Но не позорят тебя сужденья твои о поэтах,

Как и дары, что они с одобрения всех получили,

Оба любимых тобой поэта: Вергилий и Варий;

Ибо не ярче лицо в изваянии медном, чем мысли,

Чувства все славных мужей отраженья находят в созданьях

250 Вещих поэтов. И сам не желал бы я лучше беседы

Низменным Слогом писать, чем песни слагать о великих

Подвигах, разные земли и реки, на горных высотах

Замки и варваров царства в стихах петь и войны, которым

Властью твоею конец на круге земном уж положен,

Януса Храм запертой — божества-охранителя мира,

Страх перед Римом, парфянам внушенный твоим управленьем, —

Если бы силы мои равнялись желанью; но малых

Песен величье твое не терпит; и мне не позволит

Совесть взяться за труд, Что исполнить откажутся силы.

260 Наше усердье лишь в тягость тому, кого глупо полюбит,

Если в стихах иль в другом искусстве себя проявляет:

Ибо заучит скорей и запомнит охотнее каждый

То, что насмешку, чем то, что хвалу, прославленье содержит.

Я вот ничуть не гонюсь за услугой, что мне только в тягость —

Вылит из воска, с лицом искаженным, нигде выставляться

Я не хочу, при стихах красуясь, коряво сплетенных

Чтоб не пришлось мне краснеть за подарок бездарный и после

Вместе с поэтом моим в закрытом ларце распростершись

Быть отнесенным в квартал, продающий духи и куренья,

270 Перец и все, чему служат негодные книги оберткой.

160

К Флору

Флор, неизменнейший друг Нерона, что доблестью славен.

Если б, желая продать тебе кто-нибудь отрока, родом

Или из Тибура, или из Габий, сказал тебе так бы:

«Видишь, вот этот блестящий красавец, до пят от макушки,

Станет и будет твоим за восемь тысяч сестерций;

Он — доморосток, привык услужать по кивку господина.

Греческой грамоты малость впитал и на всякое дело

Годен: что хочешь лепи себе из него, как из глины.

Даже недурно поет: неискусно, но пьющим — приятно.

10 Много посулов ведь веру к купцу подрывают, который

Хвалит товар чересчур, лишь сбыть его с рук замышляя.

Крайности нет у меня — на свои я живу, хоть и беден.

Так ни один торгаш не поступит с тобой, и другому

Дешево так не отдам. Только раз он забыл приказанье

И, как бывает, плетей испугавшись, под лестницу скрылся»,

Деньги отдай, коль тебя не смущает рассказ о побеге:

Думаю, плату возьмет, не боясь он, что пеню заплатит, —

Зная порок, покупал ты раба и условья ты слышал.

Что же преследуешь ты продавца неправою тяжбой?

20 Так вот и я пред отъездом твоим говорил, что ленив я,

Что не гожусь для таких я услуг, как писание писем,

Чтобы не строго меня ты бранил, если писем не будет,

Польза какая была в том, коль ты нападаешь на право?

Право стоит за меня! Но сетуешь ты и на то, что

Все я, обманщик, тебе не шлю ожидаемых песен.

Как-то Лукуллов солдат сбережения все, что ценою

Многих лишений скопил, потерял до единого асса

Ночью усталый храпя. Тут волком свирепым, озлобясь

Сам на себя, на врага, зубами голодными грозный

30 Он, говорят, гарнизон целый выбил из крепости царской

Полной огромных богатств и весьма укрепленной. Деяньем

Этим прославясь, украшен почетными знаками был он

Кроме того, получил он еще двадцать тысяч сестерций

Вскоре затем, пожелав захватить какую-то крепость,

Претор солдата того ж уговаривать стал, обратившись

С речью такой, что могла бы и трусу прибавить отваги:

«Друг мой, иди, куда доблесть зовет, отправляйся в час добрый —

Будет награда тебе великая. Что же стоишь ты?»

Выслушав, тот отвечает хитро, хоть и был неотесан:

40 «Тот, куда хочешь пойдет, говорит, кто кушак потерял свой».

В Риме воспитан я был, и мне довелось научиться,

Сколько наделал вреда ахейцам Ахилл, рассердившись.

Дали развития мне еще больше благие Афины, —

Так что способен я стал отличать от кривого прямое,

Истину-правду искать среди рощ Академа-героя.

Но оторвали от мест меня милых годины лихие:

К брани хотя и негодный, гражданской войною и смутой

Был вовлечен я в борьбу непосильную с Августа дланью.

Вскоре от службы военной свободу мне дали Филиппы:

50 Крылья подрезаны, дух приуныл; ни отцовского дома

Нет, ни земли, — вот тогда, побуждаемый бедностью дерзкой,

Начал стихи я писать. Но когда я имею достаток

Полный, какие могли б исцелить меня зелия, если б

Лучшим не счел я дремать, чем стихов продолжать сочиненье?

Годы бегут, и у нас одно за другим похищают:

Отняли шутки, румянец, пирушки, любви шаловливость;

Вырвать теперь и стихи уж хотят: так что же мне делать?

Люди одно ведь и то же не все уважают и любят:

Одами тешишься ты, другого же радуют ямбы,

60 Речи Биона иных, с его едкою, черною солью.

Трое гостей у меня — все расходятся, вижу, во вкусах,

Разные нёба у них, и разного требует каждый.

Что же мне дать? Что не дать? Просит тот, чего ты не желаешь;

То, что ты ищешь, обоим другим противно и горько.

Кроме того, неужели, по-твоему, можно поэмы

В Риме писать среди стольких тревог и таких затруднений?

Тот поручиться зовет, тот выслушать стихотворенье,

Бросив дела все; больной тот лежит на холме Квиринальском,

Тот на краю Авентина; — а нужно проведать обоих!

70 Видишь, какие концы? И здоровому впору! «Однако

Улицы чистые там, и нет помех размышленью».

Тут поставщик, горячась, и погонщиков гонит и мулов,

То поднимает, крутясь, тут ворот бревно или камень;

Вьется средь грузных телег похоронное шествие мрачно;

Мчится там бешеный пес, там свинья вся в грязи пробегает, —

Вот и шагай и слагай про себя сладкозвучные песни.

Любит поэтов весь хор сени рощ, городов избегает;

Вакха любимцы они, и в тени любят сном наслаждаться;

Ты же стремишься, чтоб я среди шума дневного, ночного,

80 Песни слагая, ходил за поэтами узкой тропою.

Я, что избрал себе встарь Афины спокойные, ум свой

Целых семь лет отдавал лишь наукам, состарился, думы

В книги вперив, — я хожу молчаливее статуи часто,

Смех возбуждаю в народе: ужели же здесь средь потоков

Дел и невзгод городских для себя я признал бы удобным

Песни в стихах сочинять, согласуя со звуками лиры?

Были в Риме два брата, юрист и ритор, и оба

Только хвалы лишь одни в стихах возносили друг другу,

Первый второму был Гракх, второй был первому Муций;

90 Разве не так же с ума сладкогласные сходят поэты?

Песни слагаю вот я, а он элегии: диво!

То-то творенья всех Муз девяти! Посмотри, полюбуйся,

Как мы спесиво идем, и с каким мы напыщенным видом

Взор устремляем на храм просторный для римских поэтов!

Вскоре затем, коль досуг, последи и в сторонке послушай,

С чем мы пришли и за что венок себе каждый сплетает.

Вплоть до вечерних огней, как два гладиатора, бьемся.

Точно ударом платя за удар и врага изнуряя.

Он восклицает, что я — Алкей; ну, что мне ответить?

100 Я отвечаю, что он — Каллимах; а ежели мало,

Станет Мимнермом тотчас, величаясь желанным прозваньем.

Много терплю, чтоб смягчить ревнивое племя поэтов,

Если пишу я стихи и ловлю одобренье народа;

Кончив же труд и опять рассудок себе возвративши,

Смело могу я заткнуть для чтецов открытые уши

Смех вызывают всегда стихоплеты плохие, однако

Тешатся сами собой и себя за поэтов считают

Пусть ты молчишь — они все, что напишут, блаженные хвалят.