— Что мне делать? — опять слезы ручьем.

— Хоть сейчас нюни не распускай. Сакрел молча плакал.

— Пойми, — дернул Малцаг старика, — если это та Шадома, то она, я уверен, по крайней мере, облегчит участь твоих девочек. Это шанс! Что ты еще хочешь? Хоть теперь убей в себе раба.

— Я пошел, — дернулся Сакрел. — Прости. Прощай.

— Беги, — настаивал Малцаг, и когда врач уже коснулся двери: — Погоди, нож-то отдай, раз принес.

Изучающее глядя на Малцага, старик вернулся:

— Самоубийство — страшный грех.

— Хе, — с напускной бесшабашностью ухмыльнулся Малцаг. — Лучше уж я умру как мужчина, а не как жалкий раб, от рук этой свиньи.

Врач молчал, а Малцаг, усмехаясь, продолжил:

— Что ж ты не скажешь: «Смирись, все мы рабы Божьи!»

— Все мы рабы, — склонил голову Сакрел.

— Да не раб я, не раб! — прошипел Малцаг. — Беги, ради детей беги и борись до конца, а смириться еще успеем!

Припрятав нож, вцепившись в решетку, Малцаг чего-то, стоя, ждал. Он знал: пока стоит, его не прибьют. Он привык ждать, привык терпеть, но ноги не держали. И он стал на колени, а потом едва не упал, да в это время лязгнула дверь, она принудила встать.

— Гм, — хмыкнул толстый надзиратель, удивленно повел подбородком и, тяжело дыша, ушел.

Надзиратель еще дважды приходил, а Малцаг все стоял. И позже, когда за дверью послышался храп со свистом, и в мукомольне стало совсем темно, он все еще стоял. Он не цеплялся за жизнь, он за нее боролся до конца. И когда силы иссякли, он повалился, на ощупь нашел нож, коснулся лезвия и где-то в глубине души вспыхнул слабый огонек позабытого азарта боя. Это был его последний бой, и, предвкушая эту страсть, он явственно ощутил запах крови, запах смерти. От этого он получил нежданное наслаждение, в последний раз глубоко вздохнул. И он учуял некий новый аромат, аромат цветущих роз и сказочных благоуханий. Потом был лязг засова, слепящий свет и шелест шелка. Он не видел под яшмаком^[108] ее лица, и она никогда бы не узнала его, если бы не голос:

— Шадома!

* * *

Говорить о женщине, тем более женщине-рабыне, плохо, — дело, по крайней мере, недостойное.

Шадома, как и Тамерлан, — исторический персонаж. Зачастую у великих людей существует несколько генеалогических версий, где приукрашенных, где, наоборот, очерненных.

За тьмой веков различить истину порою невозможно. И как показывает жизнь, надежнее всего — держаться середины.

Но где эта середина — тоже трудно понять. Во всяком случае, вкратце изложим то, до чего удалось «докопаться».

Точно известно одно: Шадома — персиянка с богатой родословной и историей. При этом ее жизнь тесно связана с Кавказом, в частности, с Грузией и Арменией. По одной из версий, или легенд, ее предок — очень богатый перс, живший в Грузии, при нападении иранского султана Джелал ад-Дина на Тбилиси в 1226 году, вошел с ним в сговор и город сдал.

По другой, чуть позже, в 1239 или 1240 году, дочь грузинской царицы Тамары^[109] Русудан из политических целей была выдана замуж за сельджука Рума^[110] Кейхусрова II.^[111] Их дочь Соркотани (или Есулун^[112]) была писаной красавицей, попала в руки завоевателя — монгольского ильхана Ахмеда (то ли в плен, то ли в виде контрибуции). Когда мамлюки Египта разбили монголов под Коньей^[113] (1227 год), она вновь попала в плен и стала подарком, а позже — женой местного перса, который был проводником у мамлюков.

Сын от этого брака Камаль на службе у монголов становится главным битикчи^[114] у наместника Грузии и всех западных территорий, по имени Юлдузчи (здесь некоторое хронологическое несоответствие, так как Юлдузчи был при эмире Аргуне, а это не совсем стыкуется по времени), и дослужился до внушительной должности помощника ельчи.^[115] Камаль и его потомки женились на грузинках и осели в Грузии. Видимо, они были предприимчивыми и могущественными людьми, если смогли сделать карьеру при грузинском дворе и приобрели сан вельмож и сохранили это влияние на целый век.

Приняли ли они христианство или остались мусульманами — неизвестно. А если судить по воспитанию Шадомы, то они вели светский образ жизни, образцом которого служили манеры Константинопольского двора. Шадома, помимо родных персидского и грузинского, знала греческий, латынь, латынь Востока — арабский. Она с детства обучалась пению, танцам, музицированию, была начитана, наизусть знала «Шахнаме» («Книга о царях») Фирдоуси и «Витязя в тигровой шкуре» Руставели.

Оставаясь в корне персами, были ли предки Шадомы гражданами и патриотами Грузии? Конечно же, были, ибо и дед, и отец Шадомы воевали в рядах грузинской армии против Тамерлана. За это и поплатились: почти все были истреблены, их поместье сожжено, а юная красавица Шадома, которой было лет пятнадцать, попала в плен и, как неземная гурия, отобрана лично для Тамерлана.

В те времена верхом щедрости и доброжелательности считалось подарить соседнему правителю не золото и жемчуга — чем не удивишь, а прекрасную девушку. Тамерлан, насытившись девственным очарованием Шадомы, в явно политических целях, дабы усластить отношения, решил подарить это сладкое создание своему потенциальному сопернику, турку-осману — Баязиду Молниеносному.

Как известно, этого не случилось, и виной тому был молодой Малцаг, который в отсутствие Тамерлана напал на его базовый лагерь под Тбилиси, где освободил много пленных, в том числе и эту прекрасную девушку.

Малцаг был старше Шадомы. Трагедия Шадомы разыгрывалась на его глазах. Еще на пиршестве Тамерлана в честь рождения внука Улугбека, где Шадома уже была наложницей, а Малцаг — буквально заложником, меж ними возник немой контакт или диалог. Они в равной мере и одновременно пострадали от злодейств Тамерлана. Их судьбы растоптали, исковеркали, никого из близких в живых не оставили. Наверное, поэтому, когда Малцаг Шадому спас, между ними изначально сложились не просто нежно-трогательные любовные отношения молодых людей, а некое боевое товарищество. Ибо Малцаг, как абрек,^[116] как партизан и мститель, сколотил из кавказцев сплоченный боевой отряд и всячески досаждал ненавистному врагу.

Казалось бы, что Шадома, изнеженная, избалованная роскошью, не вынесет тягот суровой походной жизни. Малцаг предлагал ей остаться пока в высокогорном ауле у надежных людей, покуда идет война. Этот отчаянный молодой человек покорил ее, и она не хотела и его терять, потому что более в этой жизни опереться было не на кого. Под стать Малцагу, а в момент истины даже отважнее его, оказалась и сама Шадома. В суровую зиму, в пургу, когда на заснеженном перевале Дарьяла жилище Малцага, из-за предательства, окружили воины Тамерлана, рискуя жизнью, защитила Шадома возлюбленного. А Малцаг бежал, бежал на север, за высокие горы, до самой Алании.

Были ли у Малцага после этого угрызения совести? Мечтал ли он позже о Шадоме? Насчет угрызений — вряд ли. Ведь он воин, его цель — сражаться до конца, а не держаться за женский подол. А вот мечтать — мечтал. О такой, как Шадома, не вспоминать и не мечтать нельзя. Мечтали о ней и в стане Тамерлана.

По ней давно вздыхал друг детства Тамерлана старый нойон^[117] Сабук. Не хотел ему уступать ложе и старший из оставшихся сыновей Властелина Мираншах. Дело дошло до драки, и была бы кровь, да их разняли. О случившемся доложили Повелителю:

— Ведь это мой подарок Баязиду, — вспомнил и Тамерлан.

Шадому привели в порядок, навели дополнительный лоск и как дорогую игрушку отправили со своеобразными почестями в Бурсу — столицу Османов, в гарем султана Баязида.

«Гарем» (харам) — слово арабское, обозначает все, что запрещено. Восточный гарем — это та его часть, где жили женщины: матери, жены, малолетние дети, наложницы, рабыни, а также евнухи, охраняющие и обслуживающие их. В том или ином виде гаремы существовали во все времена, как явление, не противоречащее природе. Так, по легенде, прославившийся своей мудростью царь Соломон имел семьсот жен и триста наложниц.