Приближались шхерные острова. На них могли быть батареи противника.

Чтобы не обнаружить себя, катера прекратили переговоры по радио и, растянувшись цепочкой, больше часа осторожно двигались в кромешной темноте, не видя друг друга.

За островами небо несколько посветлело. Перистые облака пронизал блеклый свет невидимой предутренней луны. Головной катер убавил ход. Позади флагмана не было.

«Где Зубарев? Не мог же он так сильно отстать?» — встревожились командир и штурман.

Радист стал подавать позывные флагмана, но тот не отвечал.

«Что с ним? — заволновались и на других катерах. — Не подбили ли? Может, помощь нужна?..»

Возвращаться назад было поздно. Приближался рассвет, и горючего в цистернах оставалось немного,

Подтянувшись, катера пошли дальше средним ходом, стараясь держаться в кильватер[16] друг другу.

Обеспокоенные командиры то и дело поглядывали на запад, они все еще надеялись увидеть отставший МО. Но он их не нагнал ни в Копорском заливе, ни у кромки льда.

Рули уже начали действовать, когда на мысу опять вспыхнул луч прожектора. Желая быстрее уйти в море, Зубарев сделал крутой разворот и вдруг почувствовал, как киль заскрежетал, ударившись обо что-то твердое. Катер затрясся, точно телега, попавшая на неровную булыжную мостовую.

«Отмель... Налетели на камни!» — покрываясь холодным потом, понял старший лейтенант.

Он немедля дал полный ход назад. Бешено завращавшиеся винты взбили за кормой пенистый бугор, а катер не двигался с места.

— Еще... еще немного! — просил Зубарев механика.

— Не могу больше — подшипники расплавим! — сердито гудел в переговорную трубу густой бас мичмана Корякина.

— Стоп!.. Якорь!.. Завести якорную цепь к корме! — приказал Зубарев.

Он надеялся при помощи якоря, наматывая крепкую цепь на барабан, стянуть катер на чистую воду. Но не успел этого сделать: в грудь и лицо словно плеснуло кипятком...

Падая, старший лейтенант ухватился за медную коробку телеграфа. Рычаги заскользили под ладонью. «К пушкам... огонь!..» — хотелось крикнуть ему, а из горла вырвалось лишь хрипение.

В машинном отделении мичмана Корякина откинуло на трубы воздушной магистрали.

Больно ударившись головой о вентиль, механик с трудом поднялся и по привычке прислушался: не плещется ли где вода?

Переборки тряслись от частой пальбы. Не понимая, что случилось наверху, мичман Корякин поднялся на трап и выглянул из люка.

Мачта и трепетавший на ветру флаг, казалось, были охвачены огнем.

«Горим», — в первое мгновение подумал механик и кинулся было к шлангам, но тут же сообразил, что это не пламя, а колышется холодный свет прожектора.

В рубке зияли рваные дыры. С мостика свисали клочья брезента. У компаса кого-то поднимали сигнальщик с радистом.

— Что с командиром? — спросил Корякин.

— Ранен. Помогите спустить вниз.

Приняв на руки отяжелевшего командира, мичман помог отнести его в кают-компанию.

Кругом грохотало. Катер содрогался от близких разрывов. Уложив старшего лейтенанта на диван, Корякин подтолкнул радиста:

— Быстрее в рубку! Передашь шифровкой, что сидим на банке, ведем бой... Может, вернется кто-нибудь.

Сигнальщику он приказал добыть бинтов и оказать первую помощь командиру. Затем мичман торопливо выбрался на верхнюю палубу и перебежал к мостику.

Прожектор уже не светил. Но пристрелявшиеся батареи противника вели огонь и в темноте. Снаряды с визгом проносились над головой, разрывались слева и справа. У пушки из всего расчета суетился только один комендор. Он сам заряжал, целился и стрелял. Короткие вспышки озаряли его разгоряченное лицо. На кончике ствола действующего пулемета бился язычок зеленого пламени.

«Гитлеровцы ориентируются по вспышкам. Надо прекратить стрельбу, — решил механик. — Где же помощник командира?»

— Товарищ Петросян! — окликнул он его.

— Младший лейтенант ранен, — донеслось с левого борта. — В кубрик отнесли.

«Значит, я за старшего, — отметил про себя мичман Корякин. — Вот ведь нагрянуло». Он всю свою долгую службу на море провел в глубине кораблей у машин. Ему никогда не приходилось руководить верхней командой и вести бой.

Днище вздрагивающего катера скрипело на камнях. Нос был неестественно поднят, корму окатывали волны. Осколки и пули щелкали по железу, впивались в дерево.

Мичман забрался на разбитый мостик и крикнул:

— Прекратить огонь! Всем вниз!

Смолкли пулеметы. Последний раз хлопнула пушка...

Матросы неохотно покидали свои места. Они двигались — кто ползком, кто сгибаясь под тяжестью раненого товарища — и скрывались в люках.

Противник усилил стрельбу. Вода закипела от всплесков.

Мичман спустился с мостика и, прячась за стальной тумбой пушки, наблюдал. Всплески удалялись влево. «Фашисты, видно, думают, что мы движемся. Сейчас самое время подойти нашей группе, — размышлял он. — Один катер отвлек бы внимание, а другие стаскивали бы нас. Но сколько в корпусе пробоин? Целы ли моторы?» Неизвестность угнетала его. Он подполз к люку машинного отделения, вызвал старшину мотористов — Рычкова.

— Как у нас в отсеках?

— Худо, товарищ мичман. В левом пробоина... мотор заливает. Свет не горит.

— Зажечь аварийный и помпу включить. Только смотрите, чтобы на берег проблесков не было. Радист передал мое приказание?

— Передатчик не работает, — ответил Рычков. — И радиста осколком зацепило.

«Значит, без связи! Вот ведь история!.. Одно к другому», — сокрушался мичман, переползая к другому люку.

Вскоре противник прекратил обстрел. На берегу лишь взлетали ракеты, освещавшие края моря.

«Ищут, не уходим ли мы на шлюпках. А может, десантники напали с тыла?— строил догадки Корякин. — Нет, донеслась бы автоматная стрельба. И задание у них другое...»

Мичман прошел по всем отсекам. Раненых было много. Двигаться и работать могли только несколько человек.

Собрав их в одно место, Корякин сказал:

— Если не снимемся до рассвета, то противник расстреляет катер прямой наводкой. Так что каждый должен работать за троих. Одна половина будет крепить переборки, заделывать пробоины и откачивать воду, другая — чинить моторы. Ясно?

— Ясно, — глухо ответили старшины и матросы. Каждый из них понимал, что помощи ждать неоткуда.

— А почему бы нам, пока темно, не уйти на шлюпках? — обратился к мичману худощавый, недавно прибывший на катер пулеметчик Докин. Лицо у него было бледное, на голове, повязанной бинтом, торчал вихор светлых волос.

— Куда уйти? — недовольно спросил Корякин.

— Ну, хотя бы к десанту... Мы присоединимся к ним и будем воевать вместе.

— Отставить разговоры о береге! — сердясь оборвал пулеметчика Корякин. — Выполняйте приказание!.. Что у вас с головой?

— Кожу осколком содрало.

— Вахту править можете?

— Могу.

— Поднимайтесь на мостик и ведите круговое наблюдение. В случае чего — докладывайте мне. Остальным — по работам!

Старшины и матросы разошлись по отсекам. Докин, надев поверх бушлата овчинный тулуп вахтенного, вскарабкался на мостик и начал в бинокль наблюдать за морем и берегом.

Фашисты все еще не могли успокоиться. Ракеты то и дело взлетали над одинокими низкорослыми соснами. От их колеблющегося света тени на далеком пляже набухли, ползли, становились гигантскими... Достигнув своего зенита, огненный комок как бы застывал на месте, затем печально падал вниз. И деревья, словно наперегонки, спешили быстрее вобрать в себя тени. Людей нигде не было видно.

«Сколько же километров до берега? — старался определить Докин. — Не больше трех, — решил он. — Из простой винтовки достанут нас. А там, наверное, есть снайперы». И он пригнулся, боясь, что его заметят и обстреляют, хотя тьма была такой же, как прежде.