248–249. СТИХИ О ПАРОХОДЕ
I. «Торговый неуклюжий пароход…»
Торговый неуклюжий пароход
В сияньи голубых латинских вод.
Без крыльев мачты, жалкая труба,
Тяжелый груз и скучная судьба.
Не торопясь — так, пять иль шесть узлов,
Идет он мимо райских берегов.
На берегу — луна, миндаль цветет
И женщина о небесах поет.
Шумят дубы, то — летняя гроза,
То первая больших дождей слеза,
Но прозаичен хмурый капитан,
Что для него слеза небесных стран?
Вот будет скоро он на берегу,
Съест в ресторане порцию рагу,
Запьет его отличнейшим вином,
За счастьем сходит он в игорный дом.
Резвится вслед за кораблем дельфин,
Играет средь пленительных пучин.
Чему ты, глупый, радуешься так?
Ведь этот пароход — печальный знак:
На Кипре, где забвения зола,
Твоя богиня умерла.
II. «Пять чувств и пять материков…»
Пять чувств и пять материков.
Дубы дубрав и лавр Европы.
Хозяйство, пряжа и альков
Трудолюбивой Пенелопы.
Вот солнце из памирских гор
Огромным шаром выплывает,
И Африки звериный хор
Зверинец нам напоминает.
Америка — за морем. Где?
Как новый Карфаген из гроба,
Дрожит на нефтяной воде
Гудзона башня небоскреба.
В сияньи райской наготы
Австралия средь океаний
В араукариях с луны
Живет в своем счастливом плане.
И белый, белый пароход,
Какой рисуют на плакате,
Торжественно в дыму плывет
В большом тропическом закате.
Как будет жаль покинуть вас —
Дубравы, пальмы, горы, воды.
Не оторвать влюбленных глаз
От закругленных плеч природы.
Меня не будет на земле,
И все останется, как было,
Кипеть в страданьи, как в котле,
Цвести на берегу могилы.
250. «Быть может, лихорадит нас, и мы…»
Быть может, лихорадит нас, и мы
Больны, и бредим в холоде зимы.
Ведь если б были мы в своем уме
И не томились в мире, как в тюрьме,
Не проливали бы моря чернил,
Не тратили бы на пустое сил,
Ведь если бы не этот страшный жар
Температур высоких, как пожар, —
Наверное бы процветали мы
На холоде практической зимы,
Имели бы имущество, и дом,
И уважение в кругу земном.
251. ПОСЛЕ ЛЕТА
Ты вся еще в загаре лета.
Как расточительный богач,
Живет на золоте планета
У моря, где играют в мяч.
Теперь ты снова в доме тесном,
В закрытом платье городском,
Ты вспоминаешь о небесном,
О южном береге морском.
Я на тебя гляжу с Парнаса,
Из зимних стран, со снежных гор,
Я вижу пляж, зонты паласа,
Купальщиц, белых чаек жор.
Я вижу, как в часы купанья
Ты шла в сандалиях на пляж,
Средь воздуха и ликованья,
Каких не знает север наш.
Еще я вижу путь, опасный
Для кораблей, сердец и лир,
И тот спокойный и прекрасный,
Безоблачный, счастливый мир —
Мир девушки и христианки,
Куда дороги вовсе нет
Для легкомысленной беглянки, —
Для музы, для тебя, поэт,
Тот мир девический, в котором
Твоя душа блаженно спит,
Где жизнь, с ее бумажным сором,
Бессильно бьется о гранит.
Как странно! Глыбой вертикальной
Стоит большой парижский дом,
В провале лестницы спиральной
Грохочет лифт глухим баском,
А я услышал море, скрипку,
Залив увидел, как дугу,
Тебя, как золотую рыбку,
Лежащую на берегу.
252. ВОКРУГ СВЕТА
Дымят большие пароходы
И в Африку везут, как в ад,
Консервы, пушки, гимны, оды,
Веселых молодых солдат.
В Джибути, средь жары и лени,
Сидят в кофейнях, виски пьют
Искательницы приключений,
Авантюристы, темный люд.
В Аддис-Абебе львы и кошки,
Дым эфиопских хижин, прах.
Там женщины пекут лепешки
На эвкалиптовых дровах.
Как розу, продают на рынке
Рабыню — бархат черных глаз,
Стучат копытца по тропинке —
Под зонтиком на муле рас.
В Александрии грубый хлопок
Милее бирже орхидей,
И черный дым валит из топок
Величественных кораблей.
Мосул. Подземная природа
Рождает нефть, как сладкий мед,
И по трубе нефтепровода
Она в британский банк течет.
И глаз Британии из бури, —
Следя за графиком дорог, —
Аэроплан летит в лазури,
Идут верблюды на восток.
И дальше — север, хлопья ваты,
Дождь парашютов, красный штаб,
И блоковский медведь косматый
С объятьем страшных мягких лап.
Как много за стеклянной крышкой
Морей и гор — огромный мир,
А мы слепим глаза за книжкой
В потемках городских квартир.
Меня влекут вокзалы, доки,
Пакгаузы и жизнь портов,
Божки из Африки, высокий
Конец Рембо, его стихов.
Подумать только, есть на свете
Малайский порт, веселый бар
И на высоком табурете
Красотка — золотой загар.
Бушуют пьяные матросы
И пляшут джигу — тон и гром.
Патрон, голландец красноносый,
За стойкой разливает ром.
Каналья в шелковой рубашке
С малайцем шепчется, и вот
Хрустят фунтовые бумажки.
Шпионы? Опий, кровь, комплот?
И в этом сне, в притоне злачном
Прекрасный бархат черных глаз
Среди плевков, в дыму табачном
На небо увлекает нас.