Все-таки установившийся вербальный контакт — это уже было неплохо.

— Не ну ты чё — ты чё тут ваще делаешь-то?!!

— Тебе-то чё — да ничё!

— Да ты вообще откуда такой борзый взялся???!

Правду говорить легко и приятно, тем более что больше все равно сказать было нечего. Я неопределенно махнул рукой в сторону родного микрорайона. Трио нападающих дружно поворотили башни в указанном направлении — и взгляды их нежданно побледнели:

— Так ты чё… Сусанинский, что ли??!

Я посмотрел. Вид на многоподъездную шестнадцатиэтажку, возведенную три года назад в самом истоке улицы Ивана Сусанина, открывался прекрасный. На самом деле многочисленные в нее переселенцы своими порядками и обычаями как раз внесли разброд и смуту в стройные ряды сусанинцев. Но в текущий сезон сила все еще пребывала с ними, и лишний раз упоминать их имя всуе не рекомендовалось никому.

— Так ты сусанинский, что ли? У меня там брата позавчера от… (нанесли определенные лицевые повреждения, скажем так).

Да, получивший повреждения брат — это был Аргумент…

— Не, не, не, — замотал головою я. — Не сусанинский. Рядом. Но мы с ними в контрах.

В контрах, напомню я тем, кто вдруг позабыл, сусанинские были, как махновское Гуляйполе — абсолютно со всеми. Но недостаточное знание собеседниками тонкостей и подводных течений нашего «бассейна», отделенного от Ховрина полуостровом протезного завода, сыграло в мою пользу. «Аттаканте» с нескрываемым уважением посмотрели на персонажа, представляющего интересы конфессии, враждующей аж с самими великими и ужасными сусанинскими. Вступать или нет с ним в фулл-контакт либо товарно-денежные отношения — требовало дополнительных мозговых усилий и четкой оценки возможных последствий. Для усиления эффекта я потеребил рукав милицейской рубашки, которую мне подарил отец и которую я часто надевал на выездные мероприятия в соответствии с принятой среди питомцев «Дзержинца» модой. Примерно так в следующее десятилетие особо одаренные граждане будут класть на заднюю полку автомобиля серую фуражку органов правопорядка.

— Ладно, — наконец-то сформулировал свою мысль старший. — Мы с братом и еще там пацанами послезавтра поедем им жестоко мстить… Пойдешь с нами?

Я облегченно вздохнул и заверил, что в названный день просижу у окна как Аленушка у пруда с картины Васнецова и все глаза прогляжу ожидаючи — не идет ли кто мимо, чтобы нанести сусанинским суровую и неотвратимую вендетту! И уж если кто пойдет — тут же встану в их самые первые ряды.

Засим инцидент можно было считать исчерпанным. Пора было переходить к теплой процедуре прощания. Вернее — расставания до послезавтра.

— Ну ладно, — сказал ведущий. — Чего бы такого у тебя отобрать?

Ах-ха-ха — нашли дурака! «Трезвый, пустой, денег нет», как гласит табличка все у тех же дальнобоев. Мы же как разведчики — в глубь вражеской территории налегке, без малейших опознавательных знаков. Двадцать копеек было на мороженое — так и те ушли бабке-вонючке с плавучей галоши. Я же говорю — везучий!

— А насос есть у тебя? Ты не бойся, мы же послезавтра вернем, когда приедем! Нам колеса подкачать надо.

— Не, нету.

— Как же ты без насоса ездишь? А «семейник»? Во, у тебя «бардачка» два — наверняка есть! Давай, мы же вернем!

Бардачка два, да… но оба пустые. Ключи-то дома лежат. И уж тем более — мастер-ключ «семейник»!

— Так, чего бы взять-то на память о знакомстве… О, ниппеля!

Да, ниппеля были модные, «машинные». Не каждому так везло, но ведь это все-таки полугоночный, а не «Школьник» или «Орленок». Плюс еще крышечка не пластмассовая, а железная, блестящая — мне их Олег Юрьевич с какой-то «шахи» скрутил и подарил, чтоб я позорным пластиком не портил бравый вид нашей экспедиции…

— Давай сюда!

— Ну бери, ладно… что я тебе, еще сам снимать буду?!

И старший закряхтел, нагибаясь… Тут, конечно, можно было бы улучить момент и наподдать с носка, и резко ходу — но я не стал. Ведь мы же теперь — ДРУЗЬЯ.

— Ну, бывай. Не забудь — послезавтра!

— Да не забуду… вас забудешь, пожалуй…

На самом деле все приключение заняло минуты три. А еще через десять я уже сидел во дворе пятого дома. Однако Олег Юрьевич, встревоженный моим отсутствием, успел бросить клич, поднять тревогу и вызвать подкрепление. Спешно подходил самый что ни на есть основной состав. Дмитрий Воронин, Евгений Чернов, и подтянулся даже Василий Нешишкин, который, кажется, уже тогда значительную часть личного времени проводил у винного отдела в шумной компании своих многочисленных старших братьев и отцов. Я заверил, что помощь не понадобится, и кратко пересказал содержательную часть.

— Да они там с ума посходили! — выслушав, весело резюмировал Дмитрий Воронин. — Сусанинским мстить собрались… видно, и в самом деле сильно мозги брату отшибли! Если и правда опять приедут — я схожу посмотрю, заместо цирка!

А Олег Юрьевич ничего не сказал, а сел на свою «Каму» и уехал, а через две минуты привез мне новые колпачки, которые блестели даже ярче старых.

— Естественно, — пояснил Олег Юрьевич. — Те с «шахи» еще год назад, а эти с «семёры» прям со свежей!

А я сидел и думал, что хорошо вот так сидеть во дворе, лето, и вечер, и скоро футбол, и, главное, все вокруг свои… наверное, это и есть — Родина. Тем более что и Сергей Родионов забил.

Жалко только, что потом вылетели в одной восьмой, и не помог даже хет-трик форварда двадцать первого века Беланова. Хорошая все-таки была команда.

Вот и вся история.

Золото

Если спросить сакраментальное «Ну, ты, конечно, помнишь, как все это начиналось…» — я отвечу честно: «Ну конечно же помню! Я же докладывал… Я сижу у бабушки, у старенького черно-белого телевизора, и ”Спартак” проигрывает в хоккей Динамо, один–четыре, и время еще есть, но вот выход два в одного, и вратарь Новиков в отчаянном шпагате бросается из угла в угол, но тщетно, сетка за его спиной взлетает вверх, это гол, и я сжимаю кулаки в бессильной зло…»

Нет, нет, это-то понятно. То есть понятно, что интегрально все началось именно тогда. А конкретно сезон, ставший в итоге «золотым», твое, так сказать, личное первое чемпионство, чтобы не только на заборе и в спорах до хрипоты с неверными оппонентами?.. Ну конечно! Конечно, и это! Разве можно такое забыть! Восемь из четырнадцати лет ожидания, это больше, чем полжизни, да даже нет, это целая жизнь, ведь это, собственно, жизнь и есть!

Мама тогда определила меня в вечернюю математическую школу, маленько поднабраться ума, ну и прибиваться потихоньку к будущей разумной жизни. На самом деле мне нравилось туда ходить: и находиться в среде мыслящих интеллигентных очкариков, но особенно — ездить. Выйти на «Октябрьской-кольцевой», но не сразу побежать на эскалатор, а обернуться и посмотреть на голубое «небо» под аркой в торце станции… Мама тогда показала мне и сказала: «Смотри, там как будто небо виднеется. Мне в детстве показали и сказали — вон, видишь? Это небо сверху светит. Хотя и под землей! И я — поверила!!!» А до меня вдруг доходит, что когда-то и мама моя — была маленькая… Детство — это когда веришь. Даже в кусочек неба под землей. И я — тоже поверил. И верю до сих пор.

А потом выйти на улицу. Идти недалеко, всего-то пару домов — но невероятно интересно! Потому что в первом доме — пельменная, самая обыкновенная… но зато внутри — студенты весело галдят, и тетка в белом кокошнике щедро накладывает им из большой кастрюли, и они идут к высоким столикам, и пар от тарелки, и запах, запах, кажется, прямо до головокружения… Эх, вырасту, выучусь — и тоже буду так же гордо подходить к раздаче, и получать свою порцию, и нести ее на вытянутых руках! Уже хотя бы ради этого стоит потерпеть!

И — уходящий вдаль Проспект, и машины мчатся по нему куда-то в бесконечность и неизвестность, и хорошо бы еще, чтоб зима, и косой снег летел, фонари мерцают, и деревья стоят уже запорошенные — тогда вообще сказка! Что там, впереди, куда, зачем — вот бы просто взять и пойти, и узнать — что там?! Подкрепиться пельменями — и вперед, вперед! Детство — это когда еще не знаешь, что там тебя ждет, там, за изгибом дороги, какая тайна, и ужасно хочешь узнать… и — мечта. А потом — ты просто знаешь, что там, и все. И — никакой мечты.