Он сделал жест, будто помешал небрежно рукой весь необъятный Хаос, кишевший вокруг его дворца.

— Это так, базилевс, — не дрогнув, ответил я.

— Теперь мы будем искать его вместе, — грозно выговаривая каждое слово, сказал Аттила. — Сядь здесь.

И он посадил меня на раскладной табуретик, по правую руку.

— Стратег, ты привел ко мне верховного прорицателя, — сообщил он Демарату. — Ты свое дело сделал.

Демарат склонил голову с эллинским достоинством… и словно подмигнул мне своим чистеньким большим пальцем правой ступни.

— Базилевс, я не уверен, что способен оправдать твое доверие, — блюдя должностную честность, признался я, когда шаги стратега стихли за дверями.

— Не твое дело оправдываться, — миролюбиво поморщился Аттила. — Свою силу ты уже показал. Довольно. Раз-другой в год ты будешь говорить «да» или «нет». По желанию. Как подскажут тебе боги… Или брюхо. — Тут он в самой величественной Зевсовой позе гулко пустил ветры. — Так будет «да». Разумеешь, великий прорицатель?

Я вышел из дворца очень сытый, чуть-чуть пьяный и — совершенно равнодушный. Никогда — ни до, ни после того дня — я не погружался в столь всеобъемлющую наплевательскую нирвану. Даже Нисе не обрадовался, а кто другой за все эти никчёмные тысячи лет хоть раз кинулся мне на шею и так сердечно пустил слезу. Я только спросил ее между прочим:

— Что скажет Демарат?

— О! Демарат тебя тоже очень любит! — отпустив меня, взмахнула руками Ниса. — Ты как он. Пойдем, у нас теперь очень просторно. Я приготовлю тебе ложе.

— Сожалею, Ниса, — ответил я, ни о чем в ту минуту не сожалея. — Отныне я — цепной пёс базилевса. Вернее, собачка на шелковой подушке.

Ниса отступила на полшага и побледнела:

— Раб?! Он раба из тебя сделал?!

Моя усмешка сразу успокоила ее — видимо, она хорошо знала, как усмехаются рабы.

— Кем он взял тебя?

— Верховным прорицателем.

— Жаль… — протянула Ниса, но глядя уже уда-то в сторону.

И вдруг взмахнула руками и пронзительно крикнула.

Я оглянулся: какой-то коряжистый карлик, окутанный клочьями разноцветного меха, убегал, петляя меж кибиток.

— Стоит и таращится, — смеясь, сказала Ниса. — Я пугнула: сожжем тебя, как крысу. Ты ведь можешь их всех сжечь?

— Могу… если получится, — уклончиво и постно соврал я.

— Всех-всех? — Ниса обвела рукой весь притихший табор.

— Всех-всех… — пообещал я.

…Первые «нет» и «да» верховный прорицатель проедал авансом целый год.

И весь год я благодарил судьбу, что Аттила не разменивает мои гимназические познания в Истории по мелочам. Он неспроста выдерживал «посланника богов».

Наконец, пятнадцать веков назад, весной четыреста пятидесятого года от Рождества Христова, владыка гуннов ввёл меня в свои сокровенные покоим, где дюжина светильников почти с электрической яркостью освещала три кубка. Три кубка — золотой, серебряный и бронзовый — сверкали, до краёв наполненные кроваво-алым вином.

— Разумей! — повелел Аттила, прищурившись по-сфинкски.

«Ты все пела, это — дело…» — подумал я, проведя год в необременительной компании Демарата.

— Я могу предположить, базилевс. Здесь три империи.

— Твое слово, — с угрожающим спокойствием проговорил Аттила. — Не ошибись. Не прогневай своих богов.

Он положил указательный палец на край золотого кубка и как бы невзначай коснулся жидкости. Я видел: алая жидкость содрогнулась. Одна трусливая жилка дрогнула в моей утробе… слишком настырно я доказывал себе, что перестал страшиться смерти… вновь порочный круг гордыни…

— Нет, — невольно потянул я время… и неспроста.

Перст Аттилы поднялся и лег на серебряный кубок.

— Нет, — осмелел я.

Перст владыки оставил серебро и лёг на бронзу.

— Не торопись, — тихо-тихо повелел Аттила.

Тут я совсем обнаглел:

— Если бы кость кидал я, то и в третий раз сказал бы «нет».

— Ведь ты послан ко мне, — участливо напомнил Аттила, ему не нужен был прорицатель, обнаглевший от страха. — Ты должен знать, что будет.

— В этом кубке, хоть он и дешевле остальных, крови не меньше, чем в первых двух, — осторожно уклонился я в существо, а не в даты.

— Даже больше, — сверкнул одним оком Аттила, а другое его око было глубоко и темно… где-то уже видел я эту тьму… — Больше. Но и в этом кубке мое вино, во всех трёх — будет моим, и — в этом. Но в этом больше. Раз так, должен сказать ты!

«Изменить Истории?» — потерялся я.

— Ты должен сказать, — велел Аттила. — Ты всего лишь посланник, гонец того, что уже случилось.

Передо мной был царь гуннов или маг, или сам князь мира сего, знающий, откуда и зачем я украден… Но чего я испугался в то мгновение? Какой новой бездны?

— Ведь ты всего лишь посланник, верно? — Аттила добавил в свою реплику каплю сомнения… и этим-то поймал меня!

— Да! — подтвердил я и содрогнулся: вот он и поймал!

— Да! — в голос возвестил Аттила, вырос на голову, засветился весь электрически и поднял бронзовый кубок со стола. — Да! Сошлось! Ты — хороший прорицатель. Здесь — Тулуза!

Я опешил.

— Пью Тулузу! — возгласил Аттила. — Верховный прорицатель, в награду за опасный труд — насладись Римом.

— Римом? — сплоховал я, но вне воли и всякого разумения протянул руку, будто за рукав потащил ее кто-то незримый, к кубку из серебра.

— Стоишь на талант дороже своей цены, — изрёк похвалу Аттила. — Очень догадлив.

Изящный, как цветок лилии, сгусток тяготения — вот чем оказался этот кубок. Одной рукой я мог только повалить его, двумя — оторвать от стола. Аттила держал Тулузское королевство готов на отлёте, невесомо, как бокал с шампанским.

— Я тоже опасаюсь, что кровь римских легионов куда тяжелее… — усмехнулся Аттила, видя мои мучения. — Пей. Ты обязан разделить со мной эту войну.

Легче было поклониться кубку, чем поднять ее к губам.

Вино, душистое, душное и чуть жгучее, протрезвило меня. Поплыл туман в глазах, и я прозрел весь медиумический трюк Аттилы. В тумане, увлекаемый тяжестью кубка вниз, как я сделался умён!

Властителю варваров нужен был настоящий ответ — прорицание без воли прорицателя… Что же сделал я? Вошел — увидел три кубка, отставленные друг от друга на равные расстояния — и сразу догадался по-своему. Три царства: золотое — первый Рим, серебряное — второй Рим, сиречь Константинополь, бронзовое — варварская Гунния. Я невольно понадеялся… на скромность царя Гуннии, хотя золота в ней было уже не меньше, чем в обоих Риммах, вместе взятых.

«Не ошибись», — предупреждает Аттила. И я спохватываюсь. Как оскорбить базилевса признанием, что его царство дешевле прочих, хоть и не меньше, как мешок набитый соломой перед двумя мешками с зерном… И то правда, что гунны золотом не беднее обоих Римов — самая захудалая кобылка, и та вся сверкает.

Я растерялся… И в тот миг я уже не знал Историю Древнего Мира, я не знал, что благополучно существует Тулузское королевство готов, варварское королевство, немногим уступающее первому Риму, и не помнил о Каталаунских полях, державшим звание самого кровавого места Европы до наших дней.

Аттила добился своего: он получил ответ не прорицателя, но — через прорицателя. Он сумел на миг стереть из моей памяти человеческое знание о событии, которому суждено случиться на поверхности Истории — и тем самым вызвал ответ Бездны на свое уже непоколебимое решение. Бездна ответила ему эхом на его собственное «да»…

Вина было много, я тонул в нем, а кубок все не становился легче.

— Довольно, — услышал я глас владыки Бездны. — Ты заслужил отдых.

Кто-то большой и черный отвел меня в отведенные мне покои, где потом я очнулся и, беспрепятственно выйдя из дворца, обнаружил рассвет нового дня.

Было очень безлюдно и тихо вокруг Демарата, которому полагалось дожидаться меня у самых дворцовых ворот по закону до смерти надоевшей мне космогонии.

— Ты не рад мне, — сразу засмеялся он, трезвый как никогда.

— Деваться некуда, — вздохнул я. — Устал. Страшно устал.