«До конца, унынье сердца и отчаяние, вас…»
До конца, унынье сердца и отчаяние, вас
Пережить душе придется и на этот раз.
Неудач я много ведал и терпел немало бед,
И одерживал так мало подлинных побед.
Часто складывал оружье и на все махал рукой,
Пригнетаемый как будто роковой звездой.
Не хотел я в судьбы верить, а меж тем, казалось, рок
Самовластно правил мною, в круг несчастий влек.
За уронами уроны непрерывно я терпел,
И в борьбе за святость жизни все слабел, слабел.
И спасала только вера в вечную любовь.
Ею только подымался и боролся вновь.
Гарднеровы семистишия
Тучи серые, хмурые мимо
Проползают, тоску наводя.
Мое сердце печалью томимо,
Время движется, душ не щадя.
И без мглы этой дымной теснима
Глубь душевная. Мрачно бродя,
Дума давит, как свод, нестерпимо.
Вереница былых неудач
В цепь связуется с этой тоскою,
Что гнетет, хоть ты плачь, иль не плачь.
Не к отрадному тянет покою,
Что сердца исцеляет как врач.
Сочетались тревоги с хандрою,
Сплин преследует душу, — палач.
И подумаешь, право, причинность
В этой тяжести внутренней есть
За минувшее как бы повинность
Неизбежно приходится несть,
Словно всякую в прошлом провинность
Предназначено строго учесть;
А, живя, сбережешь ли невинность?
Да не тянутся ль нити, к тому ж,
От души к душам всем во вселенной!
Разрывается ль связанность душ?
Вяжет грех, как и подвиг нетленный,
Что отшельничью тусклую глушь
Красотой озаряет священной
Средь мертвящих, безжалостных стуж.
Вот я чувствую, будто терзанья
Дальних душ в глубине собрались,
И с моими чужие страданья,
Что венок безотрадный, сплелись.
Лад скорбей есть в мирах мирозданья,
Где согласны низины и высь.
Соотзвучны пределы сознанья.
Сонет обратный («Опять ищу под соснами сморчки…»)
Опять ищу под соснами сморчки;
Не нахожу; вечор их было много;
Я все собрал. Черничные цветки
Краснеются. Сосна так смотрит строго
В своей одежде мрачной и простой
Под радостной весенней синевой.
Везде, везде — противуположенья:
Тут мурава атласная, а вот
Сгоревшая трава. Здесь — птичье пенье,
Там — скрип пилы… Любовь — и будней гнет.
Порхают бабочки, червь земляной ползет.
Благоуханное весны цветенье.
Из ямы рядом — запах нечистот.
Брань, клевета, … а в двух шагах моленье.
«Твои неохватные дали…»
Твои неохватные дали
Россия, закрыты для нас.
Мы маемся тут на чужбине,
И катятся слёзы из глаз.
Поймёт ли когда иноземец
Страдания русских сердец,
Что наша печаль безысходна,
Что носим терновый венец.
Что Русь за мир сораспялась
Тому, кто за нас был распят.
Что больше, чем им, нам понятны
Голгофская мгла и Пилат.
Облака («Не зыбких вод движение в заливе…»)
Не зыбких вод движение в заливе,
Не ветра жалобы пленяют в этот миг.
Меня притягивают облаков плывущих
Окраска, очертания сейчас.
Смотрю наверх. Там облака иные,
Вот хоть те белые на севере, над лесом,
На полосы у диких зебр похожи.
Л вот подальше в небе еле-еле
Передвигаются белеющие пятна.
Тут — вата, там, ну что ж поделать? Право,
Напоминают простоквашу мне
Те облака. А вот шесть, семь, — нет, восемь
То ль осетров, то ль стерлядей плывет
По синеве… Да, таковы причуды
Небесной живописи. Проза жизни,
Ее поэзия, — все вычерчено тут.
«Пасмурность и холод. Только ирис…»
Пасмурность и холод. Только ирис,
Фиолетовый касатик нежный,
Серполистный в клумбе вновь зацвел.
Чисто, сладостно его дыханье;
В нем союзника мечтаньям я обрел.
Дождик брызжется; за тучей туча в шири,
Походя толпою неизбежной,
Не гнетут, как иногда, сознанья.
Знаю, скоро хмурости конец
Вновь настанет. Золотой венец
Майского светила заиграет,
Синева откроется опять.
Позлащенный облак загуляет,
Рад он бахромою щеголять.
Перед грозой
Душновато. Вероятно,
Пред грозой.
Птицы также словно чуют,
Что заблещут снова молньи
В жуткой туче громовой;
Не видать еще грозящей,
Не слыхать еще громов,
Только все насторожилось;
Встретить бурю лес готов.
Птицы словно оробели,
Чуть щебечут, чуть поют.
Присмирела вся природа,
Каждый куст и там и тут.
Все притихло, как-то сжалось.
Смолк недавний шум и гам,
Лишь из лейки огородник
Брызжет влагу по грядам.
Недоверчив он к приметам,
Все водицу льет да льет.
Что давленья пониженье? —
Он своим умом живет.