СГОВОР

Когда совсем стемнело. Яровой с попутным катером поехал в Адо-Тымово. Решил поначалу наведаться к леснику, вернее, к его внуку Юрию. Послушать, что нового он скажет. А уж потом добраться в Адо-Тымово.

Катер, пыхтя и чихая, разрезал облупленным носом упругие волны Тыми. За бортом важно проплывала тайга. Деревья смотрелись в реку тихо, задумчиво. То ли слушали тихие вздохи реки, то ли сами о чем-то ей шептали. И, казалось, что река с тайгою, обнявшись в ночи, секретничали, как две давние подруги, две сестры.

Вот на берегу в кустах светлячки ожили, проснулись. И кажется, словно там, в темноте, зажглись крохотные лампочки.

А вот куропатка голос подала. Дети уже вывелись. Уже норовят из- под крыла матери ускользнуть. Но куда? Ведь ночь стоит. Надо спать.

«Спать», — шепчет береза, склонившись к кусту зелеными кудрями своими.

«Спать», — шелестит бамбук жесткими стеблями, сгибаемый чьими- то осторожными шагами, — кто-то уже вышел на охоту. Спать он будет днем. А сейчас надо жить и ловить тех, кто спит и не чует беды.

«Спать», — скребанула подводная коряга по днищу катера.

Спать… Но в деревьях слышится голос сороки. Предупреждает кого- то. Близка опасность! Прочь сон. Иначе он может стать вечным.

Тайга… Видно, за ее величавость и снисходительность, за смех и плач — любят ее лесники и зовут дитем своим и матерью, домом — началом жизни и могилой — последним пристанищем.

Тайга… Человек всегда тянулся к ней и боялся ее. Катер ткнулся носом в знакомый берег. Яровой спрыгнул на землю. Пошел знакомой тропинкой к дому лесника.

В тайге темно и сыро. Все притихло. Молчит. Кажется, жизнь замерла. Но нет! Что это? Кто там бежит? Кто мчится напролом, Яровой?

Следователь вглядывается. Но в темноте не видно ничего. Лишь тропинка, хорошо протоптанная меж деревьев, вьется из-под ног тонкой змейкой.

Вдруг в ноги Яровому кто-то ткнулся. Прижался испуганно, дрожаще. Яровой нагнулся.

Заяц… Он сидел на ботинке, прижавшись к ногам спиной и косил па куст, откуда доносилось тихое ворчанье лисы. Это она гналась за косым. А тот, убегая, нашел защиту у человека. И теперь сам не знал, что лучше

—

что хуже? Стрекануть бы в кусты. Да силенок маловато. Вон какой худой зайчишка! Не успел еще жир нагулять. Но лисе до этого нет дела. Сама, видно, не лучше зайца…

Следователь постоял немного. Потом свистнул громко, как когда-то в детстве.

Лиса пулей умчалась в тайгу. Заяц, поджав уши, стреканул в другую сторону. И снова стало тихо.

Яровой пошел своей дорогой. Вокруг него шептались тихонько деревья. Видно, на ночь рассказывали малышам-саженцам добрые сказки, чтоб те поскорее забыли о прошедшей зиме.

Вот и зимовье. Здесь уже спят. В окнах темно. Аркадий стукнул в окно. В доме кто-то тут же встал. Услышали.

Дверь Яровому открыл Юрка.

—

Проходите, — пригласил он.

Парень подозвал следователя к полке. Достал тетрадь. В ней были фотографии лошади с веткой, возчика.

—

Неплохо получилось, — похвалил Аркадий.

—

Садитесь. Мне много надо рассказать вам, — говорил Юрий.

Яровой слушал. Парень обстоятельно рассказывал:

—

В тот день, когда вы на тракторе уехали с деляны, Сенька тут же послал ветку с кобылой. Вот фото. На бревне та же стрела и такая же засечка была, как и в прошлый раз. Сенька ушел из будки снова в полночь. Его бригада сожгла ваш шалаш, а потому он туда, в то место, и не сворачивал. Сразу пошел к реке. Тот тип в лодке уже ждал его. Я слышал, как он спросил бригадира:

—

Что случилось?

Тот рассмеялся и ответил:

—

Лягаш уехал. Видать, совсем.

Юрий помолчал немного, потом продолжил:

—

Но тот, второй, ответил ему, что радоваться рано. Что вряд ли этот лягавый уедет так просто, что видно он поехал в Ноглики. Трясти Володьку. И тогда Сенька сказал, что припадочный может заложить всех, что его надо убрать. А тот, в лодке, ответил, что надо выждать. Нет причин для беспокойства. Ничто не доказано. А Володьку могут хватиться и тогда — крышка. А это — улика. От нее не отвертишься. Пусть лучше лягавый спрашивает его. Володька — покуда нормальный

—

ничего не скажет. А то, что в приступе начнет болтать — так это в больнице, лягавый туда не пойдет. А если и пойдет, ни хрена не поймет из услышанного. К тому же Вовкин бред никто не имеет права принять за истину. Он же псих.

—

Погоди, обо всем этом они где говорили? — спросил Яровой.

—

Разве я не сказал? Второй тот, из лодки вылез. Вместе с Сенькой на берегу сидел.

—

Как он выглядел?

—

Я не мог его разглядеть. Темно было. Но голос у него красивый. Не то, что у Сеньки. И говорил он спокойно, уверенно, но и нахально.

—

Продолжай дальше, о чем они говорили?

—

Второй, какой в лодке приехал, сказал, что убрать Вовку в случае необходимости они всегда успеют. Но этого нельзя делать в порту. Придется вызвать. Сюда. А он может увильнуть. Понять. И вот на этот случай нужно что-то придумать. А Сенька сказал, что какой-то трубочист может в этом случае и под крыло к лягавому спрятаться. Расскажет все, если опасность почует.

—

Что дальше? — торопил Яровой приумолкшего парня.

—

Тот второй сказал, что завтра в Ногликах он узнает, где Яровой. И если он крутится около Вовки — постараться что-то придумать, как убрать одного или другого, — передернул плечами Юрий.

—

Что дальше?

—

Сенька сказал, что лучше бы убрать Ярового, подстроив несчастный случай. Но для этого надо выследить. Если он не уехал. И лучше всего сделать так, вроде его убил Вовка. С него, с психа, какой спрос? А чтоб судить некого было — сделать самоубийство Вовки. На том же месте. А второй рассмеялся и сказал:

—

Чепуха. Никто не поверит. Вовка никого не убивал. Это его ксивы подтвердят. А и врачи скажут, что во время приступа его одолевали припадки страха. В это время он никого не был способен убить. Они это уже заметили. Иначе не называли бы его общественно безопасным. И за это они держаться будут. Иначе, как они разрешили ему работать в порту? Среди людей? Ведь медиков тоже допрашивать будут. Ты как думаешь? Им поверят больше, чем нам с тобой. К тому же спросят и тех, кто с ним работал. Они тоже подтвердят, что и ругались с Вовкой, и выпивали, но он ни на кого никогда не кидался. И на кого подозрение ляжет? Только на нас с тобой. Обоих за задницу — ив конверт. А если раскрутят — сразу вышка. Так что лучше не торопиться. И если убирать придется Ярового и Вовку, то поодиночке. Чтоб создать обстановку случайности или несчастного случая. Но упаси бог, не нападения одного на другого. Можно в петлю залезть с этой выдумкой.

—

Продолжай.

—

Так убить они вас хотят! — дрогнул голос Юрки.

—

Ты продолжай, о чем они еще говорили?

—

Сенька сказал, что следователя он возьмет на себя, если тот покажется еще раз на его деляне. Второй спросил, как он намерен это сделать? И Сенька сказал:

—

Я подготовлю на всякий случай подход к деляне. Подпилы сделаю. А потом тракторист нечаянно заденет. Ну и все. Пришибет.

—

А если выживет? И поймет, что покушение? — огласке не придаст, а еще сильнее копаться начнет? Как тогда? Нет, тут нужно наверняка, — говорил второй. И продолжил:

—

Ты его лучше не трогай. Наоборот, прими хорошо. Сделай вид, что осознал свою прошлую горячность. Даже извинись. Без матюгов. Сошлись на нервы, на прошлое свое. Ну, короче, мне тебя не учить лепить темнуху. И сделай вид, что наоборот — хочешь помочь, ему. Если начнет о Скальпе спрашивать — расскажи все, что знаешь, а кто его мог убить — и не догадываюсь, дескать. Но мы — поселенцы. Никуда не выезжали. Это его кто-то в Ереване из своих грохнул. О нас он ничего не докажет. Сам знаешь, наше алиби — железное. Бояться нечего. Все у нас в руках. Сам же осторожно выведай, если он тебе поверит, что он намерен предпринять. И еще скажи, что в Ереване много тех, кто отбывал наказание на Колыме. Мол, они его грохнули. Там ищи. Подсунь клички. Авось, клюнет. Нам важно с пути сбить. Покуда искать будет — наше поселение закончится. Смотаемся отсюда подальше. Хрен найдет, В случае чего, я подженюсь, сменю фамилию. А ты паспорт у кого-нибудь купишь или стянешь. Пусть ищет ветра в поле, — говорил второй.