маструбировать под кроватью, и нечаянно опрокинула себе на голову стакан

воды. И все намокло».

Он громко смеется и качает головой.

«Очень смешно, Хелен. Я так и думал. Ты не хочешь рассказывать мне, что

произошло. Но я все равно принесу тебе новую. Сейчас вернусь».

В то недолгое время, когда где-то в шкафах Робин искал одежду ангелов,

мне становится смешно и одиноко. Что делать? Я нажимаю рукой на педаль

мусорного ведра из хрома на металлическом ночном шкафу и опускаю туда свою

руку. Самодельный тампон уже не красный от свежей крови, а коричневый от

старой. Я открываю бокс с чистыми прокладками, который стоит с другой стороны

от меня, и кладу туда тампон из туалетной бумаги. Надеюсь, что мои бактерии

там размножатся и окажутся на всех марлевых бинтах и четырехугольных

прокладках, но никто не заметит этого, потому что бактерии невидимые. На

солнце в боксе очень жарко. Идеальный климат чашки Петри для достижения

моих целей. Но потом надо не забыть убрать оттуда тампон. Когда меня выпишут,

следующий пациент с больной задницей должен продолжить мой эксперимент и

доказать мне и миру, что ничего страшного не произойдет, если использовать

бинты с бактериями других людей на них, чтобы остановить собственное

кровотечение на отрытых ранах. Я проверю это: переодевшись в зеленого ангела,

я каждый день буду стучать в дверь, одновременно открывая ее, так я застукаю

пациента с больной задницей, когда он будет маструбировать. Так быстро

знакомишься.

Заходит Робин.

Улыбаясь, он протягивает мне накидку. Я опускаю свое одеяло на колени. Я

лишь делаю вид, что мне все равно, что он видит меня абсолютно голой сверху. Я

начинаю разговор, скорее для того, чтобы расслабиться. Я надеваю накидку на

руки и прошу его завязать мне ее сзади. Он завязывает маленький узелок на

затылке и говорит, что ему нужно продолжать работать. Но еще он добавляет: к

сожалению.

Он уже давно ушел, как кто-то снова стучится в дверь. Он точно что-то забыл или

хочет мне что-то сказать. Пожалуйста.

Нет. Это мой отец. Неожиданный визит. Так у меня никогда не получится

заманить обоих в палату. Я имею в виду моих родителей, если они приходят и

уходят, когда им захочется, не обращая внимания на график посещения больных.

У моего отца что-то странное в руке.

«Здравствуй, дочка. Как у тебя дела?»

«Здравствуй, папа. У тебя уже был стул?»

«Какая наглость», – говорит он и смеется. Думаю, он понимает, почему я

спрашиваю его об этом.

Я протягиваю ему свою руку, как я делаю всегда, когда папа должен мне

что-то дать. Он кладет мне в руку подарок. Что-то непонятное в прозрачной

фольге.

«Шарик? Серый шарик? Спасибо, папа. Это точно поможет мне поскорее

выздороветь?»

«Открой. Ты слишком быстро делаешь выводы, дочка».

Выглядит как ненадутая подушка для головы [для поездок], только не в

форме подковы, а круглая, как спасательный круг, но для очень худых людей.

«Ты не догадываешься? Это подушка для больных геморроем. С ней ты

сможешь сидеть и не чувствовать боли. Больным местом ты садишься в середину

кольца, и оно оказывается в воздухе, а если его ничего не касается, это не может

причинить боль».

«О, спасибо, папа».

Видимо, он долго думал о том, что мне больно, и что он может сделать

против этого. У моего папы есть чувства. И кое-какие ко мне. Прекрасно.

«Папа, где такое продают?»

«В санитарном отделе».

«А разве он называется не санитарией?»

«Может быть. Тогда в санитарии».

Это уже долгий разговор для наших отношений.

Я разрываю фольгу. И начинаю надувать круглую подушку. Думаю, такое

занятие, как долго лежать и представлять себе секс с санитаром, совсем не

укрепляет легкие. Через несколько вздохов у меня темнеет перед глазами. Я

отдаю подушку папе, чтобы он надул ее до конца.

На последнем вздохе я специально оставляю особенно много слюней на

ниппеле. Сейчас папа возьмет его в рот, не протерев. Это уже первый шаг к

поцелую с языком. Можно же так сказать, да? Я очень хорошо могу представить

секс со своим отцом. Раньше, когда я была маленькой, и мои родители еще жили

вместе, по утрам из спальни в ванную они всегда ходили голыми. И в паху у

моего отца всегда виднелась такая толстая палка. Уже, будучи маленькой, я была

в полном восторге от этого. Они-то думали, что я ничего не замечаю. Но я

заметила. Еще бы.

Тогда я ничего не знала об утреннем стояке. Я узнала об этом намного

позже. Долгое время, даже когда я уже трахалась с парнями, я думала, что

причиной утренней эрекции являюсь я. Каково же было мое разочарование, когда

мне объяснили, что у мужчин такое бывает, чтобы задержать по утрам мочу. Это

было огромным разочарованием.

Я наблюдаю, как мой отец надувает подушку, и это вызывает у меня

улыбку. То, как серьезно и концентрированно он возиться с этим, напоминает мне

прошлое. Когда мы были в отпуске, на пляже, и ему до потери пульса пришлось

надувать очень много огромных резиновых зверюшек и надувных матрацев для

меня и моего брата. Это была настоящая отцовская любовь. В отпуске он должен

был еще мазать мне спину кремом, чтобы защитить кожу от солнца. На все места,

до которых я доставала, я наносила крем сама. Так я никогда не обгорала. А вот

спина, за которую отвечал мой отец, всегда обгорала. Иногда дело было совсем

плохо. Когда уже вечером я пыталась разглядеть обожженную спину в зеркале,

было видно, что папа поработал очень небрежно. На спине виднелся большой

вопросительный знак, а все остальные участки кожи, кроме этого белого

вопросительного знака, пылали огнем. Очевидно, он выдавил на руку немного

крема, один раз провел по спине и готово. Я тоже всегда замечала, что он как-то

быстро делал это. Хватит рассуждений на тему отцовской любви. Может быть,

после надувания резиновых зверюшек он был настолько слаб, что не мог уже

хорошо наносить крем. Может, от него слишком многого хотели. Именно так. Я

всегда так делаю. Прошу слишком много.

Он видит, как я улыбаюсь.

«Фто?», – произносит он, не вытаскивая ниппель подушки изо рта.

И очень сильно смешивает свои слюни с моими. Ему тоже нравится это, как

и мне? Он тоже думает о таких вещах? Если не спросишь, никогда не узнаешь об

этом. А я об этом никогда не спрошу.

«Ничего. Всего лишь спасибо за подушку для больных геморроем и за то,

что надул ее, папа».

Дверь открывается. Больше вообще не стучатся.

Новая медсестра. Сколько их вообще тут всего?

Я уже знаю, что она хочет.

«Нет, у меня еще не было стула».

«Я и не хотела спрашивать об этом. Я бы хотела поменять мешок в Вашем

мусорном ведре. Вы же добросовестная - выбрасываете марлевые прокладки».

«Моя задница тоже добросовестно производит кровь, кал и прочие

выделения».

Мой отец и медсестра, у которой написано на бейдже Валерия, удивленно

смотрят. Ну, смотрите. И что? Меня постепенно начинают нервировать все эти

приукрасы медсестер.

Медсестра очень быстро вытаскивает полный мешок для мусора из моего

маленького мусорного ведра из хрома, завязывает красивый маленький узелок

сверху и резко раскрывает новый пакет, как ветреник, чтобы опустить его в

ведро. Она смотрит, как мой отец надувает подушку.

Очень громко она закрывает крышку мусорного ведра и говорит, выходя:

«Если это подушка для пациентки, то я не советую этого делать. Там все снова

разорвется, если она сядет на нее. Это только для тех, кому не удаляли

геморрой».

Мой отец встает и кладет подушку в мой шкаф для одежды. Кажется, он

расстроился из-за того, что подарил мне что-то опасное для жизни.