровал». Не грусти. Он даровал тебе неземную красоту, которая уже в твоих глазах, и мой опыт, который я передам тебе. Слушай. Вот пища — это основа, ключ и к благу, и к злу. Вот этим ключом мы и будем пользоваться. Ты помнишь сказку «Тысяча и одна ночь»?^[119] В ней есть история о том, как царь влюбился в жену своего визиря, «обладательницу красоты и прелести». Отправив сановника инспектировать отдаленные области, царь явился в его дом и признался жене визиря в своих чувствах. Женщина оказалась не глупой, она принесла царю книгу с увещеваниями и наставлениями, чтобы царь почитал ее, пока она приготовит кушанье. Царь стал читать книгу и нашел в ней изречение, которое удержало его от прелюбодеяния и сломило его решимость совершить грех. А женщина приготовила множество блюд и поставила на стол. И начал царь есть из каждого блюда по ложке, а кушанья были разные, но вкус их один. Царь удивился этому, молвил: «О женщина, я вижу, что блюд много, а вкус один». И женщина ответила: «Да осчастливит Аллах царя! Это — сравнение. В твоем дворце сотни наложниц разного рода, а вкус их — один».

— К чему ты это? — отстраненность в тоне Шадомы.

— А к тому, что абсолютной красоты и привлекательности нет. Надо соблазнять иным.

— Я не собираюсь никого соблазнять.

— А как ты собираешься бороться? — Шадома молчит. — У тебя, как у женщины, к тому же женщины-рабыни, оружие лишь одно — обольщать.

Он пристально вгляделся в ее глаза, она их не отвела.

— Правильно, — оценил старичок, — ты хочешь бороться.

— Пока не знаю — как?

— Слушай дальше, — настаивал он. — Пример из живой природы. У одного петуха десять одинаковых кур.

— Фу, зачем так?

— О! Молодец! Уже паясничаешь? Так и надо, — улыбается, будто дело идет. — А у петухов поблагообразнее, чем здесь. Разве не так?

— Так, — вновь омрачилось лицо Шадомы, а старик продолжал.

— Вопрос в том, по какому признаку петух определяет очередность. В том-то и дело, что определяет-то не петух, а курица, которая выделяет некие ферменты — запахи, что и говорит о ее готовности. Только на этих запахах строятся все половые взаимоотношения в животном мире.

— Мы-то не животные, — вновь лукавство в ее глазах.

— Мы хуже животных, — твердо констатирует старичок. — Просто люди утратили животный инстинкт. Но только не в похоти. Мужчина — как петух, его надо обольстить, покорить, привязать своим запахом и обаянием.

— Что-то я ничего не пойму, — с иронией. — Я должна «выделять запах»?

— Каждая женщина в месяц раз «выделяет запах». Нам нужны вши с нижнего белья, которые этим питаются, ну и еще кое-что в том же роде.

— Как это мерзко! — задрожала Шадома.

— А здесь быть не мерзко? — грубо надвинулся старичок. Более месяца прошло после этого разговора. Каждый день было одно и то же: старичок откармливал ее и еще доставлял всякие снадобья. Шадома не только ожила, а посвежела, похорошела. К ней клиентов и теперь не допускали, и она понимала, что старичок проплачивает полные сутки, оттого сам совсем исхудал. А потом он пропал, предупредив, что уходит в горы за каким-то цветком. Вернувшись, объяснил сорт, место произрастания и роль цветка, который распускается лишь на рассвете, в определенное время года.

Наконец они приступили к изготовлению снадобья. Шадома морщилась, отворачивая лицо, а он все в поту корпел, заставлял ее все запомнить.

— А это не вредно, вдруг кто другой съест? — волнуется Шадома.

— Абсолютно безвредно, даже полезно, пусть едят все, и сама ешь — будут и тебя любить, и сама будешь любить.

— Тогда, может, весь мир вскормить, пусть подобреет.

— На всех не хватит.

— Но женщин много.

— То, к чему ты стремишься, многим не надо. И слава Богу!

Шадома задумалась и, помолчав, спросила:

— Кого мы им вскормим?

— Только первое лицо. Управляющего «Сказкой Востока».

— А как ему в рот положу?

— Ты с ним была? — Она смутилась. — Конечно, была, этот пес никого не пропустит. А ты готовить умеешь?

— Умею, но у нас прислуга была.

— Хорошо, и я подскажу пару рецептов, — не унывает старичок. — А кстати, я заметил, кухня богата там, где процветают гаремы.

— Почему? — удивилась Шадома.

— Каждая наложница, а они со всех концов, ищет путь к ложу хозяина через желудок. Вот кухня и процветает. Станешь кухаркой?