Это случилось зимой, когда умелые капитаны поставили свои корабли на прикол. А жадный Таир понадеялся на хорошую погоду, а главное — посул был велик: он почти единственный перевозчик. От Константинополя до Крыма они дошли без проблем, так же и возвратились. И на этом можно было сезон завершить. Однако Константинополь переживал не лучшие времена, спрос на рабов и цены — не те. А вот южнее, если пройти небольшое Мраморное море и пролив Дарданеллы, можно достичь острова Лесбос, который со времен античности является центром работорговли.

Они были уже у цели, когда над Эгейским морем сгустились тучи, и даже новичок Малцаг понял, что будет шторм, и, судя по волне и ветру, неукротимый. Забегал Таир по галере, соревнуясь с ветром, засвистел было кнут, да ненадолго: первая огромная волна просто слизала всех, кто не был прикован к борту, а потом заметало галеру по волнам, как щепку. Малцаг многое пережил, и не один шторм, но такого ужаса и беспомощности даже не представлял. Вначале он еще как-то хотел оценить ситуацию и попытался было командовать гребцами, как выправить курс, да его крик потонул в коловерти шипящего рокота. Сразу стало совсем темно, будто мир залился густым мраком. И казалось, что перекричать это буйство никто не в силах. Однако когда галеру бросило на скалы, не треск галеры, а рабский вопль душ на мгновение оглушил стихию.

Мечтал Малцаг, и не раз за последний год, найти покой на дне морском. А когда попал в мрак ледяной пучины, потеряв всякий ориентир, в смертельной панике забултыхался. И вряд ли он смог бы всплыть: уже наглотался едко-соленой воды и задыхался от распирающего кашля, еще воды хлебнул и в бессилии от такой кончины впился в свою грудь ногтями. Но вдруг словно неведомая сила потянула его за ноги, и он взлетел стрелой, почувствовав невесомость своего тела. И тут, после гробовой тишины, воцарившейся на мгновение, он буквально вспарил над пенно-кипящим котлом и хотел бы улететь, да та же сила вновь потянула его вниз, и он провалился в пучину волн. Эта бешенно голодная, дьявольски распирающаяся морская пасть вновь готовилась его проглотить. От неимоверного страха он попытался закричать, не смог: вырвался кашель. Но истошный вопль, человеческий вопль стоял у его уха, и когда через мгновения его опять подняла волна, будто вознесла над миром, он увидел рядом две головы, эти два ненавистных доселе затылка рабов. В отличие от себя он их так и считал — рабами, потому что за прошедший сезон дважды подговаривал их к бунту на корабле, и оба раза они предавали. И мало того, что побили — к этому он привык, три дня не кормили, и никто не поделился. Они действительно были рабами, к коим себя он никак не причислял, посему всех соседей — рабов-гребцов — просто презирал и за людей, тем более за мужчин не считал.

Однако сейчас, в этом вихре ада, сквозь сумрак шторма, увидев знакомые силуэты голов, блеск живых человеческих глаз, как-то сразу вновь ощутил, пусть и ледяную, но жизнь — эту повседневную, беспрерывную борьбу. А рядом были люди, и у них одна судьба, и они прикованы к одному просмоленному, как пробка, бревну, которое, словно поплавок, им и утонуть не дает, и на поверхности за ноги как угодно яростно швыряет.

— Малцаг, помоги, спаси! — сквозь дикий рев он услышал свое имя.

Да, он, Малцаг, не раб, и эта стихия его спасет. Эта искрометная мысль придала ему сил, и он решил сражаться до конца.

— Держитесь за бревно, обнимите бревно! — стал командовать он, думая, что его слышат.

Правда, и сам он это сделать никак не мог. Огромное бревно хаотично металось меж волн, беспорядочно вертелось, то в порыве уплыть, то резко притягивая к себе, ударяя с неимоверной силой. И все же после долгих потуг Малцаг сумел приноровиться, кое-как прилип. Но это не было спасением: руки онемели, и все тело заледенело. И он уже чувствовал, что замерзает, уже билось о него тяжелое, безжизненное тело соседа. Второго он тоже не видел. Там, к краю, накренилось бревно, и он уже отчаялся — конец. Но на гребне волны его угасающий взгляд выхватил проблеск огня и чудовищный мрак прибрежных скал, на которые с неистовым ревом бросилась эта волна. И хлесткий удар, вновь удар. Он ощутил твердь земли, вес продрогшего, онемевшего тела и, уже теряя сознание, последнее, что уловил, как дьявольская волна, уползая, с ядовитым шипением уносит за собой прибрежные камни из-под него.

* * *

Турки — древнейший народ. Согласно легенде, они произошли от волчицы и Турке, сына Яфета. А в Центральной Азии исчезла великая тюркская цивилизация, где был достигнут высокий уровень обработки металлов, развились выращивание и торговля лошадьми. С другой стороны, некоторые ученые, черпавшие сведения у китайцев, считают, что до V века нашей эры о тюрках ничего не было известно.

Как обычно, по-видимому, истина где-то посередине. Во всяком случае, турки (или тюрки) существовали всегда у так называемого Черного входа в Китай, там, где озеро Манас, Внутренняя Монголия и Черный Иртыш. Они были на южных просторах Сибири и востоке Центральной Азии. Это были большие племена, имевшие мало общего друг с другом, за исключением некоторого сходства языков (некоторые племена, например, такие как киргизы, караимы, каракалпаки, уйгуры, ассирийцы и другие сохранились до сих пор). Их называли тюрками потому, что они разговаривали на одном или родственных языках, которые называли тюркскими. Но это не аналог турецкого языка. Вначале некоторые из этих языков имели много общего с монгольским.

При всех обстоятельствах эти племена оставались кочевниками-скотоводами. Они ели много мяса, носили одежду из шерсти и шелка, пили кобылье молоко. Их, сильных, умелых в ратном деле мужчин, называли бахадурами, знатных женщин — хатун, а предводителей — хаханами. Они были прекрасными и выносливыми наездниками, на скаку умело пользовались рогатыми луками, с тетивы которых срывались свистящие стрелы, носили металлические кольчуги и вуг-туг, штандарты с волчьей головой. Золотая волчья голова была эмблемой вожака волчьего племени. Воля хана — непререкаема.

В этих воинственных людях угадываются предки завоевателей, которые, приходя в движение, рассеиваясь, занимали огромные пространства далеко за пределами своей родины.

Так, в XI веке турки-сельджуки вторглись в Армению и Византию. 19 августа 1071 года состоялось сражение у города Манцикерт, после которого Константинополь практически потерял контроль над восточными территориями, и образовалась новая империя Великих Сельджуков Персии, простиравшаяся в зените могущества от Афганистана до Средиземного моря.

Империя Сельджукидов просуществовала более двух веков (с 1037 по 1300 годы) и, по мнению некоторых ученых, сыграла значительную роль в истории мира. Считается, что именно репутация сельджуков, как непобедимых воинов, основанная на ряде побед, которые они одержали над византийцами, западноевропейскими крестоносцами и армиями хорезмийских шахов, натолкнула монголов на мысль напасть вначале на Киевскую Русь вместо того чтобы сосредоточить усилия на вторжении в Персию и Ирак, что они и сделали, только позже.

Но это еще не все. Если, как считал Геродот, история действительно представляет собой сочетание случайностей и личности, сельджуки, вероятно, несут ответственность еще за одно очень важное для Европы событие. Принято считать, что племя турок-османов получило свои первые земли в Малой Азии благодаря милости одного из последних султанов-сельджуков.

Дело в том, что в конце концов сельджуки стали жертвами монгольских завоеваний и внутренней междоусобицы. Их упадок продолжался до тех пор, пока не сохранили свое господство лишь сельджуки Рума в Малой Азии.

В то время как тюркская держава переживала упадок, небольшие воинственные группы племен утвердились в Анатолии. Среди них всегда существовали отряды гази-мусульманских воинов, которые, не довольствуясь завоеванными территориями, постоянно стремились к продолжению военных походов и расширению границ господства ислама. К XIII веку некоторое число кочевых отрядов гази обособились в самостоятельные ханства, почти свободные от власти сельджукских или монгольских вождей, правивших в глубине континента. Одной такой кочевой армией командовал Эртугрул — отец Османа, основателя Османской династии.