Старостой стал — и мечтаешь о Городе, зрелищах, банях.

Я же, верный себе, отъезжаю отсюда с печалью

В Рим всякий раз, как дела, ненавистные мне, меня тащат.

Разное радует нас, и вот в чем с тобой мы не сходны:

То, что безлюдною ты, неприветной пустыней считаешь,

20 Я и подобные мне отрадой зовут, ненавидя

Все что прекрасным ты мнишь. Для тебя привлекательны в Риме

Сытный трактир и вертеп; и сердишься ты, что наш угол

Перец и ладан скорей принесет нам, чем гроздь винограда;

Нет и харчевни вблизи, что тебе бы вино доставляла,

Нет и блудницы, чтоб мог ты скакать под звучание флейты,

Землю топча тяжело; да при всем этом ты еще пашешь

Поле, что очень давно не видало кирки; за быком ты

Ходишь и кормишь его листвою, состриженной с веток;

Дела лентяю придаст и ручей, когда ливень прольется:

30 Трудно поток отвести от лугов, озаряемых солнцем.

Вот и послушай теперь, чем я от тебя отличаюсь.

Прежде мне были к лицу и тонкие тоги, и кудри

С лоском, и хищной Кинаре я нравиться мог без подарков;

Пил я с полудня уже прозрачную влагу Фалерна.

Ныне же скромно я ем и сплю на траве у потока;

Стыдно не прежних забав, а того, что забав я не бросил.

Здесь же не станет никто урезать мою радость завистным

Глазом иль в злобе слепой отравлять, уязвляя речами:

Людям только смешно смотреть, как я двигаю глыбы.

40 Ты предпочел бы глодать паек с городскими рабами,

Рвешься, мечтая попасть в их число. Но завидует хитрый

Конюх тебе: сколько дров, овощей и скота ты имеешь!

Бык себе просит седла, а ленивый скакун просит плуга;

Мой же обоим совет — делай каждый охотно, что можешь.

153

К Нумонию Вале

В Велии, Вала, зима какова, что за климат в Салерне,

Что там за люди живут и какая дорога? (Ведь Байи

Муза Антоний признал для меня бесполезными; все же

Там я уже ненавистен за то, что купался я в море

В самую стужу. В тоске горожане, что нынче забыты

Байские заросли мирт, и серные ванны, что выгнать

Могут недуг застарелый: здесь всех ненавидят, кто смеет

Голову или живот подставлять под источник Клузийский,

Тех, кто стремится к ключам Габийским и к весям прохладным.

10 Должен я место менять и мимо подворий знакомых

Гнать свою лошадь. «Куда ты воротишь? Не в Кумы держу я

Путь и не в Байи!» — сердясь, тогда скажет наездник и левым

Поводом дернет: узда заменяет ведь лошади ухо.)

Хлебный запас в котором из двух городов побогаче?

Там дождевую ли пьют, ключевую ль из вечных колодцев

Воду берут? (О вине тех краев ничего не пиши мне.

Здесь я в деревне своей терпеть могу все, что угодно;

Если ж у моря живу, то ищу и вина я получше,

Чтобы заботы оно разгоняло, надежды вливало

20 В жилы и в душу мою, слова на язык подавало,

Так чтоб предстал молодцом я пред девой любезной луканской.)

Больше какая округа плодит кабанов или зайцев?

Больше в каких там водах эхины иль рыбы таятся,

Чтоб возвратиться домой феакийцем я мог зажиревшим?

Должен ты все отписать мне, а я — тебе полностью верить.

Мений, когда он отца и матери средства истратил

Храбро дотла, балагуром столичным начал считаться:

Шут бродячий — не мог он держаться одних только яслей;

Он натощак меж врагом и другом не делал различья;

30 Мастер лихой сочинить клевету на любого любую,

Пагуба он, ураган и прорва для рынка съестного;

Все, что сыскать удалось, предавал ненасытному брюху.

Если ж у тех, кто питал уваженье иль страх к негодяю,

Он ничего не урвет или мало, — дешевые кучей

Жрал он рубцы и ягнят, сколько трем бы медведям хватило —

Видно, чтоб мог он сказать (как строгий наш Бестий), что нужно

Брюхо обжор клеймить каленым железом. И он же,

Если напал на добычу побольше, то, все обративши

В дым и золу, говорил: «Для меня ведь не диво, клянусь я,

40 Те, кто съедают добро, ибо нет ничего во всем мире

Жирного лучше дрозда и прекрасней, чем матка свиная…»

Право, таков же и я: если средств у меня не хватает,

Бедной я жизни покой хвалю, среди скудости твердый;

Если же лучше, жирней мне кусок попадает, то я же

«Мудры лишь вы, — говорю, — и живете, как следует, только

Вы, что всем напоказ свои деньги пустили на виллы».

154

К Квинтию

Квинтий добрейший, чтоб ты не спрашивал, чем же именье

Кормит владельца, меня — поля богатят иль оливки,

Яблоки или луга, иль обвитые лозами вязы —

Я положенье и вид тебе опишу поподробней.

Горы сплошные почти — их долина тенистая делит,

Так что солнце, всходя, правый склон озаряет, а левый

Кроет пылающей мглой, в колеснице бегущей спускаясь.

Климат одобрил бы ты! А что, коль терновник и вишня

Ягод румяных дадут торовато, дубы же и вязы

10 Тешить обильем плодов будут скот, а хозяина — тенью?

Скажешь, что это Тарент, приближенный сюда, зеленеет!

Есть и ручей, что — реке дать имя достойный — струится,

Хладный и чистый; ничуть не уступит фракийскому Гебру:

Он для больной головы полезен, равно — для желудка…

Милый такой уголок и, если мне веришь, прелестный,

Здравым меня в сентябре представит тебе, невредимым.

Правильно ты ведь живешь, если быть, чем прослыл, ты стремишься.

Жители Рима — давно мы тебя величаем счастливым;

Все ж, не поверил бы больше другим, чем себе ты, боюсь я;

20 Как бы того, кто не мудр и не добр, не счел ты счастливым;

Если народ говорит про тебя, что здоров и силен ты,

Как бы в угоду ему ты не стал притворяться, скрывая,

Скажем, желанье поесть, и сжимая дрожащие пальцы.

Ложный стыд у глупцов лишь прячет душевные язвы!

Если б тебе приписал кто-нибудь на земле и на море

Битвы и речью такою ласкал тебе праздные уши:

«Больше ль желает народ тебе счастья иль сам ты народу,

Пусть без решенья вопрос оставит Юпитер, хранящий

Град и тебя» — ты бы знал: не тебя, а Августа славят.

30 Если позволишь к тебе обратиться «мудрец безупречный!»,

То неужели, скажи, в ответ ты с готовностью молвишь:

«Рады, конечно, с тобой называться мы добрым и мудрым»?

Нет: кто сегодня нам дал это званье, тот завтра отнимет.

Как, предоставив почет недостойным, он сам отнимает.

«Сдай, то мое», — говорит; сдаю я и в тень отступаю.

Ну, а если начнут кричать, что я вор и развратник,

Иль утверждать, что петлей задушил я отца, неужели

Стану, в лице изменясь, я лживым укором терзаться?

Ложною почестью горд и ложных наветов страшится

40 Кто, кроме лживых людей и больных? Добродетелен кто же?

«Тот, кто решенья отцов, законы, права охраняет,

Кто справедливым судом вершит бесконечные тяжбы,

Чьею порукой и чьим показаньем решается дело».

Видит, однако, вокруг каждый дом, вся округа то знает —

Гадок внутри он и только лишь шкурой блестящей пригляден!

Если мне раб говорит: «Ничего не украл я, не беглый»,

Я отвечаю: «За то и награда — не жгут тебя плети».

«Я никого не убил». — «Так ворон на кресте ты не кормишь».

«Честный труженик я». А сабинский помещик не верит.

50 Ям опасается волк-хитрец, подозрительных петель —

Ястреб; боится крючка прикрытого хищная птица.

Доблестный муж не грешит из любви к добродетели только!