Подавление оставшихся очагов сопротивления роялистов — замков, отдельных городов и монастырей — продолжалось до весны 1646 г . Карл I сдался шотландцам, надеясь, что со временем сможет добиться разрыва отношений между ними и его родиной, однако те предпочли выдать его парламенту за большую сумму.
Последнее сражение произошло в марте 1646 г . при местечке Стоу-на-Уолде. Командир войска роялистов Эстли, сидя на барабане в окружении своих победителей, пророчески сказал им: “Ну, что ж, ребята, вы сделали свое дело и теперь можете веселиться, пока не перегрызетесь между собой!”*
* Пророчество здесь, разумеется, ни при чем. Несовместимость интересов различных социальных групп, сражавшихся на стороне парламента, и таившаяся в этом опасность раскола были очевидны не только лорду Эстли, но и ряду представителей лагеря парламента, в частности Кромвелю, который не раз об этом говорил. Прим. Ред.
Глава VI
АРМИЯ “НОВОЙ МОДЕЛИ” И ЛЕВЕЛЛЕРЫ *
* Левеллеры — “уравнители”, сторонники установления равенства всех людей, уничтожения социальных различий. — Прим. перев.
Хотя Карл I номинально считался пленником парламента, ему было позволено не только сохранить свой двор, но даже вести официальные переговоры со всеми заинтересованными сторонами — пресвитерианами, индепендентами и шотландцами. Объясняется это прежде всего тем, что, по английским законам, правление страной осуществлялось совместно королем, палатой лордов и палатой общин. Без короля правительство не могло считаться законным. Более того, теперь его возвращения на трон желали и пресвитериане, и индепенденты: первые в надежде, что реальная власть все равно будет принадлежать представителям купечества и зажиточных горожан, которые благодаря своему богатству смогли в условиях ограниченного избирательного права попасть в парламент, вторые — стремясь к созданию ограниченной конституционной монархии со свободой совести для всех протестантов.
Требования о принятии парламентом законов, направленных на осуществление радикальных перемен в сфере социальных отношений, находили поддержку среди широких слоев населения, включая мелкопоместное дворянство, что в немалой степени способствовало появлению нового движения — так называемых левеллеров. Его признанными лидерами стали Джон Лильберн, Уильям Уолвин и Ричард Овертон. Все трое были по характеру и темпераменту совершенно разными людьми. Лильберн — прирожденный бунтарь, агрессивный и злоязыкий, уже немало пострадавший за свои убеждения: по решению Звездной палаты его не раз бросали в тюрьму, заковывали в кандалы, публично пороли и выставляли у позорного столба. Прямой противоположностью ему был Уолвин — спокойный, уравновешенный, мягкий человек, искренне веривший в то, что решение всех проблем следует искать в христианской любви к ближнему. И наконец, Овертон - жизнерадостный остряк, неунывающий рационалист и убежденный атеист. Эта троица своими выступлениями, статьями и делами оказала огромное положительное воздействие на развитие событий вообще и в армии “новой модели” в частности. Особое место в их воззрениях занимает принципиально новая для того времени концепция — высшая власть должна принадлежать не королю, не парламенту, а народу-суверену.
Сложилась довольно запутанная ситуация, когда “правых” в палате общин поддерживала “левая” армия, находившаяся под сильным влиянием левеллеров, в то время как король в свою очередь всеми силами стремился использовать их разногласия в собственных интересах, по-прежнему надеясь на иностранную интервенцию. В итоге перед парламентом возникла серьезнейшая проблема — как избавиться от армии, ставшей реальной угрозой проводимой им политике? В конечном итоге было принято следующее решение: большую часть армии послать на подавление ирландского восстания, а остальных — разоружить, за исключением небольшого отряда драгун, сохраненного для поддержания “закона и порядка”.
Однако претворить этот план в жизнь оказалось далеко не просто. Расплатившись с шотландцами и отправив их домой, правительство уже не имело средств (или скорее желания) для оплаты собственной армии: пехотинцы не получали своих законных 8 пенсов в день в течение 43 недель, а кавалеристы (им полагалось в день 2 шиллинга) — в течение 18 недель. Более того, парламент отказался удовлетворить требование армии о выплате пособий всем получившим увечья на поле боя и пенсий вдовам погибших.
В отсутствие сказавшегося больным сэра Фэрфакса группа избранных офицеров встретилась с представителями парламента и вручила им петицию, в которой ультимативно заявлялось, что армия не намерена даже обсуждать какие-либо вопросы, до тех пор пока ей полностью не выплатят задолженность по всем указанным в петиции статьям, включая компенсацию за материальный ущерб, причиненный в ходе боевых действий. Требования армии, не говоря уже об их категоричности, естественно, вызвали у парламентариев сильное недовольство. Но еще больше их возмутил тот факт, что в соборе городка Сэффрон-Уолден в графстве Эссекс, где проходила встреча с делегатами, присутствовало немало рядовых пехотинцев и кавалеристов, по формальным канонам не имевших права находиться на официальных переговорах. Пресвитериане в палате общин с негодованием отвергли петицию, заклеймив подписавших ее “врагами государства и возмутителями мира”.
Реакция армии на отказ парламента была немедленной и беспрецедентной: рядовые кавалеристы провели ряд отдельных митингов, на которых каждый полк избрал по два делегата — или, как их тогда называли, “агитатора”, — уполномочив их представлять интересы армии, подготовить перечень претензий и после обсуждения в полках предъявить его парламенту.
Оглашение перечня в палате общин произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Когда же шок прошел, палата поручила Кромвелю незамедлительно восстановить в армии должную дисциплину и примерно наказать бунтовщиков. Однако по прибытии в Сэффрон-Уолден, где была расквартирована армия, Кромвель неожиданно для всех принял ее сторону. Он безоговорочно признал систему выборных агитаторов и принял активное участие в создании на ее основе Совета армии, куда входили и представители офицеров. В армии воцарился принципиально иной дух: солдаты братались с офицерами, свободно высказывали свои мнения по таким, в частности, вопросам, как проблемы государственного устройства и структуры власти, новый образ жизни и социальная справедливость, всеобщее равенство и свобода вероисповедания; рядовой пехотинец или кавалерист мог обратиться к генералу, не опасаясь, что ему в той или иной форме укажут “на свое место”. Обновленная, демократизированная армия неожиданно для всех превратилась в независимую политическую силу. Ничего подобного этому не знала история ни одной страны вплоть до 1917 г .,”когда в России солдаты царской армии начали выбирать свои Советы*.
* Возникшие в России после победы Февральской революции 1917 года Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов (как и самостоятельные солдатские Советы), разумеется, не имели ничего общего с кромвелевской армией “новой модели”, равно как и с ее выборными органами, отстаивавшими интересы буржуазии. Прим. ред.
Вновь избранный Совет армии прежде всего потребовал от парламента выплаты всех задолженностей и категорически отказался как разоружиться, так и отправиться подавлять ирландское восстание. Некоторые из его членов, по дошедшим до нас сведениям, даже заявляли, что ирландцы, хотя и были папистами, но по сути боролись во имя тех же целей, что и англичане — за свой народ, за свою свободу.
А вскоре агитаторы осуществили уже полностью самостоятельную акцию — похитили короля! По их прямому указанию бывший портной, а теперь младший кавалерийский офицер из полка генерала Лайфгардса корнет Джойс во главе отряда из 500 всадников явился к Карлу в Холмби-Хаус и потребовал, чтобы тот следовал за ним. “А у вас имеются на это полномочия?” — поинтересовался Карл. “Имеются, — ответил Джойс, указывая на свой отряд. — Вот они”. И королю не оставалось ничего иного, как подчиниться. Впрочем, вся эта эпопея с “похищением” была ему даже несколько приятна, поскольку, с одной стороны, относились к нему с должным почтением и соблюдением необходимого этикета, а с другой — королю доставляло явное удовольствие видеть, что в стане врагов начинается раскол. К тому же, насколько ему было известно, Кромвель, ставший фактическим представителем армии в парламенте и, наоборот, голосом парламента в армии, отнюдь не собирался прекращать с ним переговоры о будущем политическом устройстве страны.