Вскормлена хоть и не так. Ну что же, ступай, куда хочешь!

Но не забудь: уйдешь — не вернешься. Сама пожалеешь:

«Что я наделала! — будешь твердить. — Чего захотела!»

Помни: ты свиться должна, лишь устанет, пресытясь, любовник.

Ежели я, раздраженный тобой, гожуся в пророки, —

10 Будешь ты Риму мила, пока не пройдет твоя младость;

После ж, руками толпы захватана, станешь ты грязной,

Непросвещенную моль молчаливо кормить будешь, или

Скроешься в Утику ты, иль сослана будешь в Илерду.

Будет смеяться советчик, кому ты не вняла; как в басне

Тот, что на скалы столкнул осленка упрямого в гневе:

Кто же станет спасать того, кто не хочет спасаться?

Ну, а после всего останется только в предместьях

Чтенью ребят обучать, покуда язык не отсохнет.

Там-то, в теплые дни, когда будет кому тебя слушать,

20 Ты расскажи, что я, сын отпущенца, при средствах ничтожных

Крылья свои распростер, по сравненью с гнездом, непомерно:

Род мой насколько умалишь, настолько умножишь ты доблесть;

Первым я Рима мужам на войне полюбился и дома,

Малого роста, седой преждевременно, падкий до солнца,

Гневаться скорый, однако легко умиряться способный.

Если ж о возрасте кто-нибудь спросит тебя, то пусть знает:

Прожито мной декабрей уже полностью сорок четыре

В год, когда Лоллий себе в товарищи Лепида выбрал.

159

Книга вторая

К Августу

Множество, Цезарь, трудов тяжелых выносишь один ты:

Рима державу оружьем хранишь, добронравием красишь,

Лечишь законами ты: я принес бы народному благу

Вред, если б время твое я занял беседою долгой.

Ромул, и Либер-отец, и Кастор с братом Поллуксом,

Те, что в храмах к богам за то причислены были,

Что заселяли страну, о людях пеклись, укрощали

Тяжкие войны, поля межевали и строили грады, —

Сильно пеняли, что им, на заслуги в ответ, не явили

10 Должного благоволенья. Геракл, уничтоживший гидру

И победивший урочным трудом ужасных чудовищ,

Также постиг, что одной только смертью смиряется зависть.

Жжется сияньем своим талант, затмивший другие,

Те, что слабей; а почет придет, когда он угаснет.

Только тебя одного спешим мы почтить и при жизни,

Ставим тебе алтари, чтобы клясться тобою, как богом,

Веря — ничто не взойдет тебе равное и не всходило.

Мудрый, однако, в одном и правый народ твой, что отдал

Он предпочтенье тебе пред вождями и Рима и греков,

20 Прочее мерит не так же разумно, не тою же мерой:

Все — исключая лишь то, что явно рассталось с землею

Или свой отжило век, — докучно ему и противно.

Предан он так старине, что против преступников доски

Те, что нам десять мужей освятили, царей договоры

С общиной Габиев или сабинян суровых, и книги

Наших высших жрецов, и пророков старинные свитки

Все на Альбанской горе изрекли, утверждает он Музы.

Если ж, имея в виду, что у греков чем старше поэмы

Тем совершенней они, начнем мы и римских поэтов

30 Вешать на тех же весах, — то не о чем нам препираться!

Косточек нет у маслин, и нет скорлупы у ореха!

Видно, во всем мы достигли вершин: умащенных ахейцев

Выше мы в живописанье, в борьбе, в песнопенье под лиру?!

Если, как вина, стихи время делает лучше хотел бы

Знать я, который же год сочинению цену поднимет?

Если писатель всего только сто лет назад тому умер

Должен быть он отнесен к совершенным и древним иль только

К новым, нестоящим? Пусть точный срок устранит пререканья!

«Древний, добротный лишь тот, кому сто уже лет после смерти».

40 Что же? А тот, кто погиб лишь месяцем позже иль годом —

Должен он будет к каким отнесен быть? К поэтам ли старым,

К тем ли, на коих плюет и нынешний век и грядущий?

«С честию будет причтен к поэтам старинным и тот, кто

Месяцем только одним или целым хоть годом моложе».

Пользуясь тем (из хвоста я как будто у лошади волос

Рву понемногу), один отниму и еще отнимать я

Стану, пока не падет, одураченный гибелью кучи,

Тот, кто глядит в календарь, и достоинство мерит годами,

И почитает лишь то, что Смерть освятила навеки.

50 Энний, что мудр и могуч был, Гомером вторым величался

(Критики так говорят), — заботился, видимо, мало,

Чем Пифагоровы сны и виденья его завершатся:

Невий у всех и в руках и в умах, как будто новинка, —

Разве не так? До того все поэмы, что древни, священны!

Спор заведут лишь о том, кто кого превосходит, получит

Славу «ученого» старца Пакувий, «высокого» — Акций;

Тога Афрания впору была, говорят, и Менандру,

Плавт по примеру спешит сицилийца всегда Эпихарма,

Важностью всех побеждает Цецилий, искусством Теренций,

60 Учит их всех наизусть и их, в тесном театре набившись,

Смотрит влиятельный Рим, и их чтит, причисляя к поэтам.

Чтит от времен Андроника до наших времен неизменно!

Правильно смотрит толпа иногда, но порой погрешает.

Если поэтам она удивляется древним, их хвалит,

Выше и равным не чтит никого, то она в заблужденье;

Если ж она признает, что иное у них устарело,

Многое грубым готова назвать и многое вялым, —

С этим и я соглашусь, и сам правосудный Юпитер.

Я не преследую, знай, истребить не считаю я нужным

70 Ливия песни, что, помню, драчливый Орбилий когда-то,

Мальчику, мне диктовал. Но как безупречными могут,

Чудными, даже почти совершенством считать их, — дивлюсь я.

Если же в них промелькнет случайно красивое слово,

Если один иль другой отыщется стих благозвучный, —

Всю он поэму ведет, повышает ей цену бесправно.

Я негодую, когда не за то порицают, что грубо

Сложены иль некрасивы стихи, а за то, что недавно.

Требуют чести, награды для древних, а не снисхожденья.

Но усомнись лишь я вслух, что вправе комедии Атты

80 Сцену в шафране, в цветах попирать, все отцы закричали б —

Стыд, мол, утратил я, раз порицать покушаюсь я пьесы

Те, что и важный Эзоп, и Росций искусный играли;

Иль потому, что лишь то, что нравится, верным считают,

Или позор видят в том, чтоб суждениям младших поддаться,

Старцам признать, что пора позабыть, чему в детстве учились.

Кто же и Салиев песнь восхваляет, стремясь показать всем,

Будто он знает один то, что нам непонятно обоим, —

Тот рукоплещет, совсем не талант одобряя усопших:

Нет, это нас он лишь бьет, ненавидя все наше, завистник!

90 Если б и грекам была новизна, как и нам вот, противна,

Что же было бы древним теперь? И что же могли бы

Все поголовно читать и трепать, сообща потребляя?

Кончивши войны, тотчас начала пустякам предаваться

Греция; впала в разврат, лишь послала ей счастье Фортуна!

Страсть к состязаньям коней иль атлетов зажглась в ней; то стали

Милы ваятели ей из мрамора, кости иль меди;

То устремляла и взоры и мысли к прекрасным картинам,

То приходила в восторг от флейтистов, актеров трагедий;

Словно глупышка девчурка под няни надзором играет:

100 Жадно что схватит сейчас, то, пресытившись, вскоре отбросит.

Все это ей принесли добрый мир и попутные ветры!

В Риме когда-то велось, как должно, вставать спозаранку,

Дверь отпирать и клиентам давать разъясненья законов,

Деньги отвешивать в долг, обеспечась ручательством верным,

Старших выслушивать, младшим о том говорить, как достаток

Вырасти может и как избыть бездоходные страсти

Пусть ненавистно иль мило, о что ж неизменным ты счел бы?