Докин окончил десятилетку в дни войны. Он бывал под обстрелами и бомбежками в Ленинграде и Кронштадте, но на море впервые участвовал в бою и поэтому никак не мог унять внутренней дрожи, появившейся с того момента, как катер застрял на камнях.

Снизу доносился стук топора и молотков, сопение насоса, плеск и журчание откачиваемой воды. Порой эти звуки заглушались порывами ветра. Волны били в борт, днище катера потрескивало и скрипело на камнях. Этот скрип походил на тягучие стоны.

«Не выбраться нам отсюда, — думал пулеметчик. — К чему сейчас латать дыры и копаться в моторах, когда неизвестно, сможем ли сняться с камней? Как плохо, что командир без сознания. Он предпринял бы что-нибудь смелое, а механик думает лишь о механизмах. С пулеметами, винтовками и гранатами мы бы пробились к своим. Нельзя оставаться здесь. Мы зря теряем время».

На востоке высветилась полоса горизонта. К берегу сползли нависшие над морем темные тучи. Ракеты вспыхивали все реже и реже.

— Мичман, товарищ мичман! — теряя терпение, крикнул Докин. — На осте светлеет... скоро утро!

— Где у тебя светлеет? — высунувшись из люка, недовольно буркнул механик. Он вгляделся в море и строго заметил: — Ты поставлен сюда не для того, чтобы от дела отрывать. До рассвета еще добрых два-три часа. Если боязно, — сойди с мостика, выбери укрытие и наблюдай. А паниковать нечего.

— Я не паникую. Но вы сами видите, что помощь уже не придет.

Ничего не ответив Докину, механик прошел в тесную радиорубку.

Там, морщась от боли, перебирал провода в раскрытом передатчике раненный в плечо радист. Аварийный фонарик освещал его похудевшее за ночь лицо, покрытое мелкими капельками пота.

— Ну, как?.. Наладишь передачу?

— Не знаю, — ответил радист. — Мне бы в помощники кого-нибудь.

— Нет у меня людей, сам с моторами мучаюсь. На ремонт часов пять, не меньше, уйдет.

— Значит, до утра застреваем?

— Выходит, — сокрушенно вздохнул Корякин. — Делай, что можешь. Связь дозарезу нужна.

— Постараюсь. Только антенну, пожалуйста, наладьте — перебило ее где-то.

— Сделаем, — пообещал механик. — В случае, если свяжешься, проси гидросамолет выслать. Старшего лейтенанта, да и других в госпиталь надо...

— Есть, товарищ мичман, попробую!

Срастив и натянув порванную антенну, Корякин осмотрел исковерканную надстройку и, как бы рассуждая про себя, сказал:

— С берега наш катер должен казаться разбитым. Маячить на палубе не следует. Пусть думают, что мы его покинули. Приказываю, — обратился он к Докину, — никого наверх не выпускать. И сам засядь в укрытие. Если появится необходимость, — передвигаться только ползком. Ясно?

— Ясно, — ответил пулеметчик.

Холодный ветер гнал тучи к югу. Сверху посыпался мелкий, как крупа, снег.

Прикрыв свой пулемет чехлом, Докин пробрался в посеченную осколками рубку. Отсюда, даже лежа, сквозь многочисленные дыры можно было без труда наблюдать за берегом.

Темное море дымилось на холоде. Мутная пелена обволакивала далекий лес. Пляж побелел. Из предутренней мглы вырисовывались обрывистые берега мыса с темными проплешинами.

Рассвет наступал медленно. Ожидание томило пулеметчика. Его ноги замерзли и нестерпимо ныли в ботинках. Он встал, чтобы немного размяться, и вдруг услышал характерное посвистывание пролетевших над головой пуль...

С берега донеслось приглушенное расстоянием татаканье пулемета. Докин мгновенно повалился, прижимаясь всем телом к палубе.

«Откуда они стреляют?» — приникнув к биноклю, старался угадать он.

На берегу фашисты не показывались. Мыс казался пустынным. Только в ветвях двух сросшихся сосен что-то чернело. Там, видимо, сидел наблюдатель. «Снять его надо», — решил Докин.

Он вылез из рубки на палубу, запорошенную снегом. Откидная крышка люка в машинное отделение была немного приподнята. Придерживая ее рукой, на трапе стоял механик и настороженно прислушивался к стрельбе. Его лохматые брови соединились на переносице.

— Поверху бьют, — сказал он. — Вон как флаг издырявили! Антенну бы нам не срезали.

— Товарищ мичман, там на соснах наблюдательный пункт, — доложил Докин. — Разрешите из пулемета по нему?

— Ни в коем разе! Этого-то, наверное, они и ждут от нас. Для проверки обстреливают. Покажись им, — и будет ясно, что на катере команда осталась. Шлюпок на берегу не видел?

— Нет, пусто всюду.

— За островами поглядывай. Оттуда могут прислать. По всему кругу следи.

— А как там у вас?

— Скоро кончаем. Новых дыр только бы не наделали.

Крышка люка медленно опустилась. Докин опять остался одиноким на верхней палубе.

Фашисты стреляли со стороны мыса короткими очередями, насквозь пробивая тонкие стенки рубки. Мелкими крошками осыпалась краска. Несколько пуль звякнуло по металлу. На мостике зазвенели осколки стекла. «Сигнальный фонарь разбили! — догадался пулеметчик. — Весь катер издырявят».

Прижавшись к палубе, он завидовал товарищам внизу. Они там не слышали свиста пуль и не видели дыр, появлявшихся все в новых и новых местах.

Потом стрельба как бы разом оборвалась. Не понимая, что произошло, Докин высунулся из рубки и, взглянув на мачту, обомлел: флага на гафеле не было: там болтались только обрывки пенькового троса... «Вот почему они перестали стрелять. Ждут, не поднимем ли мы его».

Не зная, что предпринять, Докин вызвал свистком механика.

Тот вскоре высунулся из люка.

— Шлюпки показались, да?

— Нет, наш флаг сорвало.

— Как сорвало? — обеспокоился механик, меняясь в лице.

— Фашисты из пулемета срезали.

— И ты не поднял?! Меня ждешь?.. — возмутился мичман. — Живо на мостик!

— Но они же узнают, что на катере есть люди, — напомнил Докин.

— Не разговаривать!..

Полагая, что у пулеметчика не хватает мужества, Корякин сам перебежал к надстройке.

— Гвозди и молоток давай, — потребовал он. — Пусть видят, что здесь не трусы.

— Вам нельзя, — уцепился за него Докин. — Не показывайтесь. Кто же поведет катер? Я один управлюсь...

Сбросив тулуп, он, как кошка, вскарабкался на мостик, поймал оборванный конец пенькового троса и, пригнувшись, стал торопливо подвязывать изодранный пулями флаг.

Механик с палубы помогал ему, бормоча:

— Корабль, какой бы он ни был и где бы ни находился, — всюду считается частью территории той страны, чей флаг развевается на его мачтах. А если флага нет, — значит, команда без боя сдала врагу хоть малую, но частицу Родины. Понял? Тут уж ничто не должно удерживать... Особенно комсомольца. Лучше смерть, чем позор.

С моря донеслось тонкое, почти комариное, гудение мотора.

— Воздух! — предупредил пулеметчика Корякин. — Быстрее действуй!.. Приготовиться к бою, — загудел его голос на катере. — Выбегать по команде «огонь!».

Рокотание мотора нарастало.

На востоке показалось темное пятнышко. Оно увеличивалось. Самолет низко летел над водой; трудно было определить, чей он.

Докину стало жарко. Расправив флаг, он потянул за трос. Изодранная материя запуталась в снастях и застряла на полпути. «Сейчас по мне с берега ударят», — мелькнуло в мозгу пулеметчика. Но он больше не пригибался, а, хватаясь за мачту, поднялся выше и закрепил флаг на том месте, где ему и полагалось находиться.

— Ложись! — крикнул мичман.

Докин скатился вниз и замер прислушиваясь. Фашисты не стреляли.

— Вот те раз, — недоумевал Корякин. — Чего они там? Самолет, что ли, не их? — Он, не поднимаясь, стал всматриваться в небо.

Самолет, сделав два круга над катером, покачал крыльями.

Он приветствовал флаг.

— Наш. Наш разведчик! — обрадовался мичман, разглядев на крыльях звезды.

Из люков выглядывали старшины и матросы, готовые по команде выскочить наверх и броситься к пушкам и пулеметам. Они также узнали свой самолет. Вверх полетели шапки.

— Прекратить! — прикрикнул на них Корякин. — Старшина Рычков, узнайте у радиста: слышит ли нас пилот?

Рычков перебежал в рубку; уселся за радиопередатчик и начал настраиваться на волну разведчика. Вскоре донесся его голос: