На следущее утро все собирались у нашего автобуса, а я приехал на черном лимузине с наркодилером. Он подошел к Линди и сказал, что не отдаст мой паспорт, пока тот не заплатит ему за все те наркотики, которые я вчера купил. Никто не был рад, что пришлось тратить общие деньги группы на меня. В это время Джек стоял около дерева и бился об него головой.

— Что с Джеком? — спросил я.

— Его бросила девушка и он не знает что делать — сказал Фли.

Тогда мы были очень хорошо связаны с нашей аудиторией. Люди приходили за кулисы, болтали с нами. Иногда мы приходили к ним домой. А иногда мы приглашали всех к нам. Это была одна из наших шуток. Я говорил:

— Окей. Сейчас будет вечеринка в комнате 206 в отеле «Финкельштейн» на Роттервил Авеню.

Это была комната Фли. А потом он брал микрофон и говорил:

— Нет! Нет, вечеринка будет в комнате 409. 409! — которая была моей.

Несмотря на состояние Хиллела и Джека, нам было очень весело. Обычно в конце турне очень устаешь и все становиться дерьмом. Но потом мы полетели в Нью-Йорк и сыграли огромное шоу для студентов в Университете Нью-Йорка. Я договорился с Хилеллом не обдалбываться перед шоу, потому что Нью-Йорк это город кокаина, но я потерял его из виду перед выступлением, а когда я пришел за кулисы, он сидел там никакой. Мы с Фли были взбешены.

— Чувак, так нельзя. Если ты хочешь это делать, то делай после, — сказали мы ему… Он делал тоже самое, что и я перед тем, как меня выгнали из группы. И когда мы вернулись в Лос-Анджелес, мы уволили его. Хиллел стал пропускать репетиции и Фли просто сказал:

— Хватит, Хиллел, ты больше не в группе.

Мы начали репетиции с бывшим гитаристом Funkadelic по имени Блэкберд МакНайт. Несколько дней мы репитировали с ним, но потом решили дать Хиллелу еще один шанс.

Потом мы опять поехали в Европу. В Финляндии мы учавствовали в концерте вместе с The Ramones. Это было классное шоу. Тогда кому-то пришла в голову идея выбежать на сцену голыми во время их выступления и сделать небольшой танец в их честь. Так мы и сделали. Надо сказать, Джонни Рамоне был не слишком рад этому. Потом он нас обматерил и не хотел ничего слушать про нашу любовь к ним. Но Джои Рамоне сказал, что ему очень понравилось на самом деле.

Наша следущая остановка была в Норвегии. На пути в Осло мы очень долго ехали на поезде, Хиллел и я сидели в купе, смотрели на вид через окно и очень много разговаривали. Мы говорили про наркотики и героин, мы говорили про нашу зависимость и что мы с ней собираемся сделать. Мы до сих пор не понимали всей серьезности этой болезни. У меня было немного больше опыта с анонимными встречами наркоманов, чем у Хиллела. Той весной Ким Джонс избавилась от зависимости, и я стал ходить с ней на эти встречи. Однажды я взял с собой Хиллела, но он просто не хотел признавать, что у него есть проблемы, он не хотел признавать то, что ему могут помочь и еще он стеснялся большого количества людей. После этого раза я больше не смог уговорить пойти со мной еще раз.

В поезде мы договорились, что дела у группы идут хорошо и что мы сделаем большие усилия, чтобы больше не принимать наркотики. Мы шутили, что не вовремя так решили, потому что Осло это героиновая столица Скандинавии. Так всегда было. Куда бы мы не ехали, это место сразу становилось героиновой столицей мира.

Я понимал, что ни один из нас даже не попытается остановиться.

Мы сыграли в Осло и полетели обратно в Лос-Анджелес. Мы приземлились в аэропорту, обнялись, обменялись фразами типа: «Отличное турне. Классно было провести с тобой время», «О да. Позвони мне. Окей», «Окей». Мы сказали «до свидания». Потом оба позвонили своим дилерам. Наверное, можно было бы даже засечь, кто сделал это быстрее. Я приехал домой к Айон и сразу начал принимать наркотики.

Я был на окраине Лос-Анджелеса, когда понял, что время прошло очень быстро и я не планировал уходить так надолго. Так что я решил вернуться домой и хотя бы побыть с Айон, потому что она всегда хотела, чтобы я лучше принимал рядом с ней, а не неизвестно где. Она была как маленькая Мать Тереза. Я возвращался домой, после этих ужасных долгих отлучек ради героина и вместо того, что бы убить меня, она говорила:

— Тебе надо поесть. Иди и ложись на диван. Ты никуда не пойдешь. Отдай мне ключи.

Она готовила мне здоровый обед, а я плакал и извинялся. Я не хочу сказать, что это были здоровые отношения, но это было прекрасно. Благослови ее Господь за ее добрую и бесконечную любовь к ее эгоистичному придурковатому обдолбанному парню.

Я ехал к ней и остановился недалеко от дома, что бы позвонить из таксофона. Я просто не мог прийти туда, мне нужно было сначала извиниться по телефону. На самом деле, я даже и не знал, может, я и не собирался возвращаться домой. Когда она подняла трубку, я сказал:

— Айон, прости меня за все это.

Она вопила и рыдала. Я подумал: «Вот это странно. Она никогда раньше не реагировала так на мои звонки. Она кричала:

— Возвращайся домой сейчас. Произошло нечто ужасное.

Она не стала рассказывать мне детали, но промелькнуло имя Хиллела, и в этот момент часть меня знала, что он умер. Но я сразу же переубедил себя. «Она все перепутала. Может быть, произошла всего лишь передозировка, а она подумала, что это сразу значит смерть»

Но этого было достаточно. Я приехал домой, вышел из машины как в тумане, Айон бежала мне на встречу, наполовину раздетая, с красным и мокрым от слез лицом. Она кричала:

— Твой друг Хиллел умер!

Она так плакала. Если бы вы ее не знали, то подумали, что Хиллел ее лучший друг. Но она почувствовала всю боль сразу, тогда как я отказывался принимать ее.

— Должно быть это какая-то ошибка.

Глубоко внутри я знал, что его больше нет, но не разрешал себе принять эту правду.

Все остальное как во сне, думаю, я отключил мозг. Я точно знаю, что продолжал принимать наркотики всю оставшуюся ночь. Я проснулся на следующий день в состоянии шока. Все суетились с последствиями, с похоронами, люди обвиняли, а я знал, что когда человек начинает принимать наркотики, здесь некого винить. Он сам отвечает за свое поведение, и здесь не виноват дилер, или друг, или плохое воспитание. По какой-то грустной и неприятной причине, люди обвиняли меня в смерти Хиллела в возрасте 25 лет, потому что моя зависимость началась намного раньше. Его семья пыталась сказать мне, что я плохо на него влиял. Что было довольно смешно, потому что я никогда не винил никого в собственной зависимости. И я предложил Хиллелу остановиться.

Между делом, я продолжал принимать. Неправда, что такая проблема приводит к прозрению. Даже когда умирает твой близкий друг, ты продолжаешь чувствовать непобедимость. Я узнал от Айон, что они планировали похороны, но я не хотел приходить. Я чувствовал себя ужасно. Я не мог остановиться, но и не мог продолжать принимать; ничего не работало, и мой друг мертв, а я не хотел смотреть на это. Мать Айон однажды упомянула, что у ее подруги есть небольшой домик в маленьком мексиканском городке и что мы можем воспользоваться им, когда хотим. Так мы и сделали.

Люди думали, это плохой тон, не прийти на похороны. Хиллел был мой лучший друг, но я умирал от той же вещи, что убила его. Я и Айон полетели в Пуэрто Валларта и оттуда мы взяли небольшую моторную лодку до маленького городка под названием Элапа. Мы жили в прекрасном домике с кроватью под москитной сеткой, но в городе практически не было электричества. Я лежал там и прошел через еще одну гребаную, отвратительную холодную ломку, пока был так далеко от всего, что происходило в Голливуде. Айон мне помогала, и через несколько дней я почуствовал себя лучше. Я начал упражняться, и мы опять начали заниматься любовью. Мы ловили рыбу в океане, готовили ее на пляже, и я ощутил ненастоящее чувство покоя. Десять дней спустя мы вернулись в Лос-Анджелес.

Как только я вернулся, сразу начал принимать. Я просто не знал, что мне еще делать. Но сколько бы я не обкалывался, я ничего не чувствовал, не было ни эйфории, ничего. Примерно тогда же Джек Айронс собрал нас вместе. Мы встретились на скромненькой лодке Линди, Джек усадил нас и сказал: