Аналогичная ситуация складывалась и с нашим Малцагом. Кто его купит, если он не только ходить, даже стоять не может? Дабы украсить товар, по указке Бочека Малцаг первые два-три дня стоял, опершись на поручни телег. Покупатель подойдет, пощупает, толкнет, и он со стоном падает. Тогда охрана в досаде его еще пинает, так что на четвертый день он уже и встать не мог и поставить его невозможно. На такой товар уже спроса нет, и раздосадованный Бочек долго злобно смотрел на совсем жалкого Малцага, у коего в глазах лишь тоска, как у старой загнанной собаки, которая и мух отогнать не может. А купец, подсчитывая убытки, перевел взгляд на бескрайнее штормящее море: туда ночью придется раба бросить. И в это время, а дело шло к закату, с моря, прямо из-под солнца, как спасение, к каменистому берегу подошла небольшая гребная галера, с которой по-хозяйски, уверенно сошел крепкий, хромой, высокий мужчина — ярко выраженный кавказец. Направился к брошенному наземь Малцагу, как у скотины, руки, грудь пощупал, в рот, на зубы посмотрел и спросил:

— Сидеть можешь?

— Он все может, — угодливо зашевелилось толстое тело Бочека, и, уловив вопросительный взгляд, ласково выпалил: — Всего десять дукатов.

— Три, — последовал ответ, и на этом торг свершился. Кавказец с галеры оказался местным черкесом. Черкесы или, как правильно, адыги обитали на обширных территориях западной части Северного Кавказа по бассейну реки Кубань, от абхазов на юге, до Дона и Крыма на севере. Адыги — развитое многочисленное общество, где уже сформировались феодальные отношения, и, как писали историки, у них одна беда: нет единого царя, оттого междоусобица, распри.

В каждом поселении кто самый богатый, тот местный феодал и хозяин. И он никого не чтит и никому не подчиняется. Такой же феодал из соседнего села — первый враг, конкурент и с ним постоянная вражда.

Главная статья экспорта, а значит и дохода Адыгеи — рабы. Похищение человека, даже соплеменника, особенно ребенка, — дело обыденное, доблестное. Адыгейские феодалы не отказывались от продажи в рабство своих собственных родственников. Богатые и могущественные адыги нападали на бедных и беззащитных. И дело дошло до того, что не только в одиночку, семьями, и даже целыми селами адыгейцы из-за притеснения и нищеты убегали в Египет, где был шанс попасть под опеку знатного земляка и стать беем, эмиром, а может, даже султаном.

Именно к такой семье, попытавшейся искать счастье в Египте, принадлежал черкес по имени Таир, купивший Малцага. Правда, до Египта семья Таира так и не доплыла. В проливе Босфор, где из-за слабости Константинополя уже хозяйничали всякого рода пираты, их корабль захватили. Все адыги, а вместе с ними и семья Таира, попали в неволю и были высажены на Анатолийский берег.

В Анатолии (примерно, современная Турция) к тому времени (концу XIV века) правившие до этого три века турки-сельджуки уже утратили свою власть, а пришедшие им на смену турки-османы еще не окрепли. Поэтому царил полный хаос: как и в Черкесии, много удельных князьков, к одному из которых в неволю и попал в конце концов Таир.

Таиру где-то повезло: будучи еще подростком, он стал прислугой семалыка,^[90] а его младшая сестра — наложницей гарема^[91] в том же доме. Виделись брат с сестрой тайком — запрещено, однако связь всяким образом поддерживали. Но и это длилось недолго, ибо в Анатолии после долгих междоусобных войн к власти пришел турок — осман Мурад I, создавший мощную армию, в ряды которой янычаром^[92] был призван и черкес Таир.

Если бы Таир прослужил десять лет, что в периоды войн крайняя редкость, то он получил бы свободу, почет, приличный земельный надел и хорошее пожизненное жалование. Но уже на первом году службы он был ранен, поэтому не получил даже низших привилегий, остался рабом, к тому же калекой. Вновь был выставлен на торг, да кому же в доме нужен изуродованный работник: еле ходит. Вот и попал Таир на сидячую работу — настоящую каторгу, стал гребцом-невольником на корабле.

Раб на веслах, конечно же, не «сезонный» раб. Но здесь тоже труд тяжелый, изнуряющий, под солнцем и ливнем, в жару и стужу. Здесь и сезон можешь не выжить: то ли шторм, то ли пираты. И от кнута не убежишь, и в море не прыгнешь: прикован к борту. Так и греби, так и ешь, так и спи, так и нужду справляй. (На то и есть рабство! Низшее, что было и есть в человечестве.)

А Таир оказался не хилого десятка: отработал целый сезон. А к зиме, когда в морях штормы бушуют, переживая, конечно же, не за рабов-гребцов, а за собственную галеру — целое состояние, хозяин галеру на прикол поставил, а то, не дай бог, где на скалы в непогоду наскочит, да и прохудившееся днище корабля хоть раз в год просмолить надо. И пока этот ремонт шел, рабы-гребцы, а вместе с ними и Таир, так сказать, отдыхали в специальной тюрьме рабов-гребцов. А потом вновь тяжелейший сезон, в конце которого Таир уже был на исходе и физически, а главное, морально зачах. И хозяин, недовольно поглядывая на него, подумывал, то ли сразу в море скинуть, то ли до порта доживет, а там, быть может, кто и сжалится, даст монетку за этого доходягу. Однако случилось совсем иначе. Сам хозяин скоропостижно скончался. У галеры, а значит и рабов-гребцов, появилось свободное время, а потом — новый владелец, и он поменял курс на Черное море, где закупал рабов.

На побережье Черного моря Таир — свой, знает весь колорит, язык. Так зачем такого на веслах держать? Лучше кнут в руки, и его все поймут. Вот и назначен Таир на солидную должность — аргузил, то есть надзиратель над галерными невольниками. Разумеется, он — тот же раб, но у него немало привилегий: за свой труд он получает жалование, имеет личное оружие, хорошую одежду, шерстяной плащ, и главное, он имеет право сходить на берег и даже порою отлучиться на некоторое время.

Может быть, при хорошем хозяине Таир мог бы когда-нибудь получить вольную либо со временем откупиться. Да сбылась давнишняя семейная мечта: сестра добилась высот в чьей-то гаремной иерархии. Она не только выкупила своего брата, но еще дала ему столько денег, что Таир, иного ничего не зная, сам занялся работорговлей и для этого купил многовесельную галеру.

Казалось бы, что побывавший в рабстве Таир, если даже не сможет бороться с таким злом, то хотя бы сам будет благосклонно относиться к своим рабам. Однако человек многое быстро забывает и зачастую руководствуется не божьим желанием, а крылатыми фразами древних философов. Ведь еще Аристотель^[93] сказал: «С самого часа своего рождения одни предназначаются для подчинения, другие — для господства.» Оказывается, других вариантов и нет, по крайней мере, сам Таир иного и не видел и твердо знал, что бедный — раб. И, пытаясь от этого состояния подальше уйти, он нещадно эксплуатировал рабов и покупал самых дешевых лишь на сезон, чтобы в зимние месяцы задарма никого не кормить.

Вот так, по весне, да подешевле, имея наметанный глаз, купил Таир в гребцы истерзанного Малцага. И вряд ли Малцаг не то что сезон, но и одну ходку бы выдержал: до того он был искалечен и слаб. Да судьба вновь сжалилась над ним. Дело в том, что у Таира в родных местах были кое-какие дела. Ушел он с галеры на два-три дня, а задержался надолго. Оказывается, богатого земляка свои же украли, выкуп потребовали. Пока суд да дело, время шло, и оно пошло на пользу Малцагу: от морской воды, помощи лекаря-раба, а в основном из-за природной силы и молодости, ожил Малцаг, окреп. И когда по истечении месяца появился хозяин Таир, хотел было Малцаг свой кавказский норов показать, да не тут-то было. Поиздержавшийся, разъяренный черкес стал похлеще Тамерлана: щедрыми полосами отбивалась тяжелая плеть вокруг тела Малцага, оставила новые рубцы, да так, что он, позабыв обо всем, так рьяно и судорожно стал грести, что от запекшихся кровяных мозолей еще долго не мог оторваться от ненавистных, отполированных руками тысяч рабов тяжелых весел.

У Таира и один сезон мало кто выдерживает, а Малцаг смог. И, наверное, не оттого, что был особо вынослив, стоек и силен. Просто в этот год дела Таира плохо пошли, галера подолгу простаивала в портах. А когда выходили в море, от беспрерывной гребли руки буквально немели, не сгибались. Тогда свист кнута перебивал шум волн, и горемычный Малцаг со слезами на глазах не раз мечтал прыгнуть в море и утонуть, да мощная цепь на ногах: прикован к борту, который его, в конечном счете, и спас.