— Понимаете, именно в этот вечер я очень сильно хотел побыть с вами наедине. И я премного благодарен вам за такую возможность!

Николе стало приятно от ощущения, что она доставляет Гансу удовольствие, и ей уже было все равно, что позже скажет Курт.

Ужин прошел за разговором о будничных вещах. Потом, когда Ганс собрался вызвать такси, чтобы поехать еще куда-нибудь, Никола вдруг предложила:

— Давайте лучше прогуляемся — я бы хотела побыть на воздухе.

— Да? А вдруг опять пойдет дождь? — засомневался Ганс.

— Вот тогда и поймаем такси!

— Прекрасно! — Ганс взял под руку Николу, и с молчаливого взаимного согласия они пошли в обратную сторону от оживленных улиц с их ярким освещением и бесконечно мчащимся транспортом, к темным и тихим в это время суток торговым причалам Белбжик и Уши.

У края гавани швартовалось множество различных судов всевозможных названий. Одни из них были совершенно безлюдны. На других из транзисторов неслась поп-музыка. Волны бились о корпуса судов, опоры скрипели, лампы метались на мачтах кораблей.

Пока Ганс и Никола лавировали между лужами на разбитом асфальте, вновь собрались грозовые тучи, и внезапно начался настоящий потоп.

Они промокли до нитки, прежде чем Ганс помог Николе надеть плащ. О такси в этом месте думать не приходилось. Ганс осмотрелся, затем протянул Николе руку и со словами: «Пойдемте скорее!» — заторопил ее к узкому трапу, который вел на палубу пустынного суденышка. Катер не отличался особой чистотой, будучи забит ворохом пустых коробок из-под цветов.

Трап и нижняя палуба были скользкими от дождя и прелых листьев. Но под козырьком верхней палубы оказалось сухо. Ганс перевернул два деревянных ящика, и они с Николой сели.

— Мы же вторглись на чужую территорию! — воскликнула Никола, тяжело дыша.

— А кто об этом узнает? Кому нас судить? — Но сам Ганс уже ругал себя. — Мне надо было настоять на такси. Даже если мы хотели прогуляться, можно было попросить таксиста подождать или подобрать нас в определенном месте. А теперь вы промокли насквозь.

— Мы бы все равно промокли, пока искали такси, — настаивала на своем Никола. — Да и я ничуть не больше вашего промокла. Давайте пока посушим плащ. — Сдерживая дрожь, она сняла его и передала Гансу, чтобы тот повесил плащ на крюк балки, тянувшейся сзади них.

Некоторое время они сидели молча, наблюдая, как по палубе и близлежащей набережной изо всех сил стучит дождь. Затем Ганс слегка наклонился, заложив руки между колен. Не глядя на Николу, сказал:

— Никогда не думал, что именно здесь нам придется прощаться, Диана, — на этом грузовом катере, да еще в грозу!.. Я бы хотел увезти с собой и навсегда запомнить те несколько эпизодов, которые были связаны с вами, — как я представлял вас себе в школе, в Веве; как вы плавали в бассейне и загорали на солнце; как вы выполняли роль хозяйки на приемах, устраиваемых братом; как вы были сказочно прекрасны на раутах; и как все произошло здесь — это я буду помнить дольше всего, и ничего не будет мне дороже! — Он откинулся к стенке, в его голосе и жестах сквозило отчаяние.

Не совсем понимая его, Никола какое-то время молчала. Потом попыталась ответить:

— А почему мы должны прощаться именно сегодня? Разве вы не остаетесь на выставку?

— Только на первый день. Сегодня утром, когда вы предложили провести с вами больше времени, чем я рассчитывал, ориентируясь на ужин в вашей вилле, я решил, что это будет по-настоящему последней нашей встречей, если вы не сумеете назначить мне другой. Но встреча эта мне нужна — память о ней я хочу увезти с собой. — Поколебавшись, Ганс повернулся к Николе и взял ее руку. — Вы ведь знаете, что я влюбился в вас, не так ли? — спросил он.

Никола отвела взгляд.

— Думаю, что да… Но я этого не хотела…

— Поверьте, я тоже! — И Ганс усмехнулся, хотя то была горькая усмешка. — Но это произошло, я не сумел сдержаться, хотя и знал, что у наших отношений нет будущего. И вот теперь мне приходится расплачиваться… потерей вас. Рано или поздно я должен буду забыть мадемуазель Диану. Но самое тяжкое — это рассказать вам почему. Сделать это я обязан, и именно сегодня. Выслушайте меня, пожалуйста, Диана!

— Не говорите, если это вам тяжело, — произнесла она. — Вы не знаете, каково мне слышать, что вы влюблены в меня! — И Никола решила прибегнуть к правде. — Но, видите ли, я сама люблю человека, который не любит меня!.. Может, мы оставим все это, как есть, не говоря больше друг другу ни слова? Мы нравились друг другу. Какое-то время были друзьями. Разве этого не достаточно?

Он покачал головой.

— Для меня, я уже сказал, этого не достаточно, но это все, что мне останется от вас… И все-таки я должен объяснить, почему, любя вас, не могу просить выйти за меня замуж. Выслушайте, пожалуйста! — попросил Ганс.

Он хотел, чтобы Никола выслушала его.

Суженой ему, сказал Ганс, всегда была девушка по имени Хильда — кузина в каком-то дальнем родстве двумя годами моложе его. Мальчик и девочка росли вместе, дружили, нравились друг другу. В обеих семьях считалось само собой разумеющимся, что «придет день» и они поженятся.

Но раньше чем настал тот день, Хильда оказалась неверной. Она обручилась с другим человеком, который, однако, бросил ее, когда Хильда попала в автомобильную катастрофу. Теперь ее здоровье частично восстановилось. Остался поврежденным только позвоночник, болезненно реагирующий на резкие изменения атмосферного давления и температуры воздуха. Нельзя ей и волноваться. Правда, с болями Хильда как-то свыкается, веря, что и они со временем пройдут. В этой ситуации, спокойно объяснил Ганс, он не мог оставить Хильду одну.

Перед самой поездкой в Лозанну он попросил ее выйти за него замуж. Через некоторое время после возвращения с конференции Ганс намерен продать свою долю в компании на Розенштрассе своему партнеру — брату, а после женитьбы на Хильде приобрести другую фирму, возможно, на Мадейре, Гран-Канария или Тенерифе, где климат сотворит чудеса со здоровьем Хильды, а то ведь в Дюссельдорфе зимы часто не только влажные, но и пронзительно холодные, что отнюдь не способствует ее выздоровлению.

— Вот и все! — сказал Ганс. Подытоживая, он особо подчеркнул, что влюбился в Диану помимо собственной воли и считал своим долгом еще до отъезда рассказать ей всю правду. Ганс хотел также, чтобы она поняла, что, несмотря на существующую разницу между понятиями «влюбиться» и «полюбить», можно испытать и то и другое и тем не менее оставаться верным той девушке, с которой он обручился до поездки в Лозанну. Более того, он не делает никакого одолжения Хильде, а искренне желает, чтобы их супружеская жизнь была благополучной.

— Могу ли я попросить вас пожелать мне в этом успеха? — обратился Ганс к Николе.

— Конечно, я с удовольствием этого вам желаю! — тепло ответила она и добавила: — Кстати, по-моему, я поняла, что влюбленность — это всего лишь страстное увлечение, с которым, если потребуется, можно справиться, а вот любовь — это уже на всю жизнь.

Ганс не согласился.

— Нет, — в раздумье произнес он. — Влюбленность — такое же подлинное, сладкое чувство, что и любовь. Просто в состоянии влюбленности вас подстерегает больше неприятностей. Влюбленные легкоранимы. Ревнивы. Не столь великодушны, как те, кто любит. Самый лучший вариант, по-моему, когда человек и влюблен, и любит, и пользуется взаимностью. Но чувство на всю жизнь — это, конечно, любовь, и именно ее я всегда испытывал к Хильде. На любви и будет строиться наше супружество. Пойдут дети, и мы заживем счастливо!

Ганс резко встал, подошел к поручню, взглянул на небо и вытянул вперед руку ладонью вверх.

— Дождь кончился. Пора идти! — произнес он.

Никола, надевая плащ и подходя к Гансу, понимала, что ради торжественности момента, из уважения ко всему, что он сказал и не сказал, она не должна вымолвить ни слова.

На авеню Бельгрив им удалось взять такси. Когда подъехали к вилле, Никола с радостью для себя не обнаружила машины, на которой должны были приехать Сильберы. Яркий свет в окнах первого этажа вместе с тем свидетельствовал о том, что Курт дома и, вероятно, ждет ее, чтобы подвергнуть уничтожающей критике за манкирование своими обязанностями.