— Но вы не будете оспаривать то, что норвежцы во всем мире считаются лучшими гарпунерами? Значит, в нас есть нечто такое, что недоступно другим.

— Проще говоря, вы отказываетесь?

— Нет, это не окончательный разговор, — дипломатично сказал старик. — Если договор с нами будет продлен хотя бы лет на десять, то, я думаю, союз гарпунеров пойдет на некоторые уступки.

Пересекая экватор, мы прямо из осени попали в разгар весны, начавшейся в южном полушарии.

Африканский порт Кейптаун был нашей последней стоянкой у твердой земли. Здесь мы тщательно осмотрели главные машины, почистили и отремонтировали котлы и запаслись всем необходимым для длительного плавания.

В день выхода в океан мы убрали с палуб все лишнее и закрепили то, что могло быть смыто волной. Нам предстояло пройти самое бурное место на земном шаре: сороковые широты, где сливаются два океана — Индийский и Атлантический. Здесь сама природа создала могучий ветровой «барьер», не пропускающий потоки антарктического воздуха в тропики, а тропического тепла — к полюсу. Моряки всего мира называют эти широты «ревущими сороковыми».

И действительно, как только мы миновали мыс Доброй Надежды, сразу же засвистел ветер, гнавший «барашки» по морю; потом он завыл, вздымая высокие волны, а ночью заревел, как ревет стадо взбесившихся быков, и не смолкал три дня. Нас заливало. На ходовом мостике невозможно было стоять. Казалось, что суда флотилии шли в сплошной пелене брызг и не двигались вперед, а толклись на одном месте, то вздымаясь на вершины водяных гор, то исчезая в провалах между ними.

Паво Рейерсен все эти дни постился: ничего не брал в рот и молился. По поверью старых норвежских китобоев, преисподняя находится где-то рядом с сороковыми широтами. Поститься старику было не трудно, так как и не набожные люди в эти штормовые дни на еду не могли смотреть.

Только на четвертые сутки ветер немного стих и над бушующим океаном показалось мутное солнце.

— Прошли! — сказал уже плававший в сороковых широтах боцман. — Завтра льды увидим.

На другой день утром мы увидели плывущий навстречу сверкающий на солнце айсберг — ледяную глыбу, походившую на полуразрушенный хрустальный замок.

Наша китобойная база легла в дрейф и по радио известила, что можно начинать охоту.

Все капитаны китобойцев с нетерпением ждали этого сигнала; они прибавили скорость и, рассыпавшись по кругу, отправились на поиски китов.

Я спросил Паво Рейерсена, куда лучше взять направление. Он зачем-то взглянул на небо, на воду, на свой хронометр и буркнул:

— Зюйд-вест.

Федя Яшкунов, надев ватные брюки и полушубок, взобрался для наблюдений в «воронье гнездо» — так у нас называется бочка, закрепленная на вершине передней мачты. Но старик сразу же запротестовал:

— Ваш марсовый не отличит блювала от кашалота, а фонтана, выпущенного китом, — от всплеска. Снимите его. Наблюдать будет мой помощник.

Нас предупредили, что во время охоты все люди, находившиеся на китобойце — начиная от капитана и кончая кочегаром, — подчиняются распоряжениям гарпунера. Китов, правда, еще не было видно, но по пустякам не стоило ссориться со стариком. Я приказал Феде спуститься вниз. Его место в «вороньем гнезде» занял норвежец и в бинокль стал внимательно всматриваться в поверхность океана.

Я подозвал к себе обиженного Яшкунова и шепнул ему:

— Не надувай губы, а лучше поглядывай да запоминай, по каким приметам они ищут китов и как опознают их по фонтанам.

— Есть запоминать! — по-военному ответил Федя и остался на верхней палубе.

Китобоец часа два бороздил зеленоватые волны пустынного океана. Но вот нас настигли две небольшие птицы, белые, как морская пена.

«Снежные буревестники? — догадался я, увидев их черные клювики, — предвестники близких льдов». Подумав об этом, я обернулся к Рейерсену. Старик сделал вид, что птицы его не интересуют, но время от времени косил глазом, наблюдая за их полетом.

Когда легкие и быстрые буревестники скрылись из виду, гарпунер неторопливо закурил короткую трубку-носогрейку, вытащил из кармана какую-то книжицу, полистал ее, отвернувшись от меня, затем взглянул на небо, на свой хронометр и вдруг, засуетившись, потребовал изменить курс. И я понял, что он направляет судно по тому же направлению, куда улетели белоснежные птицы.

Через некоторое время вдали показались айсберги и блинчатые льдины, над которыми вились чайки.

Ольсен из «вороньего гнезда» крикнул, что он видит фонтаны веселых китов. В указанном направлении я заметил три белых облачка, возникших над водой. «Что за веселые киты? — недоумевал я. — И как норвежец издали узнал их породу?»

Старик по узкому мостику, перекинутому от ходовой рубки на палубу, поспешил к гарпунной пушке.

Дав полный ход, я приказал рулевому следить только за сигналами гарпунера.

В пяти или шести кабельтовых от нас из воды выпрыгнул толстый кит с полосатым брюхом. Взмахивая, как крыльями, плавниками, он пролетел некоторое расстояние и шумно шлепнулся, вздымая каскады брызг.

По соседству с резвящимся китом плавали еще два животных той же породы. Выпуская невысокие фонтаны, они то исчезали под водой, то снова показывались. Готовясь нырнуть, эти киты так круто выгибались, что их спины высовывались из воды.

«Веселые киты!» — сообразил я и сразу вспомнил все, что читал и слышал о них. Животные любопытны и не трусливы. Плавают чаще всего парами. Догнать их не трудно. Самки очень привязаны к китенышам, а самцы никогда не покидают в беде самок. Поэтому «веселых китов» много истреблено китобоями. Мы, видимо, наткнулись на самца, самку и взрослого детеныша.

Киты кормились: они что-то вылавливали под водой и, повернувшись на бок, заглатывали. На нас они не обращали никакого внимания. Я заметил, что вода в этом месте имеет красновато-бурый цвет. Бурая полоса, похожая на широкую реку, тянулась в даль океана.

«Так вот какова китовая похлебка!» — догадался я. Перед нами океанские луга фитопланктона — мельчайших водорослей, среди которых водятся миллионы рачков-черноглазок — любимейшая пища китов.

Старик мелкими движениями рук показывал, чтобы мы осторожно приблизились к резвящемуся киту.

«Веселый кит», хлестнув по воде хвостом, вдруг нырнул.

Минуты через четыре Ольсен из «вороньего гнезда» сообщил, что видит всплывающего кита слева по борту. Рейерсен немедля развернул пушку и широко расставил ноги.

Метрах в пятнадцати от нас сначала шумно вырвался поток мелких брызг и туманного воздуха — выдох объемистых легких, а затем показалась большая голова и широкая спина кита.

Старик прицелился и выстрелил. В воздухе мелькнули гарпун и привязанный к нему линь...

Пронзенный кит рванулся в сторону и потянул за собой в море толстый канат. Сразу же послышался глухой взрыв: это в теле кита сработала граната, ввинченная в головку гарпуна. Раненый кит выпрыгнул из воды и заметался, стараясь освободиться от привязи. Его рывки и удары хвостом всполошили двух других животных. Они обеспокоенно заходили вокруг загарпуненного зверя, не понимая, что с ним случилось.

Ольсен, покинув «воронье гнездо», засуетился около пушки, заряжая ее для второго, добойного, выстрела. К нему кинулся помогать Федя Яшкунов, забывший в пылу охотничьего азарта обиду на старика.

Но второго выстрела не потребовалось: кит был ранен смертельно. Сделав еще несколько рывков, он забился в агонии и замер на боку с поднятым вверх грудным плавником.

С помощью лебедки мы начали подтягивать его к борту. И в это время самка бросилась наперерез. Она начала нырять и бить хвостом, точно стараясь удержать загарпуненного кита.

Самка металась очень близко от судна. Старик не пожалел ее: прогремел второй выстрел... И самоотверженная мать сама оказалась на лине. Гарпун, наверное, попал ей в сердце, потому что билась она недолго и вскоре также замерла с поднятым вверх плавником.

Мы долго возились с убитыми китами, беря их на буксир. А самец в это время все ходил вокруг китобойца, видимо надеясь вызволить из беды свою затихшую подругу.