— …Сядешь и решишь потом. Чего ты — тупой, что ли?
— Убедил, — сдался я.
Когда я спустился вниз, Олег Юрьевич уже стоял у подъезда и прикручивал к багажнику пластмассовую пятилитровую флягу.
— Вот, — сообщил он. — Мать разрешила на Водный съездить, велела на родник заехать, воды набрать. В кои-то веки… а я думал — так и буду вокруг дома кататься до самой путяги. Или — прям до армии! В школе-то в новой как дела?
— Да нормально, — подумав, сказал я. — Нормально. Жить можно.
— Ну а раз нормально — то и поехали! А то я чувствую — когда тебя еще вытащишь! Да и осень уже…
И они — в который уже раз! — поехали…
Добрались до родника, спустились вниз. Олег Юрьевич присел на корточки, долго, в стиле всех без исключения любителей экологически чистого питья, полоскал и без того чистую флягу, потом аккуратно наполнил ее до самых краев и приторочил на исходную позицию. Мы не спеша поднялись по скрипучей деревянной лестнице наверх, где повстречали группу дружелюбно настроенной и численно превосходящей молодежи:
— Пацаны, на великах дайте прокатиться! Или, хотите, махнемся: вы на наших, а мы на ваших!
— Во, нашли пацанов… — отреагировал я. Ну в самом деле: один так и вообще чуть ли не перед армией, а все вокруг дома катается.
— Ага, сейчас, — поддержал меня Олег Юрьевич. — Раз-два. Давай, вон — на выход подъезжай, там поменяемся! Погнали…
— Погнали!
…Вперед, вперед, еще, еще — полетели! Эх, и красота же — просто мчаться вперед, не разбирая дороги, и снова вместе, и опавшая листва шелестит под колесами и разлетается в разные стороны — вперед! Как булгаковская Маргарита, разве что по земле, а не по воздуху, но какая разница, не оглядываясь, прошлого нет, есть только настоящее и будущее — лететь!
— Куда несешься, они отстали давно! — я даже не вижу Олега Юрьевича, но чувствую, как он улыбается…
Остановились мы только в каком-то дворе у самого метро.
— Куда ты несся-то так?! — весело спросил Олег Юрьевич. — Эти-то отвалились почти сразу, а у меня чуть фляга не оторвалась, хорошо вон, привязал хоть нормально…
— А, не знаю! — честно ответил я. — Просто вот хотелось нестись вперед, и все. Прям не мог остановиться!
— Я на самом деле тоже… — серьезно сказал Олег Юрьевич. — Надо попить чего-то. А то я аж запыхался чутка.
— Так вот же у тебя — пять литров на багажнике!
— А, ну точно же! Сейчас, погоди…
Олег Юрьевич исчез и через три минуты вернулся со стаканом, любезно предоставленным ему автоматом по продаже газированной воды.
— Не из горла же нам хлебать, как алкашам каким, — прокомментировал он свои действия. — Да и неудобно, из такой здоровой-то!..
Мы отвязали канистру и разлили. Вот клянусь — хрящиковская яичница и вода тогда… и нету на целом свете ничего вкуснее.
Между тем, несмотря на верное в целом пророчество Олег Юрьевича, какие-то элементы порядка на местах в стране все еще сохранялись. Поэтому спустя еще минуты две откуда-то со стороны детской площадки выдвинулся милиционер и решительно направился к нам.
— Так, вы что тут распиваете?! — строго спросил он. — Зачем стакан утащили?!
— Воду… — честно доложили мы, маленько задрожав от страха и возможных элементов правосудия.
— Да?! Ну-ка, дайте сюда! — и блюститель законности принял посудину и тщательно обнюхал ее изнутри. — Ладно… чтоб на место потом поставили. Я прослежу…
И величественно удалился. Да, в то далекое уже время сотрудники органов еще бдительно стояли на страже социалистического имущества. Даже самого незначительного.
— Он что, правда подумал, что мы водку тут пьем?! — спросил я, как схлынули первые, самые яркие эмоции.
— Да вряд ли, — авторитетно заверил меня Олег Юрьевич. — С пяти-то литров — мы бы в лежку тут уже лежали наверняка!
И мы, не сговариваясь, дико захохотали. А я вдруг почувствовал, что все теперь сложится хорошо. И с контрольной, и со «Спартаком», да и вообще. В такой-то вечер разве может быть что-то не так?..
…И время утекало, но не успело утечь до конца, и кто-то из последних сил (Мостовой. — Прим. ред.) вытянул уже почти ушедший за лицевую мяч, и Федор аккуратно головой кивнул его в ворота… есть! Ну я же говорил уже, что Федор — гений…
И всякий раз, бывая на Речном (а я, в общем, бываю на нем почти каждый день), я вижу: вон тот двор, а вон там стояли автоматы с газировкой…
«Спартак» — Чемпион!
Мироныч
На день рожденья Миронычу всегда дарили портфель. Иногда даже два. Вы спросите: что же он делал с такой прорвой портфелей? Да ничего. Прежний выбрасывал, и всех делов. Он и цветы все потом… того… а цветов Миронычу на первое сентября дарили больше всех. Много больше. На порядок, выражаясь строгим математическим языком. Приходили пожилые, как тогда казалось, люди, про которых почтительно шептались: «Двадцать седьмой класс… о, а вон тот, седой — тридцать второй…» Боже, неужели и мы когда-то такие будем? Будем, будем… только на первое сентября нам к нему уже не прийти…
— Лебедев, возьми, пожалуйста, цветы, отнеси их куда-нибудь… там за школой есть мусорный бак!
— Жалко, Владимир Миронович! Не отнесу!!!
— Ну, возьми с собой… Девушке своей подаришь.
— У меня нет девушки.
«Если ты хочешь обнять соседку, то это значит, что ты чересчур здоров, а если ты хочешь обнять соседа, то ты чересчур болен».
— Ну, ты сейчас возьми… а подаришь потом, когда будет!
Да, в логической парадоксальности мышления тут мог тягаться только Олег Юрьевич… но ведь тут еще — и опыт, перешедший в мудрость, чего далеко не про любой опыт можно сказать.
«Скрещиваются мальчик и девочка, хотя вам об этом знать еще рано. А прямые в пространстве — скрещивающиеся».
— Не будет. Меня никто никогда не полюбит.
«Вот ученик и ученица. У них сходимость… сходимость по признаку Коши!»
— Ха! Тебя не полюбишь, пожалуй…
Мироныч преподавал математику, ну и, само собой, был нашим классным руководителем. Но на самом деле как-то незаметно со временем выяснилось, что гораздо больше преподавал он самоё жизнь, так сказать… Не напрямую, конечно… «Я — простой советский учитель…» Если тут вообще можно что-то преподать. «Научить нельзя. Можно только научиться» (и это единственная цитата в главе, которая принадлежит не Миронычу, а основателю «Спартака» Николаю Петровичу Старостину… Хотя и кто знает. — Прим. авт.). Жизнь — не математика. «Ученик — это не человек». Математика — строгая наука, «спросят тебя определение — скажешь, попросят доказать теорему — докажешь…», есть «Дано» и есть «Найти», и правильный ответ, пусть и без путей его достижения, всегда можно посмотреть в конце задачника, а в жизни… Да и вообще с опаской относишься ко всевозможным жизненным учителям: так сказать, «из-за скобок вынести можно, это разрешается… Из магазина нельзя», но Мироныч…. Потому что «умных людей много. Выйди на Калининский проспект, останови — каждый второй умный! Каждый первый умный, каждый нулевой!!! Такой умный, что дверь без ключа откроет… он тебе рубль даст на сдачу, а ты будешь думать, что дали два! Три!!! У него в колоде пять тузов, и все у него на руках… Вот порядочных людей — мало…»
Хотя начиналось, конечно, все непросто. Когда ты, выражаясь образно, практически невольный реципиент и объект передачи Мудрости… «Тебе сейчас, как тому пассажиру в автобусе, которому сперва было трудно-трудно, а потом стало легко-легко… И все от него разбегаются…» И контрольная, опять же, самая первая. «Негры в Африке кричат: “Не хотим больше есть бананы! Хотим писать контрольные!” А им отвечают: “Нет! Ешьте бананы!!!” А вы?..» И трояк потом рассматриваешь свой уныло, но ты же не знаешь пока, что… «четыре… четыре еще надо заслужить. Я бы поставил тебе четыре, если бы я относился к тебе плохо. Но я отношусь к тебе хорошо, поэтому ставлю три… Тебе вообще два надо было ставить!!!» Но уж зато потом: «…гениальность у тебя пройдет, и начнется нормальная жизнь!» Да, все так. Все как в жизни.