Моё внимание на минуту было отвлечено в сторону. Когда я снова повернулся к экипажу, то увидел, что обе дамы поднимаются по склону холма, а горничная стала что-то доставать из кареты, и я видел только её спину. Но вот она обернулась, и я узнал её… Это была Касси!.. Это была моя жена!

Я бросился к ней и заключил её в объятия. Она сразу же узнала меня. Вскрикнув от радостной неожиданности, она зашаталась и, верно, упала бы, если б я не поддержал её. Но, придя в себя, она попросила меня отпустить её; она сказала, что госпожа послала её за веером и ей нужно поскорее отнести его. Она велела мне подождать, обещав мне, что если ей удастся получить разрешение, она тотчас же вернётся. Бегом поднялась она на пригорок и догнала свою госпожу. По её выразительным жестам я мог догадаться, как она молила об этом разрешении. Ей позволили вернуться, и не прошло минуты, как она уже снова была подле меня. Снова прижал я её к своему сердцу, и снова она ответила мне жарким поцелуем. Мне ещё раз дано было почувствовать, что такое счастье.

Взяв Касси за руку, я повёл её к маленькой рощице по ту сторону дороги. Здесь, скрытые густыми ветвями молодых деревьев, мы были защищены от посторонних взглядов. Усевшись на поваленном дереве, мы без умолку стали расспрашивать друг друга.

Когда первое волнение улеглось, Касси потребовала, чтобы и подробно рассказал обо всём, что мне пришлось пережить за время нашей разлуки. Каким огнём горели её глаза, как бурно вздымалась её грудь, когда она слушала меня! Когда я в рассказе касался печальных событий, слёзы текли по её щекам, которые то вспыхивали, то бледнели. Всё сколько-нибудь утешительное или радостное вызывало на её устах улыбку нежного сочувствия, от которой оживала душа.

Только те, кому дано было любить, как мы любили, только те, кого разлучали так, как разлучали нас, не оставив никакой надежды на свидание, и кто встретился благодаря простой случайности или по воле провидения, только те могут представить себе, каким волнением было охвачено моё сердце, когда я сжимал руку жопы, когда я ощущал возле себя её присутствие, когда я был согрет лаской женщины, которая была так же дорога мне, как может быть дорога жена самому гордому и самому свободному из людей.

Когда я кончил, Касси снова крепко обняла меня, называя меня своим мужем. Слёзы всё ещё текли из её глаз, но это были слёзы радости. Несколько минут она сидела в глубокой задумчивости. Казалось, она никак не могла поверить, что всё это — и слышанный рассказ, и супруг, нежно сжимавший её руку, и сама наша нежданная встреча — действительно не обман и не сон. Но мои поцелуи заставили её очнуться и вспомнить, что и я с таким же нетерпением жду её рассказа обо всём пережитом.

Глава двадцать первая

Казалось, бедняжке было нестерпимо тяжело возвращаться к тому страшному дню, когда мы были разлучены, как нам тогда казалось, навсегда. Она колебалась, будто стыдясь чего-то. Ей слишком больно было говорить о том, что последовало за нашим расставанием.

Я сжалился над ней, и, как ни горячо было моё любопытство, — если то, что я чувствовал в те минуты, можно назвать столь легковесным словом, — я почти хотел, чтобы всё случившееся в этот промежуток времени было обойдено молчанием. Меня терзали мучительные сомнения, самые мрачные картины рисовались моему воображению, и я боялся её признаний.

Но, спрятав лицо своё у меня на груди, Касси проговорила голосом, который заглушали рыдания:

— Супруг мой должен знать всё… — И она начала свой рассказ. Она была тогда, по её словам, ни жива ни мертва от ужаса, а после первого же удара, нанесённого ей полковником, упала, потеряв сознание.

Придя в себя, она увидела, что лежит на кровати в совершенно незнакомой ей комнате. С трудом, так как всё тело её ныло от боли, она поднялась с постели. Комната была обставлена хорошей мебелью, постель завешена нарядным пологом, в углу стоял туалетный столик — одним словом, всё здесь свидетельствовало о том, что комната принадлежит избалованной женщине. Но она не походила ни на одну из комнат в усадьбе Спринг-Медоу.

В этой комнате было две двери. Касси попыталась открыть их, но они были заперты снаружи на засов. Она выглянула в окно, надеясь угадать, в какой части поместья она находится. Но ей удалось увидеть только одно: дом был окружён деревьями. Окна снаружи были прикрыты решётчатыми ставнями, которые были так искусно закрыты, что она не в силах была их растворить. Касси поняла, что она стала пленницей, и её самые страшные догадки подтвердились.

Проходя мимо туалетного столика, она нечаянно взглянула в зеркало: лицо её было смертельно бледно, волосы в беспорядке рассыпались по плечам, а взглянув на платье, она увидела, что оно испачкано кровью: но была ли это её собственная кровь, или кровь её мужа — она не знала. Касси опустилась на край кровати. Голова у неё кружилась, и она не могла с уверенностью сказать, спит она или видит всё это наяву.

Вскоре одна из дверей открылась, и в комнату вошла женщина. Это была мисс Ритти,[25] как звали её слуги в Спринг-Медоу, хорошенькая смуглолицая мулатка, которая удостоилась в то время чести стать любовницей полковника Мура и пользовалась всеми преимуществами этого положения. Когда Касси услышала, что ключ поворачивается в замке, сердце её сильно забилось, но лишь только дверь распахнулась, она рада была увидеть перед собой женщину, да к тому же знакомую. Касси бросилась навстречу вошедшей и, схватив её за руку, стала молить о защите. Та со смехом спросила её, чего она, собственно, так боится. Касси сразу даже не нашлась, что ответить. После некоторого колебания она спросила у мисс Ритти, где она находится и что с ней собираются сделать.

— Ты находишься в очень приятном месте, — был ответ, — а когда придёт господин, ты можешь спросить у него, что с тобой будет дальше.

Всё это было произнесено с таким многозначительным хихиканьем, что для Касси уже не могло оставаться сомнений в том, что её ожидает недоброе.

Хотя мисс Ритти и уклонилась от прямого ответа, Касси всё же начала догадываться, куда её поместили. Она вспомнила, что мисс Ритти занимала маленький домик, тот самый, где обычно жили кратковременные фаворитки полковника. Дом был окружён деревьями, почти скрывавшими его от глаз, и слугам редко приходилось бывать там.

Мисс Ритти считала себя влиятельной особой, да и мы, слуги, привыкли считать её таковой. Иногда она удостаивала своим посещением кого-нибудь из рабов, но сама принимала гостей неохотно. Касси всё же довелось раза два у неё побывать. Передняя часть дома состояла из двух комнат, где, по-видимому, и жила Ритти, но комнаты, помещавшиеся позади, стояли запертыми, и слуги шёпотом передавали друг другу, что ключ от этих комнат хранится у самого полковника Мура и даже Ритти может проникнуть туда только тогда, когда он приходит сам. Возможно, конечно, что это была просто болтовня. Во всяком случае, Касси помнила, что окна этих комнат снаружи были защищены от непрошеных глаз решётчатыми ставнями. Значит, не могло быть сомнений: она сейчас находилась именно в этом доме.

Она сказала всё это мисс Ритти и спросила, сообщено ли её госпоже о том, где она находится, Мисс Ритти не могла ответить на этот вопрос.

Касси осведомилась, взяла ли её хозяйка другую горничную.

Мисс Ритти ничего не было известно и по этому по полу.

Касси потребовала, чтобы её отпустили к её госпоже.

Мисс Ритти объявила, что это невозможно.

Касси попросила, чтобы её госпоже сообщили о том, где она находится, и добавила, что очень хотела бы повидаться с ней.

Мисс Ритти ответила, что рада была бы услужить Касси, но сказала, что она редко бывает в господском доме; а в последний раз, когда ей пришлось быть там, миссис Мур встретила её так неприветливо, что она твёрдо решила без самой крайней необходимости больше туда никогда не заглядывать.

Испробовав, таким образом, все пути, бедная Касси бросилась на кровать и, зарывшись головой в подушку, залилась слезами.