— Именно так. Но ведь он хоть и ездил, но так и не знает, как был убит Скальп, кто задушил Гиену.

— Тогда зачем его брали?

— А чтоб в случае провала сделать вот это, — указал Яровой на письмо. И добавил: — Подставить хотели. Одного из всех троих. Единственным виновником случившегося. Как бы им это удалось, если бы не засада, не мне вам напоминать…

Прокурор, устыдившись, отвернулся. Он растерялся, не зная, как загладить свою вину перед следователем.

— Я хочу получить у вас материалы закончившейся ревизии, — переменил тему разговора Аркадий.

— Мы уже возбудили уголовное дело против должностных лиц леспромхоза, участка сплава и порта!

— Мне нужен дубликат акта ревизии, — уточнил Яровой.

— Это уже готово. Я приготовил для вас все необходимые документы, — протянул прокурор папку с бумагами.

Яровой поблагодарил.

— И еще я хочу вам сказать, что санкцию на арест задержанных вами троих поселенцев я не могу дать, поскольку дело находится не в производстве моей прокуратуры.

— Об этом не надо беспокоиться. Санкцию на арест и этапирование я получил от своего прокурора по телеграфу. А вот конвой для этапирования арестованных в Ереван, конечно, понадобится.

— Я немедленно свяжусь с милицией. Конвой будет обеспечен, — взялся прокурор за телефонную трубку.

— Подождите одну минуту, — остановил его Яровой.

— Что?

— Верните мое письмо Журавлева, — сказал следователь.

— Вот. Возьмите. И извините меня…

Уходя из кабинета. Яровой слышал, как звонил прокурор в милицию:

— Выделите конвой! Да! В Ереван! Нет, троих мало. Да, пятеро, пусть пятеро! Да кого покрепче, помоложе! На всякий случай! Чтоб и не подумали о побеге в пути!..

…Сегодня Яровой улетал с Сахалина. Последний день… Последние часы…

Прощай, Север! Пройдены трудные тропы твои. Тропы жизней и судеб человеческих. Ты многое подарил и показал. Многому научил. Долго проверял и присматривался. Ты был разбойником, отбирающим жизнь, и верным другом. Ты учил терпению и мудрости. Ты научил любить и ценить жизнь.

Спасибо тебе, Север, за седую мудрость твою. За то, что избранником природы ты делаешь отбор сильных натур и характеров. И не жалея, не щадя, легко расстаешься со слабым. Спасибо, что учишь ценить, в сто крат сильнее — дружбу человеческую и жизнь. За чистоту твою! За силу! За сердце большое и щедрое. За испытания и спасения. За вечную молодость твою…

Медленно, словно нехотя, пошел самолет за взлетную полосу, важно покачивая крыльями. Вот и все. Далеко внизу остался укрытый туманом остров, словно прячущийся от чужих глаз. Самолет летел навстречу солнцу.

ПОДСЛЕДСТВЕННЫЕ

Прокурор республики, услышав из кабинета голос Ярового, поспешно вышел в приемную. И, изменив давней военной привычке, что всегда бывало при его встречах с Яровым, обнял его, как друга. Торопливо провел его в кабинет.

— Жив! И вроде ничуть не изменился! А? Все, как прежде! — улыбался прокурор.

Аркадий знал, этот человек никогда и никому не лгал. Аккуратный, всегда подтянутый, деловитый, он не любил лишних слов» И, как военный в прошлом, ценил в людях, в своих работниках дисциплину, четкость в работе, сдержанность. Некоторые считали его непомерно требовательным, излишне педантичным. Возможно, не без оснований…

Но сейчас он был обычным человеком. Где-то в душе оттаяло. Он искренне был рад встрече и не скрывал этого. Он питал издавна особую симпатию и уважение к Яровому. Любил его настойчивость, умение быть принципиальным в любой полемике, в любой ситуации…

Вот и теперь… Тот же Яровой. Внешне ничто не изменилось. И в то же время стал молчаливее. Не торопился говорить. Стал сдержаннее, чем был. Взвешивал каждое услышанное слово. С ответом не спешил.

— Устал ты, Аркадий. Видно, Север сказался. И все же завтра доложи мне о своем деле.

— Зачем завтра? Я для этого и пришел, — улыбнулся Яровой, — готов хоть сейчас.

— Ну что ж. Я не хотел тебя торопить. День, два могли бы и подождать. Но все ж, если по-человечески честным оставаться до конца, мне и самому хотелось бы поскорее узнать все подробно о твоей командировке. О деле. Я ведь по-хорошему завидую тебе. Все ж, что ни говори, такое дело по плечу только выдающемуся криминалисту. А в тебя я всегда верил. Ну, расскажи. Все подробно. Мне все хочется знать. Я никогда не бывал на Севере. А теперь вот с тобой похожу, — грустно улыбался прокурор.

Он внимательно слушал рассказ Ярового. Молчал. Не перебивал вопросами. Они не замечали времени.

Лишь секретарь неподдельно удивлялся. Никто так подолгу не задерживался в кабинете у прокурора. А когда Яровой закончил доклад, прокурор сказал тихо, словно самому себе:

— Мудрено было выдержать. Еще труднее — до конца распутать это дело. Ну что ж, Аркадий, отдохни немного и за работу. Сам понимаешь, сроки поджимают. Заканчивай это дело. Работы у тебя еще много. А об успехе нам может сказать только суд своим приговором.

… В следственном изоляторе Ярового знали в лицо. Он попросил дежурного привести Беника.

Клещ вошел в кабинет спокойно, уверенно. Лишь бледное, усталое лицо выдавало беспокойство. Не спал Беник. Под глазами впадины потемнели. Он глянул на Ярового, усмехнулся.

— Садитесь.

— Посижу, торопиться некуда.

— Я вызвал вас для предъявления обвинения, — сказал Яровой.

— Ого! — передернулся Клещ.

— Вы обвиняетесь как соучастник убийства Авангарда Евдокимова. Обвиняетесь также в умышленном убийстве Зои Русаковой и в покушении на убийство Владимира Журавлева.

— Хватит, — прервал следователя Клещ. — И так понятно, в чем ты меня обвиняешь.

В кабинете повисла тишина.

— Если суть обвинения понятна, приступим к вашему допросу в качестве обвиняемого, — сказал Яровой и спросил: — Признаете ли вы себя виновным?

— Еще чего захотел? Конечно, нет!

Аркадий предвидел такую реакцию. И не ошибся.

— Я никого не убивал. И не собирался убивать. Скальпа — в глаза не видел, — говорил Беник.

— Ну, а как вы объясните ваши действия по отношению к Журавлеву?

— Пошутили мы. Хотели испугать Вовку. А на самом деле все было так, как написано в письме.

— Но он о смерти Скальпа писал под вашу диктовку.

— Потому что ни мы, ни он не знаем, как он сдох, — ухмылялся Клещ. — Об этом знает только Гиена.

— Это ваша легенда. Но она рассыпалась. Есть улики, — говорил Яровой.

— А чего спрашивать тогда? Вот и доказывай. По уликам.

— Вы сами отягчаете свою вину.

— Я? Нисколько. Вот ты говоришь, что Скальп убит. А как он убит? Я его ножом зарезал или пристрелил? Какие у тебя имеются доказательства? Как я его загробил — если, к примеру, я его «жмуром» сделал? От чего он загнулся? Какие следы есть?

— Он убит без следов. Иным способом. Вы довели его до разрыва сердца.

— Как? Он что? Бабушка-старушка, чтоб над ухом кашлянуть, а он и подох? Его доведешь! Да и кто тебе поверит? Ты в суде докажи это. Тебя засмеют и никто не поверит в эту чушь! Довели! Он, что — баба? Да не трогали мы его! Успокойся! Я тебя понимаю, ты потратился в командировке. Теперь оправдать надо все расходы любыми путями. И начальство требует. Не докажешь — наказать могут. Вот ты и «колешь» меня. Ведь это так! Я понимаю. Давай договоримся, как люди. Так и быть, выручу я тебя. Хоть ты мне не кент. Возьму я на себя Вовкину Гиену. Выручу и его. Мне не впервой. И то потому лишь, что сам он, не доживет до конца срока. На его придурь никто внимания не обратит. Враз в «шизо» закатают. Да и не доказать тебе без моего чистосердечного признания, какое лишь как услугу тебе сделаю. С придурка спроса нет. Суд не очень тебе поверит. А других доказательств нет. Но и ты будь мужиком. Скальпа не клей.

Я

его в глаза не видел. И про случай на реке не вспоминай. Пошутили мы. Может не по-твоему. Жестоко. Но убивать Вовку не хотели. Оставь это в стороне. А Гиену возьму на себя. За нее много не дадут. От силы, червонец. Отбуду по половине — пять лет. Но ты отметь мое признание в деле, чтоб обвинитель не требовал особый режим. Пусть строгий останется. А в деле отметь, что я сам тебе все рассказал о Зойке. Я что-нибудь придумаю насчет нее.