«Повинись! Привези в

Чигирин

гетманскую булаву! Себе возь­мёшь Гадяч с пригородами по смерть».

Понял гетман, что его обманули, да поздно! Казаки за «боярина и гетмана» воевать не захотели. Толпа вытащила Брюховецкого из шатра и привела к Дорошенко.

—

Пошто

ты не отдал булаву добровольно? — грозно спросил тот.

Брюховецкий молчал. Дорошенко огладил густую бороду, махнул рукой, и черкасы разорвали своего гетмана в клочья.

Тотчас вернулись на Украину царские полки. Город за городом воеводы возвращали царю Слободскую Украину. Казаки и горожане, хлебнув лиха от татар и от запорожцев, всё больше тянули под руку царя московского. А в города на степной границе выдвигались полки Иноземного строя.

Летом 1668 года Гордон перевёл свой драгунский полк в Труб- чевск. От сего и началась его долгая служба на Украине: Трубчевск, Брянск, бои с мятежными казаками под Новым Осколом.

В его полк набирали жителей Комарицкой волости. Вместо всех налогов они обязались служить на границе. Немало трудов приложил Гордон и его офицеры, чтобы из сих степняков сбить регулярный дра­гунский полк.

Однако дезертиров в полку Патрика было не в пример меньше, чем в других. Солдат звали комарицкие драгуны.

Степным пожаром прошумело по Волге разинское восстание. Мятеж подавили стрелецкие полки. Комарицкие драгуны оставались на Слободской Украине.

Тогда же Патрик получил известие от отца. Охлухис, родовое имение Гордонов, было заложено и могло перейти в чужие руки. Отец просил Патрика приехать.

На сей раз государь дал ему отпуск. Поверил в надёжность и вер­ность полковника.

Патрик прибыл в Эдинбург осенью. Прожил зиму дома, с роди­телями, уплатил горячие долги по имению. Отец, подумав, передал свою часть Охлухиса Патрику и его жене, Катерине. Оставив офици­альную доверенность на все дела дяде Джеймсу и кузену Томасу Гор­дону, стряпчему, Патрик вернулся в Россию.

Через несколько лет, собрав денег, Гордон выслал дяде пять с по­ловиной тысяч марок и выкупил заложенную половину Охлухиса. Хотел, чтобы Джон, его старший, мог жить спокойно, как лэрд, и не служить.

В 1671 году полк перевели в Севск. Похоже, надолго. Гордон вы­звал из Москвы подросшую семью: в 1668-м Кэт родила второго сына, Джеймса. На жалование полковника, 45 рублей в месяц, в Севске можно было жить широко. Патрик отстроил усадьбу: добротный дом, чёрную избу для слуг, поварню, мыльню, ледник, сад с огородом. А глав­ное — две просторные конюшни на полсотни лошадей! Для должного воспитания сыновей Патрик привёз из Москвы учёного немца, фон Берге. Чем не жизнь?

По праздникам в горнице с нарядной печью, выложенной зелё­ными голландскими изразцами, собирались все офицеры полка. Гор­дон славился своим гостеприимством. А уж старые друзья, шотландцы, приходили часто. Почти каждый вечер сидел у него Алекс Ландельс. Толковали, играли в шахматы, прихлёбывали вино из чарок. До полу­ночи горели свечи в серебряных шандалах за дорогими, стеклянными оконницами. Как-то за бутылкой мальвазии Гордон молвил задумчиво:

— Мальчишкой, ещё солдатом, видел я сражение короля Карла Х Густава. Великий был полководец! Тогда и выбрал себе дорогу. Меч­тал сравняться хотя бы с фельдмаршалом Дугласом.

Ландельс глянул на Гордона с удивлением. За много лет дружбы сдержанный Патрик ни разу не говорил с ним столь откровенно.

—

У меня не было знатных покровителей, да и Фортуна не бало­вала. Всего добивался сам трудом, упорством, кровью. Ты-то знаешь, сколь тяжкий путь я прошёл. Нынче мне за сорок. Полковник. Свой дом, добрая жена, дети. Чего ещё? А иногда грызёт: так и не стал пол­ководцем, не выиграл ни одной битвы.

Алекс поднял бокал:

—

За твои победы, Патрик! Всё впереди. Ты ещё станешь фельд­маршалом!

Великим постом, вечером к Гордону постучался сержант Хомяк:

—

Дозвольте молвить, господин полковник! На майдане нынче один черкас гуторил, дескать, едет воевода Ромодановский. Вчерась ночевал в Локте, завтра к нам будет.

—

Григорий Григорьич? Да правда ли? Может, лжа?

—

Правду един Господь ведает. Однако, полагаю, не врал.

—

Пора готовиться, — сказал Гордон, выдал сержанту пять копеек да вызвал офицеров. Надо было срочно созвать из окрестных деревень всех драгун, кого только возможно. Многие разъехались на зиму по домам. Набрали больше трёх сотен.

С утра чистили застоявшихся лошадей, приводили в порядок амуницию. Патрик наказал жене устроить подобающий обед. Пост — мяса не подашь. Благо, в леднике лежали запасённые с осени осетры.

Воевода появился ближе к вечеру. За ним следовал стрелецкий полк. Ромодановский благосклонно оглядел выстроенных драгун. Гор­дон отсалютовал палашом.

—

Вижу, полк у тебя в порядке, — кивнул воевода. — Зови к столу, Пётр Иваныч. Проголодался.

Кэт постаралась. Стол был богатый, серебряная посуда сверкала. После третьей перемены разговор пошёл добрый.

—              

Что в Москве нового, Григорий Григорьич? — спросил Патрик.

—

Вновь с поляками договориться не могут, — ответил воевода. — Киев требуют. Дескать, срок по Андрусовскому перемирию вышел. Да Афанасий Лаврентьевич костьми ляжет, а Киев не отдаст. Нет! — Ромодановский стукнул по столу тяжёлым кулаком. — Мы все подох­нем, а панам Киева не вернём! Благо, в Варшаве опять нестроение. Ян Казимир отрёкся, надо выбирать нового короля. Им нынче не до Киева. Худо, что Нащёкина с государем стараются поссорить. Харак­тер у Афанасия тяжкий, врагов много. Второго такого в Москве не сы­щешь.

—              

А нас-то скоро в дело двинут? — спросил Мензис.

— Не ведаю. На Украйне опять свара за гетманскую булаву. Царь наказал в казацкие дрязги не влезать. Пущай сами разбираются. Доро­шенко тронешь, за него турок вступится.

Судьба подарила Патрику несколько относительно спокойных лет. Впрочем, забот все равно хватало. На левобережной Украине гет­маны подолгу не засиживались: один изменит, другого по ложному до­носу в Сибирь сошлют. Наконец, выкрикнули гетманом Ивана Самойловича. Молод, грамотен, ко всем ласков. А что попович родом

—  

не беда.

Тем же летом обрушилась на польскую Украину новая страшная беда — турецкий султан. трёхсоттысячное войско перешло Дунай. Пред ними стоял Каменец-Подольский — одна из лучших польских крепо­стей, неприступная. Но шляхта и магнаты опять выбирали нового ко­роля. Кто за

Михайлу

Вишневецкого, кто против. Об охране рубежей никто и не думал.

Турки обложили Каменец всерьёз. И пушек у них хватало, и мин­ных мастеров в достатке. Сотни людей днём и ночью рыли подкопы под стены. Всем было ясно: долго не продержаться. Паны выкинули белый флаг.

Махмуд IV торжественно въехал в покорённый город. В главной мечети (вчера ещё костёле) пред очами владыки обрезали восьмилет­него христианского мальчика. Дорого заплатила Польша за раздоры и беспечность: отдала туркам всю Подолию и обязалась платить каж­дый год дань. А правобережную Украину султан оставил

Дорошенку.

Великий государь был

вельми

озабочен: коль грозный враг у ру­бежей наших. На степной границе крепостцы малые, дубовым тыном заграждённые, не чета Каменцу!

Бог миловал: султан ушёл с Украины. А через год Ян Собесский разгромил турок под Хотином. Стало полегче.

Чтобы удержать власть, Дорошенко позвал турок. И они пришли на Подолию. Церкви стали мечетями, а хлопчиков нудили переходить в басурманскую веру. Татары жгли и грабили, усмиряли правобереж­ную Украину. Худое время!

Селяне кляли Дорошенко и его татар, поднимались целыми де­ревнями, уходили за Днепр. На левобережье стало тесно, а беженцы всё шли и шли на Харьковщину, под Воронеж. Казацкая старшина по­немногу закабаляла вольных хлопцев: мол, хочешь жить на моей земле

—

отработай!