Повёз их по своим владениям. И завязался у него с Галиаскаровым деловой разговор. Слушая их, Денис понял, что всё складывается как нельзя лучше, дядя Асхат совсем оттаял, увидев из разговора с Романом Кукуевым пользу от переезда Дениса не только себе, но и городу.

Через две недели квартира в Бурге была куплена и дядя Асхат с Романом филигранно перевезли в фуре и своих внедорожниках весь скарб Дениса, не разбив ни одной тарелочки.

Так Денис стал гражданином Бурга, города, где его ждали беды, счастье и мщение.

Часть третья

БЕЗУМНЫЙ ПРОЕКТ УЧЁНОГО ЮЛИАНА АРБЕЛИНА

***

В тот самый день, как Денис принял решение переехать в Бург, учёного и пенсионера Юлиана Юрьевича Арбелина посетила светлая, будто заглянувшее в окно ласковое апрельское солнце, мысль, необычайно его взбодрившая.

То, что постоянно последнее время беспокоило, мучило и порой ввергало его в апатию, как-то очень легко и просто отодвинулось, отлетело. Толчком для гнетущего настроения послужила передача по телевидению об астрономах, сумевших зафиксировать сигналы вселенной многих миллиардов световых лет отдалённости и гипотеза о взаимопереплетении галактик. На Арбелина вдруг нахлынула мысль, что с точки зрения вечности, в которую, как в прорву, засосет и нашу чудную планету, и нашу солнечную систему, и даже нашу галактику, теряется смысл любых его творческих напряжений и негодования по поводу непонимания или медленного распространения родных и любимых идей и гипотез. Всё уйдёт в невозвратную даль, растворится в метаморфозах безграничного Космоса. Сколько там осталось существовать человечеству? Светлые умы предрекают скорый крах, если человечество не образумится, не перейдёт к экологическому аскетизму и не отыщет способа расселения в Космосе. Наивная иллюзия! А сколько осталось Земле и Солнцу? Миллиард, пять миллиардов или двадцать? Любая цифра лишь обозначает конец. Рано или поздно солнечная система просто-напросто исчезнет в вечном космическом круговороте вместе с человечеством, каким бы оно распрекрасным ни стало благодаря научному и технологическому прогрессу и даже экологическому аскетизму. Потухнет ли солнце, заморозив всё живое, или взорвётся и поглотит в огненном смерче все свои планеты, какое это имеет значение, кроме единственного – придёт конец. Конец всему! В том числе и разуму, науке, будь то теория относительности или технологии продления жизни человека лет до пятисот. Конец человечества уничтожает смысл любого научного поиска и самой научной деятельности. Сознающий свою конечность разум – разум трагический. Получается, что эволюция породила трагедию разума, его бессмысленность перед лицом вечности, как некую игрушку, эксперимент ради эксперимента, жестокий розыгрыш. А каково разуму это осознать и погрузиться в свой будущий апокалипсис? Вот и ему, создавшему новую науку, каково знать, что век её будет хоть и долог, но не вечен? Лев Толстой горестно вздыхал, представляя, как всё безвозвратно исчезнет в тартарары: «Только музыку жалко». Что жалко ему, Юлиану Арбелину? Жалко свою музыку – фасцинетику.

Да, сгинет всё без надежд на продолжение, исчезнет, будто и не бывало, но ведь где-то, в каком-то уголке или закоулке Вселенной, возможно, опять начнётся такой же космический эксперимент и зародится жизнь, а значит и обслуживающая её коммуникация, и непременно будет коммуникация снабжена своими главными инструментами – информацией и фасцинацией с их функцией повышать организацию и адаптацию живых существ. И в результате появятся разумные существа, и вместе с ними наука и, как неизбежность её развития, открытие фасцинации и создание фасцинетики. А потом снова всё исчезнет спустя миллиарды лет, и вновь где-то возродится. А быть может вот сейчас на другой планете, отдалённой от Земли расстоянием в миллион или миллиард световых лет, фасцинетика уже давным-давно существует и продвинулась так далеко в понимании механизмов фасцинации, что ему, Юлиану Юрьевичу Арбелину и не снилось. Какие они, эти инопланетяне, знающие фасцинацию?

Арбелин прикрыл глаза, включив трансовое воображение, метод, каким он пользовался десятилетиями в своём творчестве и который ему замечательно помогал видеть сокровенные связи, и оно тут же выплеснуло удивительную по красочности и необычайности картину: два существа вели беседу, но как они были не похожи на землян! Вместо одежды у них была не то блестящая кожа, не то обтягивающий тело элластичный панцирь, но что бы это ни было, оно ежесекундно меняло окраску, пульсировало цветосветовыми эффектами, а вместо лбов светились небольшие экранчики, на которых столь же пластично и ежемгновенно менялись некие фрактальные динамичные картинки. «Это они так разговаривают, – подумал Арбелин, – у них, стало быть, фрактальная речь, а цветовые переливы по телу – интонации!». А что если им фасцинация неизвестна? Значит человечество могло бы им теорию фасцинации подарить и они её к своей фрактальной коммуникации приладили бы. Как только до них добраться… А что если человечество всё же преодолеет все барьеры и сумеет вырваться за пределы родной галактики? Тогда его труды не бессмысленны, они послужат будущему Разуму во Вселенной.

Э, размечтался! Этот свой замечательный способ погружения в мир воображения Арбелин использовал в художественном творчестве, особенно при сочинении пьес: в воображении создавался сюжет из живых сценок и часто он проваливался в эту картиночную захваченность настолько, что становился участником воображаемых действий героев и ему стоило порой некоторого усилия оторваться от этого фантазийного мира. Вот и сейчас, представив себе необыкновенных инопланетян, он поймал себя на желании с ними «поговорить», и они, словно уловив его желание, повернулись к нему своими экранами и запустили немыслимо красочные фракталы, будто пытаясь что-то ему сказать.

И его охватила какая-то детская весёлость: вдруг и они там, эти фрактально мыслящие инопланетяне, думают о том же – об этой апокалипсической бессмысленности смысла, о науке, которая растворится в небытии. И тут же исследовательский его интеллект выдал идею: а что если в прогнозируемый им психотерапевтический фасциносинтезатор ввести завораживающую фрактальную цветомузыку, перечёркивающую в мозге любую угнетённость и зацикленность и порождающую радостную успокоенность и блаженство...

Арбелин обычным тормозным приёмом остановил разыгравшееся воображение и выдернул себя из транса. «Ладно, пора возвращаться на землю, – пробурчал он, – оставим общение с инопланетянами нам будущее».

Да, да, вполне возможно, что не один он во Вселенной творец столь необходимой Разуму науки. И так будет вечно. Если дни человечества сочтены и через год или через 4-5 миллиардов лет придёт ему конец, есть ли какой-нибудь смысл в этой бессмысленности печального финала кроме погружения в параксизмы заложенных в тело наслаждений, фасцинацией своей заглушающих абстракции разума. Ведь моему эгоистичному гену придёт конец, как и эгоистичным генам всех живых существ на планете. И что же остаётся делать ему, сейчас, здесь, в этом закоулке Вселенной, которому придёт конец и в котором он рождён и ещё жив? Сколько песочка осталось в песочных часах его жизни? Выхода из этого тупика только два: либо в занудный пофигизм, отбрасывающий к чертям собачьим всё на свете, кроме своего сегодняшнего нутра, либо в весёлую игру со всем белым светом, захватывающую и отвлекающую от мыслей о неизбежности конца. Не закисать в безволии, не погружаться в апатию, что равносильно смерти. В наличии есть у него миг между прошлым и будущим, существование здесь-и-сейчас со всеми его удовольствиями и радостями, с потрохами и испражнениями. Вот вчера что-то в животе забурчало, слава небесам, прошло. Испражнения испражнениями, куда от них деться, но остаётся всё же и смысл, и это смысл творческих озарений, радости творчества здесь-и-сейчас. Чем он занят в этой жизни вот уже почти полсотни лет? Суетой, как и все грешные, это верно. Но также и не прекращающимися ни на один день размышлениями о тайнах психики и общения. Это его стержень жизни. Ему повезло дважды. В двадцать пять лет встретил он истинного учёного, ставшего его научным руководителем и подарившего ему тему для диссертации, которую он интуитивно не только принял, но буквально сросся с ней навсегда. Это была тема о глубинных тайнах и механизмах человеческого общения. И вот на седьмом десятке лет пришло второе везение – он создал новую неожиданную науку, фасцинетику. Зачем он, семидесятилетний, ещё существует? Исключительно ради фасцинетики. Она, милая, дала стимул и смысл жизни в старости. В эти годы большинство живет прошлым: воспоминаниями и заслугами. И страданиями от разных геморроев. А он жив будущим: исследованиями, книгами, открытиями. Огромная задача! Хоть двести лет живи. Счастливую старость подарила ему фасцинетика.