237. НА ЗЕМЛЕ
Метафорическое море
И розовые облака.
Европа в шумном разговоре
Навек забыла небеса.
Еще в Кастилии гитары,
А в Лондоне туман, как дым,
И северное солнце шаром
Восходит средь печальных зим.
То лунных сталактитов слезы,
То африканской страсти зной,
И надают тихонько розы
На пир из ночи ледяной.
И говорит, вздымая руки,
Суровый гневный человек:
— Невыносимы арфы звуки
В такой жестокий, черный век.
Кому еще нужны на свете
Все эти «розы», ветерок
Балетных штучек на паркете
И музыка бесплодных строк?
Голодный о насущном хлебе
Вздыхает — на замке амбар,
А вы лепечете о небе,
Ловя души бессмертный пар.
Хромает время, как колеса,
Для упоительных стишков,
Пещера каменного века,
Готовится для облаков.
В метафорическом тумане,
С небесной синей высоты
Услышать надо в дальних странах
Прекрасный голос нищеты.
238. «Ревут быки на бойне…»
Ревут быки на бойне
В смертельной жажде жить.
Храпит мясник спокойно.
Но как соединить
Колбасы и котлеты
И этих воплей ад
Со всем, о чем поэты
Волнуясь говорят, —
С туманными мечтами,
С Бетховеном, с луной,
И с посвященной Даме
Любовью неземной?
О, смертницы коровы!
Как страшно ждать, вопя,
Когда придет сурово
Последняя заря!
Закрыть глаза и уши,
Не знать, покинув мир,
Чтоб не глядеть на туши,
На тучных и на жир,
Что складками, пластами
Закрыл от нас навек
Биенье сердца в драме,
Где гибнет человек.
Шел тихий снег… Овчарки
Загнали в хлев овец.
Пастух в свой домик жаркий
Вернулся наконец.
Торжественно вздыхали
Над яслями волы.
Над миром пролетали
Три ангела средь мглы.
239. «Ты дал мне корку хлеба…»
Ты дал мне корку хлеба
И воздух ледяной,
А Михаилу небо
И славу под луной.
Ты дал ему дубровы
И легкой смерти срок,
А мне — листок дубовый
Из лермонтовских строк,
Что никогда герою
Не перестанут петь,
Над русскою душою
О небесах шуметь.
240. «Немного жизнь печальней…»
Немного жизнь печальней,
Трудней, чем у других.
Как ангелок опальный,
Несовременен стих.
Мир более в тумане,
Чем у других людей,
Больнее сердцу, ране
Незажившей больней.
В двадцатом страшном веке,
Когда минуты нет
Вздохнуть о человеке,
Послать улыбку вслед.
241. О ПАРИЖЕ
Быть может, в северной Пальмире,
На черной ледяной реке,
Средь русских зим глухой Сибири
Иль в гарнизонном городке
Мы вспоминать с улыбкой станем
(Сугробы с шубами деля)
Французскую зиму в тумане
И Елисейские Поля.
Уютных улиц оживленье,
Вид из отельного окна,
Небритого бродяжки пенье
И бочки красного вина.
Веселых, сгорбленных циклистов
С бумажным фонарем в зубах,
Ларьки на Сене, букинистов
И книжки пыльные в ларьках.
В бистро за рюмкою пикона
Трибуна пламенную речь,
Овернские усы патрона
И ширину нормандских плеч.
Есть и у нас дворцы, Мадонны —
Музейно-итальянский свет,
Есть театральные колонны
И арки триумфальных лет,
Но нет ни продавцов каштанов,
Ни устриц на углу, как тут,
Пятичасовых круассанов
В московских печках не пекут…
Газетчиков припомним юрких,
Цветочниц толстых по утрам
И собирателей окурков,
И каменную Notre-Dame,
На Монпарнасе разговоры
В насквозь прокуренных кафе,
В дыму табачном наши споры
О незадачливой строфе,
Огромный зал Национальной,
Прекрасней многих бальных зал,
Где книжной пыли нас печальный
Столетний воздух окружал,
Где время, как в летейской лодке,
Где инвалид по мере сил
Со стопкой книг до подбородка
Земную мудрость нам носил,
Кому философов туманных
Иль фолиантов тяжкий груз,
Кому бессмертный звон чеканный
Пленительных латинских муз…
С ученым другом-итальянцем
Прогулки сквозь парижский лес
Под обаятельным румянцем
Парижских розовых небес
И наши ночью возвращенья
Чрез весь Париж, пешком, в туман,
Классические рассужденья
О судьбах Рима и парфян.