Поняв, что происходящее выходит далеко за рамки местных “недоразумений”, мэр Нориджа Томас Кодд поспешил уведомить об этом находившегося в Уиндзоре короля, а затем попытался сам уговорить взбунтовавшуюся толпу с миром разойтись по домам. Повстанцы наотрез отказались. На следующий день к Нориджу подошли их основные силы во главе с Кетом, и теперь уже с тем же требованием к ним от имени короля обратился главный шериф Норфолка и Суффолка: манеры его были полны презрительного высокомерия, а речь изобиловала оскорбительными выражениями. Однако повстанцы сдержались, позволив ему удалиться целым и невредимым под громкий смех и улюлюканье.

Что делать дальше? На обсуждение этого важнейшего вопроса ушло два дня. В конечном итоге было принято решение стать лагерем в Маусхолд-Хит (предварительно укрепив его) — обширной лесистой пустоши, с которой как на ладони просматривался весь Норидж. В центре ее расположились старинная часовня и новый дворец графа Суррея. Поскольку Томас Кодд закрыл городские ворота, 2600 повстанцам с солидным обозом пришлось совершить длинный обходной марш. Через неделю их было уже свыше 20 тыс. На общем сборе Кет откровенно заявил, что жребий брошен, назад пути нет, а значит, надо быть готовыми к самым крайним мерам. “Беззубые прошенья, — сказал он, — устраивают только запуганных глупцов. Для вас же, кто вырвался из плена, вся надежда заключается в решительной борьбе”.

Тем временем в Норидже перепуганные ольдермены вот уже несколько часов подряд обсуждали тот же вопрос: “что делать дальше?” Мнения ольдерменов разошлись: одни требовали немедленно атаковать взбунтовавшуюся чернь, другие призывали к осторожности и благоразумию, аргументируя это тем, что на безоговорочную победу над восставшими надеяться не приходится, поскольку многие горожане и даже члены отрядов милиции сочувственно относятся к движению Кета, а поражение поставило бы под угрозу само существование Нориджа. В результате было принято компромиссное решение — усилить караул на стенах, подготовить город к обороне, но ворота не закрывать и свободному входу и выходу из города не препятствовать. Не являясь ревностным сторонником ни правящей знати, ни восставшего народа, мэр Нориджа заботился единственно о сохранности доверенного его попечению крупного города, рассудительно полагая, что наилучшим образом этого можно добиться, лишь поддерживая добрые отношения с обеими сторонами. Его часто видели вместе с Кетом, их подписи нередко скрепляли те или иные распоряжения.

Повстанцы изо всех сил укрепляли свой лагерь: рыли глубокие рвы, возводили брустверы, расчищали от деревьев наиболее удобные подходы, чтобы лишить противника возможных укрытий. Каждый день в деревни отправлялись отряды фуражиров для сбора провианта и оружия. Поскольку такие отряды имели строжайший приказ “не допускать никакого насилия или несправедливости по отношению к бедным и честным людям”, главным объектом их экспедиций обычно становились дома и особняки богатеев, у которых они реквизировали быков, овец, домашнюю птицу, мушкеты, пистолеты и бочонки с порохом. За время стоянки лагерем в котел пошло четыре тысячи голов крупного рогатого скота и около 20 тысяч овец. Ну, а баранину повстанцы поедали с особым удовольствием, считая овец главными виновниками всех своих бед. Наглядным свидетельством того, что фуражиры на самом деле не допускали произвола и насилия, может служить сохранившаяся до наших времен расписка, в шутливой стихотворной форме составленная одним из таких отрядов:

Благодарим вас, мистер Прэтт,

За овечек на обед.

А чтоб вам не быть в накладе

И свое себе воздать.

Шкуры — можете продать

И купить супруге платье.

Просим только не забыть

Нас за все благодарить.

Несмотря на отсутствие насилия в действиях повстанцев, местное дворянство охватил страх: многие из них бежали, а кое-кто поспешил явиться в лагерь с добровольными дарами, надеясь, что это поможет им спасти остальное. Кет арестовал нескольких опасных недоброжелателей, поместив их во дворце и в Нориджском замке, но ни один человек не был убит повстанцами.

Тем временем в лагере постепенно вырабатывался свой собственный, в чем-то неповторимый образ жизни. Под раскидистыми ветвями “дуба реформации” соорудили широкий навес и небольшое возвышение: здесь ежедневно проходило общее моление (в новом виде) и здесь же руководители восстания открыто, в присутствии всех желающих обсуждали дальнейшие планы и принимали текущие решения. Был создан совет сообщества, в который, помимо Роберта Кета и его брата Уильяма, присоединившегося к восстанию вскоре после его начала, вошли мэр Кодд, бывший мэр Олдрич, а также по два представителя жителей графства от каждой из так называемых 33 “сотен” (т.е. округов). Предписания и распоряжения совета исходили как бы из “лагеря короля”: по мнению Кета, английский парламент, приняв ряд законов против практики огораживаний, просто не довел дело до конца, а раз так, то, претворяя их в жизнь, “друзья и делегаты короля” — именно так он называл себя и своих сподвижников — фактически представляют интересы короны и государства.

Под “дубом реформации” проводились и заседания повстанческого трибунала, на которых, также в присутствии всех желающих, разбирались случаи нарушения дисциплины, невыполнения приказа и иные серьезные проступки. Слова не лишали никого, даже открытых противников восстания.

Например, когда с длинной проповедью о грехе бунтовщичества выступил преподобный Мэттью Паркер, впоследствии ставший архиепископом Кентерберийским, его осуждения вызвали большое возмущение собравшихся, которые все же дослушали проповедь до конца. Правда, сам Паркер, хотя и спускался с возвышения не под брань и угрозы, а под слова церковного гимна “Те Deum “, при помощи которого удалось несколько охладить разгоревшиеся было страсти, предпочел от греха подальше тут же удалиться с собрания. Во всей Англии “дуб реформации” был единственным местом, где существовала такая свобода слова.

Под этим же дубом был составлен известный “Билль 29 требований и просьб”*. В нем, помимо пунктов о прекращении произвола землевладельческой знати и возвращении народу общинных земель, содержался также ряд требований и просьб: ограничение земельной ренты, введение общих прав на охоту и рыбную ловлю, выборы чиновников для надзора на местах за исполнением законов, запрещающих огораживание, назначение в каждом приходе специального служителя для обучения детей простолюдинов (фактически это предвещало более позднее требование о создании системы образования трудящегося народа). Завершался билль пожеланием, “чтобы все бонды стали свободными, какими, пролив свою бесценную кровь, их сделал Христос”.

* Билль — в Англии и США вынесенный на обсуждение законодателей, но еще не утвержденный законопроект. Иногда билль еще в ходе обсуждения привлекает такое внимание и разноголосицу мнений, что он так и остается в истории страны биллем, даже если его принимают официальным путем. “Билль 29 требований и просьб”, о котором идет речь, мог, по мнению Роберта Кета и его сторонников, стать законом, если бы его одобрили парламент и король. Прим. ред.

Билль был передан королю, и тот через регента Сомерсета обещал, что в октябре парламент рассмотрит просьбы народа и примет соответствующие меры. Пока же, говорилось в ответе, им надлежит незамедлительно ликвидировать свой незаконный лагерь, разоружиться и мирно разойтись по домам.

Такой ответ ни в коей мере не соответствовал ожиданиям повстанцев, невольно вынуждая их переходить от слов к делу. Ведь не могла же 20-тысячная армия до бесконечности отсиживаться за временным лагерным бруствером! Впрочем, первый шаг был очевиден: прямо перед ними простирался большой, окруженный мощными стенами город, который надо было как можно быстрее занять. Поскольку же кровопролития не желала ни одна из сторон, да и мэр города Томас Кодд производил впечатление благоразумного человека. Кет решил попытаться получить разрешение на занятие Нориджа путем мирных переговоров. Возможно, он, как и большинство его соратников, находился в плену добровольного заблуждения, полагая, что действительно представляет интересы короля и в конечном итоге заслужит его искреннее одобрение.