— Он не уйдет от нас, — сказал Рейерсен и велел снова зарядить пушку.

Гарпунер терпеливо выждал, чтобы кит подошел к носу судна, и с близкого расстояния убил его двумя выстрелами.

Я по натуре страстный охотник, но это избиение «веселых китов» вызвало у меня неприязнь к Рейерсену. А старик радовался успешной охоте.

Время уже склонялось к вечеру. Зацепив на буксир и самца, мы отправились искать китобойную базу. Она оказалась в двадцати милях от нас. Найти ее нам помогло радио.

Многие китобойцы уже сдали свою добычу и дрейфовали в стороне. Мы подошли к слипу — большому вырезу в корме китобойной базы, имеющему наклонную палубу. Раздельщики, увидев наших китов, удивились:

— Ого! Сразу трех!.. Богато!

Но нас не радовала добыча. На душе было паскудно.

Летние ночи в Антарктике короткие. На рассвете, после радиопереклички, китобойцы уходили далеко от ярких огней плавучей базы и в поисках добычи обшаривали огромные пространства океана.

Некоторые китобойные суда натыкались на стада китов. Капитаны китобойцев хотели немедля сообщить об этом на базу, но гарпунеры-норвежцы протестовали. И я не раз по этому же поводу ссорился со стариком.

— Не имеете права вызывать соседей! — кричал он, — Китов не вы нашли, а я привел вас к ним. Зачем же мне давать заработок своим конкурентам? Они меня не позовут к своим китам.

Сам же он больше одного-двух китов в день не убивал, так как старался подойти к гигантскому животному на такое расстояние, чтобы с первого же выстрела прикончить его. А это не легко удавалось; многие киты уже были напуганы и не подпускали к себе близко.

Мировой океан, принявший в себя воды Атлантического и Индийского океанов, всегда был неспокоен. Уходя из Балтики в южное полушарие, мы полагали, что теплая летняя погода будет сопутствовать нам круглый год, но оказалось, что антарктическое лето ничем не лучше зимы. Горизонт все время был затянут мутной пеленой, небо покрыто низкими свинцовыми тучами, сквозь которые по нескольку дней не могли пробиться лучи солнца. Почти беспрестанно дули холодные, резкие ветры, пригонявшие то снег, то туман. Плавать среди льдов в такую погоду было опасно. Но куда наши суда могли укрыться, когда вокруг простирался бушующий безбрежный океан?

В штормовые ночи мы изредка прятались в бухтах за обледенелыми островами или за высокими айсбергами. И наши вахтенные все время были настороже: они не гасили прожекторов и следили, чтобы ветер не бросил судно на уступы скрытого под водой могучего подножия ледяной горы.

В холодные штормовые дни лицо Рейерсена принимало страдальческое выражение. Старика, видимо, донимал ревматизм. Как только разгулявшиеся волны начинали обдавать брызгами гарпунерскую площадку, норвежец снимал меховые перчатки, махал ими Ольсену, чтобы тот покинул наблюдательную бочку, и молча уходил в свою каюту. А если я спрашивал, по какой причине прекращается охота, он неизменно отвечал одно и то же:

— В такую погоду можно убить только свое здоровье, а не кита. Ложитесь в дрейф, капитан.

И мы должны были весь день бездействовать. Это возмущало меня. Я обратился к капитан-директору флотилии с просьбой заменить гарпунера.

Капитан-директор молча открыл сейф, показал мне договор с иностранцами и сказал:

— Разделяю ваше возмущение, но, пока не вырастим своих гарпунеров, придется потерпеть. В плохую погоду норвежцы не охотятся. Видимо, боятся промахов, а они ведь очень оберегают свой престиж.

Мне не хотелось зависеть от норвежцев. Захватив в базовой библиотеке штурманский учебник, несколько книг об Антарктике и китобойном промысле, я отдал их Феде Яшкунову и составил ему учебное расписание.

По этому расписанию Яшкунов целые сутки пробыл на разделочной палубе китобойной базы, чтобы детальней изучить строение тела китов. Потом он три дня плавал на китобойце, где гарпунером был свой дальневосточник с флотилии «Алеут»; у него Федя разузнал обо всем, что его интересовало.

Вернувшись на свое судно, он засел за учебники и стал частым гостем в штурманской рубке.

В один из дней, когда Рейерсен из-за скверной погоды прекратил охоту, я предложил Яшкунову зарядить пушку учебным гарпуном, сбросить за борт ящик и попытаться загарпунить его.

Матрос, конечно, с радостью кинулся к пушке. Он быстро перезарядил ее учебным гарпуном, сбросил за борт длинный ящик и, широко расставив ноги на скользкой палубе, начал ловить ящик на мушку прицела.

Первый выстрел был неудачным: гарпун, таща за собой линь, упал в воду с недолетом.

Стрельба встревожила Рейерсена. Выскочив из своей каюты, он, потрясая кулаками, что-то кричал Яшкунову. Но тот, не обращая на него внимания, зарядил пушку и, движением руки попросив подойти ближе к пляшущему на волнах ящику, вновь приник к прицельной планке.

Возмущенный норвежец поднялся ко мне на мостик и заявил, что он снимает с себя всякую ответственность, если пушка будет испорчена неумелым русским матросом.

— Не волнуйтесь, — успокоил я его. — Этот матрос был комендором на войне и с пушками обращаться умеет.

Скулы у старика перекосились от злости. Тряся головой, он начал твердить о том, что не допустит на гарпунерскую площадку неизвестных ему людей.

— Хорошо, — сказал я. — Тогда разрешите в дни, когда вам нездоровится, охотиться на китов Ольсену. Ему поможет наш матрос. Я понимаю, что в вашем возрасте трудно быть каждый день здоровым.

— У меня нет никаких болезней, и вам незачем подсчитывать мои годы, — ответил Рейерсен сердито, но я все же почувствовал тревогу в его голосе. — Сегодня я прекратил охоту только потому, что оберегаю вас от неприятностей, — пояснил он. — В такую погоду кит может сломать фок-мачту и оборвать все снасти. Поверьте моему опыту.

— Охотно верю. Но у нас иной стиль работы: всякой бездеятельности мы предпочитаем деятельность, даже если она рискованная.

— Поживите столько, сколько я живу, — сказал норвежец, — и вы поймете, что осторожность всегда лучше риска. В особенности если ты не хозяин судна.

— А я считаю себя хозяином.

— О-о!.. Прошу прощения, я так и думал, что вы акционер китобойной флотилии.

Я не стал разубеждать его. А Яшкунов тем временем продолжал стрелять, и все неудачно: он никак не мог приспособиться к высокой океанской волне и к полету семидесятикилограммового гарпуна. Это несколько успокоило Рейерсена, и он не без ехидства спросил:

— Может, вы заметили, что на китобойных судах многих стран у гарпунных пушек стоят только норвежцы? — И, не ожидая моего ответа, добавил: — Скажите своему матросу, чтобы он зря не мучился. Из него гарпунера не выйдет.

— Может, господин Рейерсен покажет нам, как нужно стрелять в цель на такой волне? — предложил я.

— Я стреляю только по живым целям и в хорошую погоду, — не смутясь, ответил он. — А вам советую более расчетливо жечь порох.

И, сойдя вниз, Рейерсен закрылся в своей каюте.

Яшкунов после четырех неудачных попыток явился ко мне с пылающим от стыда лицом.

— Товарищ капитан, честное слово, я с гораздо большего расстояния расстреливал всплывавшие мины, — огорченно оправдывался он, — а здесь все непривычное: и прицельное приспособление, и летит как-то не так... линь, видно, мешает.

— А ты не очень смущайся, — посоветовал я ему. — Если бы люди с первых выстрелов били без промаха, то, наверное, не нанимали бы гарпунеров со стороны. Давай-ка подумаем, какой момент лучше всего выбрать для выстрела и как строить расчеты на такой волне.

Во время войны мне приходилось руководить стрельбой по самолетам и торпедным катерам. Я помог Яшкунову разобраться в его ошибках, и после обеда он вернулся к пушке — снова стрелять, уже сообразуясь с нашими теоретическими расчетами. Вторая попытка была более удачной: из пяти выстрелов гарпун два раза пролетел мимо, а три раза, круша тонкие доски, пробивал ящик насквозь.

Рейерсен больше не показывался из каюты. Стрельбу Яшкунова видел лишь Ларс Ольсен. Молодой норвежец горячо пожал руку Феде, затем вдруг нахмурился, круто повернулся и пошел к своему шеф-гарпунеру.