водой...
— Очень темной была вода...
— А там за озерами русалки поют?
— Поют... но были так плотно задернуты занавески
в квадратных окнах кают,
что мы не слышали, как русалки поют на островах меж
лобастых круч...
— А правда — люди там боятся и ждут, что вспыхнет
Зеленый Луч?
— Да...
— А луч — был?
— Да. Зеленый и тонкий. Цвета просвеченного листа.
— А ветер?
— Что — ветер! Он валялся в забытых шезлонгах,
когда палуба была предрассветно пуста,
когда над самым флагом кормовым сносило узкий дым,
и плащ срывало у нее с плеча...
— Но перед рассветом так холодно на палубе...
— А рассвет — как поворот ключа!
— Ты что-нибудь говорил ей тогда, на палубе?
— Тот, кто говорит — не увидит Луча...
— Но зачем тебе этот Зеленый Луч?
— Не знаю... Лучше не мучь
меня вопросами... Говорят, что это — меч, а не Луч...
его называют Мечом Голода...
— Нет, он зовется иначе...
— Но его называют Мечом Голода!
— Нет, это луч удачи:
моряки говорят, что всё нипочем корбалю, который
прошел
под Зеленым Лучом...
— А вот поморы твердят, что не будет улова тем, кто пройдет
под Зеленым Лучом, что карбасы пустыми вернутся, и
снова уйдут...
— Да о чем ты?
— О чем?.. Ах, да — его называют мечом... Мечом Голода,
и чем зеленей, тем злей...
— Но зеленое никогда не сулит голода...
— А если — по ней?
По ее глазам, по ее плечам... А впрочем, не верю
никаким лучам:
Я видел сосны и валуны
Едва ли выше волны,
Я видел воду, а где-то за ней
Плоский, как блин, один —
Островок деревянных церквей...
— А ты в них входил?
— Входил.
— С ней?
— ................ !
Мудро пусты, лесисто пусты
Северные скиты,
Узкий, как лезвие, свет из окон,
И никаких икон,
И никаких алтарей внутри,
И никаких колец,
И в щели — звезды, как фонари,
Да совсем не зеленый лес
ночью...
— Ну, а Зеленый Луч?
— Не знаю... Лучше не мучь...
— Ведь его называют Мечом Голода?
— Нет, он зовется иначе.
— Но его называют Мечом Голода!
— Нет, это — Луч Удачи...
— Так правы моряки?
— Не знаю. Молчи.
— Или правы поморы?
— Не знаю. Молчи... Но мне никогда не найти ключи
От всего, что было в озерной ночи,
От рассвета, от этих округлых рук,
От горизонта, замкнувшего круг,
От пенья русалок, от тесных кают,
От ветров, что в борах над скитами поют,
И от того, что удача всегда
Почти то же самое, что беда.
И никогда
Не найти мне ключей
К тем, кто не видит Зеленых Лучей...
Ну а поморы и моряки —
Равно от истины далеки...
ТРИ ШАГА
ШАГ ПЕРВЫЙ
Всего-то: Новгород ночной,
Зубчатых стен оклад,
Дубы нагие за спиной,
И шлем Софии за стеной,
И весь пронизанный весной
Намокший, черный сад.
Пять букв неоновых «САДКО»
Струятся в пустоту...
Но — хруст песка под каблуком.
Глаза. Рука. И в горле ком.
И ветер. И — легко-легко
На волховском мосту.
И однажды — прорвав заколдованный круг —
через тридевять рук
На свидание кануть в пятнадцатый век, через тридевять рек...
Над песком ветерок пробегает, плащи теребя.
Тут балтийскому ветру с дождем не достать до тебя,
И меня не настигнет московский апрельский
предательский снег:
Мы — за тридевять рек!
Но в лицо мне, как черный салют,
За тобой обнаженные липы встают,
И еще оттененные гримом, слепящие выдумки прожекторов...
А за мной
Видишь, там, головешки угасших костров зарастают травой?
Слишком был настоящим мой мир,
Слишком сказочным — твой...
Но обоим, обоим сужден был нежданный побег
через тридевять рек...
И теперь у меня — только Волхов и ты. Посреди темноты —
Ничего... И ни зренье, ни слух не при чем:
Осязаньем живем!
И бесформен невидимой дремы уют,
И беззвучны копытца бегущих минут:
Укололи губу мне ресницы твои ... Напои!
Ведь на грани вчерашних и завтрашних дней —
осязанье верней!
И оно не предаст, как подпольщица-память, храня
Шопот всех голосов, что услышала ты до меня!
И оно не оглянется, не принесет в этот час
Очертанья и отблески всех для меня открывавшихся глаз!
Посреди темноты —
Осязанье одно разорвет заколдованный круг:
Только Волхов и ты,
А не тридевять рек и не тридевять рук!
Осязанье — оно отрицанье всего, что о чем-то ином...
Осязанье — оно не зовет сохранить ничего!
Осязаньем живем!
ШАГ ВТОРОЙ
Всего-то: серая Нева
Да узкие дворы.
Булыжник, чахлая трава,
Ступеньки лестниц — как слова.
Дверей старинные права —
И город — вне игры!
Чужой, едва знакомый дом,
И сдвинута на край
Подушка, смятая плечом,
И — низкий столик. И на нем
Светящийся глухим огнем
Стеклянно-рыжий чай.
И небу в окне не спится, и небо в окне томится,
И ни оно ни ты
Не знаете, чем разрешится
Настойчивость духоты.
Крыши еще сухие: ветер зубрит азы...
Смещаются мостовые в контрастном свете грозы!
Контрастный свет ожиданья:
Как сфинксы — дальние зданья и яблоки на столе,
И... что еще в этой мгле?
Город под объективом — мгновенен, как синий взрыв
Съемки.
И — ливень, ливень — в каменные дворы!
Небо дождем истекает.
(Потом?)
Двери внизу —
Зуб на зуб.
Ложки в стаканах вызванивают грозу!
Окна в штриховке черной —
Зачеркнут сфинкс!
Милая! Зачеркнут... О чем ты?
Спи...
ШАГ ТРЕТИЙ
Всего-то: прибалтийский пляж,
И над водою — гам.
Мой байронический апаш,
И ветерок, входящий в раж,
И лес, еще совсем не наш,
И вереск по ногам.
Да электрички дальний вой,
Да близкий блеск кольца...
И пальцев перламутр живой,
И плечи тронуты травой,
И у меня над головой
Свет твоего лица...
Однажды ведь было это:
Ступая по теплой хвое,
Ты медленно входишь в лето.
Еще видна за спиною
Весна...
Находим — теряя.
Прошлое вроде пляжа,
Где не пройти меж тенями, не задев ни одной, и даже...
Ступаем ведь не по тени:
Себя — которые завтра —
Только ценой потери
Находим.
Как в сене булавку
Среди трухи, среди тысяч травинок сухих прошлогодних
Друг друга по отблеску ищем,
Себя же теряя, находим —
Под гул аккомпанемента, шпицрутены взглядов —
сквозь строй
Болтающих вдохновенно только о нас с тобой!
Прибой заглушит их. А помнишь — фарой перст утыкая,
Носилась «скорая помощь», набитая языками?
Ни находки у них, ни потери, у тех, кто когда-то сами
Постояв у запретной двери, поныне локти кусают!
И еще — норовят изранить, пока идем мы с тобою
По самой зыбкой из граней — по грани песка и прибоя,
Наступаем на кружево белое...
Болтуны, что за приступ штиля?
Или просто им надоело? Просто — отговорили?