— Четче доклад, товарищ допризывник!!! Что вы как баба…
— Та-а..рищ… по ваш… прибыл…
— В каком полку служили?!!!
Нет, ну в смысле — не «служили», а собираетесь. И ты ему так робко — дескать, не отрицая ни в коем разе саму соль и суть возврата священного долга… но, если честно… я бы вот ракету какую мог изобрести… или там боеголовку какой-нибудь сокрушительной, несусветной мощности… да я вообще, если честно, уже наполовину студент… а он как рявкнет громоподобно, как на самом Страшном суде:
— Настоятельно рекомендую вам, товарищ допризывник, задуматься о высшем ВОЕННОМ учебном заведении!!! Вы меня поняли?!!! Пшел вон…
Во-от… и сейчас опять вздрогнул!
И Воронин тоже вышел, отдышался, перекурил на крыльце под истошный визг какой-то невероятно полногрудой майорши, а ведь разъясняли ему тогда, и товарищи, и учителя, не говоря уж о предках: Димыч, завязывай! Аукнется потом, ты и так от горшка, на подлодке-то в дальнем походе без всплытия — куда будешь бегать курить, а?! В туалете, как в школе, прятаться? Но теперь — можно! Вот он, штамп — не пыли, пехота!
А потом окончательно пришел в себя и высказал Олег Юрьевичу витавшее в воздухе общее консолидированное мнение:
— Пьяный, вот честно тебе сказать по совести — ты дурак. С твоим-то заиканием, эта, Мишань, как оно это по-умному зовётся… логоневроз, да! У тебя же в карте с первого класса все записано, ну помычал бы перед врачихой сильнее, я не знаю, ну матери бы сказал, добавила бы денег куда надо… Ну на хера тебе эта армия сдалась?! Тут вон, посмотри вокруг — люди за такой диагноз душу продают, вон, видишь, жирный стоит в том углу, да, вон тот, в майке полосатой — вообще под недержание косит, и ничего, не стесняется, не ссыт… ну в смысле — наоборот! А ты?!
Но Олег Юрьевич все упрямо повторял свое давнее:
— Д-да ладно, Дим, ну чего там… Сейчас с третьим классом, а вернусь уже с первым, и категории все откроют… Думаешь, мне на автобазе этой сраной быстрее сделают? Все идут, и я иду… Я что, не мужик, что ли…
Да мужик, мужик, кто бы спорил. Говорю же — последний романтик…
Мы редко виделись последние года полтора. Ну там десятый класс, потом выпускные, вступительные, первый семестр, первая сессия, то да сё. И Олег Юрьевич завершал свое профессионально-техническое, и в самом деле устроился на какую-то автобазу, скоротать оставшуюся вольницу… Это маленькому тебе кажется, что ничего нельзя, то уроки, то заболел, то мать куда не пустит — но уж зато когда вырастешь и сам себе хозяин… Но все получается. Потому что в детстве проблемы решаются просто: тебя кормят, а ты есть не хочешь, глаза закрыл — ну вроде как и нет тебя. А становишься большой, и вроде все теперь можно — да понеслось. И все на бегу, так, случайно, на минутку…
— О, здорово! Ну ты как?
— Да вот, нормально все вроде… экзамена только еще два, послезавтра первый, а я не садился даже еще!
— А я это… На базу устроился. Прикинь, ну чуть ли не «помощник водителя» записали! Ну как может быть у водителя помощник! Это ж не машинист какой! Тут или едешь, или нет…
— Ну а этот, который…
— Который?
— Ну, у которого ты «помощник»?
— Такой дурак — ты бы видел! Все меркнет. Сам с какого-то глухого села вообще… Знаешь, как он позавчера сказал?
— Как?
— Колёсья! Не, можешь себе представить — «колёсья»?!!
Нет, не могу представить. Я, если честно, с тех пор так всегда и говорю.
— Ну это… давай, выйдем, что ли, вечером, посидим, возьмем чего?
— Олеж, вот честно: вот реально «прозрачный», а экзамен этот сразу в диплом идет, тут каждый час дорог…
— А-а… ну, мне на самом деле тоже завтра с этим куда-то ехать прям с утра… с «колёсьями».
— Ну давай, ладно, потом как-нибудь созвонимся!
— Ага, ну давай!
Да, и почти всегда потом, а что, времени-то навалом впереди — вроде как вся жизнь…
Ноябрь и вообще — не самый оптимистичный месяц, а уж ноябрь девяносто первого года выдался в этом плане особенным. Когда схлынула революционная эйфория, вопрос «А что же, собственно, дальше?» встал со всей своей неумолимой остротой. Телевизор включишь, прослушаешь выступление какого-нибудь нагоняющего ужас деятеля — и прямо жить не хочется! И даже исподволь закрадывается такая мысль, что, возможно, в рядах регулярной армии было бы сейчас и поспокойнее как-то! Чтобы, значит, встретить ветер перемен на гарантированном рационе питания и с личным оружием в руках. Так что, может, и зря отбили нам летом право на отсрочку… А переключишь канал — так наоборот, эмоции хлещут и бьют через край! Брокеры, трейдеры, менеджеры — вот она, настоящая жизнь! И опять тоска: ну ладно, выучусь я через пять годков, изобрету-таки ракету и боеголовку — и куда я с ней потом? На биржу, продавать?!
И «Спартак», да… Тут вообще горюшко невосплакучее. Сколько ни старались, и даже дважды по ходу первенства всухую приложили цска — но в итоге так и не догнали их. Эх, кабы мы еще пробили столько пенальти, сколько они, хотя бы вполовину… Я рассеянно сидел тогда на какой-то лекции, я знал, что мы в Ташкенте проигрываем после первого тайма, гол забил неведомый Пятницкий, и нам нужна только победа, но смотреть вживую нет никаких душевных сил, и я кое-как слушаю лектора, но информация скачет и не держится в голове, и точно со звонком в аудиторию влетает мой красно-синий одногруппник и натурально планирует сверху вниз с диким криком:
— АААААААААА!!!!!
И я понимаю, что всё, это всё, это совсем ВСЁ, так и осталось 0:1, ну или типа того, уже неважно, это последний чемпионат Союза, больше никакого Союза не будет, это ясно, а будет, небось, какое-нибудь первенство колхозов, и это будет уже никакой не «Спартак»… (скажи мне тогда, что «Спартак» все-таки будет и что Андрей Пятницкий станет одним из самых любимых — вот ни в жизнь бы не поверил. А сразу бы убил. Судьба! — Прим. авт.)
И Кубок УЕФА, ответный матч с греками, последний шанс зацепиться, может, если пробьемся — то и не развалится… Но тяжело будет после домашней нулевой ничьей, а главное, Федора Черенкова удалили, он уже не выйдет… Федор уже уезжал за рубеж, но потом вот вернулся, но теперь-то точно все разбегутся… И неизвестно, покажут ли матч по телевидению, тут не до футбола, откровенно говоря, такие дела-то в стране творятся! Но даже если и покажут, то Федора все равно не будет, а значит, я уже не увижу его никогда, НИКОГДА. Да вообще, с Родиной-то нашей бедной неизвестно что еще станется…
В общем, минорный настрой уверенно наступал по всем направлениям. А тут еще и Олегу Юрьевичу повестка.
— А, и это еще — с-самое главное-то забыл тебе сказать! Т-ты днем-то завтра дома будешь?! Н-надо же за в-водкой будет сходить — поможешь ящик дотащить?!
И я спросил в крайней степени недоумения:
— Олеж, а как мы водку-то возьмем? Тем более целый ящик?
Да, со снабжением в ту осень даже в городе-герое Москве было туговато. То есть я не хочу сказать, что прям голодали, нет — но подспудное напряжение при взгляде на пустые прилавки ощущалось. Тяготило немного. Мол, сейчас-то ладно, сейчас ничего еще — но что потом? Зимой, к примеру? И не пора ли уже приступать к созданию пресловутого «неприкосновенного запаса»? Мы второй курс учились по субботам, а в понедельник был выходной, и как раз в понедельник какой-то сидел дома, мама звонит: «Спустись-ка к магазину, подойди, в очереди тут стою…» Спустился, и активистка движения — ну натурально — проставила мне номер на руке химическим карандашом, потом еще раз подошел, взяли на двоих четыре килограмма какой-то крупы вместо двух… было дело!
На сигареты были талоны. Имели, между прочим, в среде курящих соучеников статус практически резервной валюты, вполне можно было какое-нибудь актуальное задание на месячную норму выменять при необходимости!
Не говоря уж про водку. Водка… хвала Провидению, мы не пили ее тогда. В восемнадцать лет человек, по сути своей, счастлив и безо всякой водки, даже если и повестка. Мама тогда опять же — зашла в магазин, ну просто так, даже в непрофильный отдел, хотя там и в профильных на витрине одна морская капуста и минеральная вода, и уже развернулась уходить, и вдруг… и именно что в непрофильный, чтоб хоть как-то отвлечь и сманеврировать — выставили!!! Ее, родимую!!! И мать говорит: «Ну прямо как штормовой волной на берег выбросило!» Прям швырнуло и прижало к прилавку! И продавщица ей орет: «Женщина, вы брать будете, две в одни руки, что стоишь, как неродная!» И мама ей: «Буду, буду!» — «Так берите скорей!!!» — «Да не могу, сзади так навалились, руки под прилавком зажало, я кошелек из сумки вынуть не могу!!!» Но взяла, конечно. Припрятала потом на черный день в укромном месте… Я тогда пластинки свои детские разбирал, и как раз любимую «Алису» вытащил, и вдруг — опа! — стоит еще одна полулитровая страна чудес с канонической «пшеничной» этикеткой. Сразу скажу, что годы, проведенные в заточении, не изменили вкус напитка ни в ту, ни в другую сторону. Время, как говорится, не властно…