Через много лет после войны, она рассказывала дочке о нежном, ни с чем не сравнимым вкусе тонких, переложенных промасленной бу­магой ломтиков этого бекона.

Потом явилась Варя. Уж единственную подругу Таня не могла не пригласить.

—

Какой скромницей тебя все считали в классе, — сказала Варя, гордо вручая свой драгоценный подарок: две почти новые простыни, — а замуж выскочила раньше меня! Обидно. Не думай! Я надолго не от­стану! Заходи, Вася, знакомься. Мой жених — Вася Ершов.

Невысокий, почти квадратный лейтенант с густыми русыми усами крепко сжал Яше руку:

—

Поздравляю! Свой брат, фронтовик! Правильно выбрала Тать­яна.

Как водится, желали молодым счастья, кричали «Горько», гово­рили тосты. Но долго засиживаться было нельзя: в 22.00 начинался ко­мендантский час.

Перемыв посуду, тётя Лида ушла ночевать к Ольге Яковлевне.

Дорога

Дни до отъезда были заполнены беготнёй и хлопотами. Нако­нец, всё собрано. Тёплые вещи и продукты для мамы надёжно упако­вали в большой мешок. Тётя Лида заботливо уложила Танин чемодан.

—

В лагере — свои порядки, — объяснялала Лидия Петровна пле­мяннице. — Даром тебе там никто ничего не сделает. Люди в охране, конечно, тоже разные. Но большинство не прочь хапнуть. Придётся давать взятки. Иначе ты маме не поможешь. Смотри, я кладу здесь фляжку с медицинским спиртом. Это валюта! Вы уж постарайтесь, дети!

Тётя хорошо помнила поездки в лагерь к любимому Стёпе.

С фронта опять пришёл эшелон тяжелораненых. Предстояли срочные операции, поэтому молодых провожали Варя с Васей.

На Казанском вокзале не протолкнёшься — молодожёны с тру­дом разыскали свой плацкартный вагон.

Но не тут то было! На их местах две наглые бабищи разложили множество узлов и чемоданов. Предъявленные билеты их ничуть не смутили.

—

Шёл бы ты, лейтенант, — и дальше этажей на восемь.

Проводник как нарочно пропал. Ершов взорвался:

—             

Ах вы, сволочи! Не уступить место раненому фронтовику! Спе­кулянтки!

Из соседнего купе к бабам тут же выдвинулось подкрепление — человек пять. Явно назревала драка. Варя решительно отодвинула Васю в сторону:

—             

Спокойно! Разбираться будем не здесь. Выйдем пока что! — она поставила Таню с Яшей возле вагона и скомандовала: — Не уходите. Мы с Васей к военному коменданту.

Увидев подходящий патруль, бабы слиняли.

—             

Теперь доедем! — с облегчением вздохнула Таня. — Два нижних

места.

Дорога долгая. До Акмолинска поезд тащился одиннадцать дней. В вагоне наладился устойчивый быт. На крупных станциях Таня бе­жала на продпункт за хлебом, потом с чайником за кипятком. Якова из вагона старалась не выпускать:

—

Ещё простудишься!

За Волгой на перронах появились базарчики. Бабы выносили к поезду кульки с горячей картошкой, солёные огурцы, тёплые, аромат­ные лепёшки. Вот где пригодилась пайковая махорка!

Входили и выходили люди, но они будто выключились из шум­ного мира вагона. Свой, заветный мирок — две полки и столик.

Яков рос в семье старшим. Большая часть маминого тепла доста­валась младшеньким: Хаве и Мише. Теперь парень наслаждался окру­жавшим его теплом и заботой.

Они никогда не ели кое-как, на газетке. Таня обязательно сте­лила чистую салфетку, ставила в середину соль, красиво раскладывала варёные картофелины. Баночку лярда, полученную в Москве, онаухит- рилась растянуть на восемь дней, намазывая свиной жир на хлеб тон­чайшим слоем.

Таня присматривалась к мужу, отмечала его привычки:

«Аккуратист! Даже немного педант. Терпелив. Не придира. И очень ласков. Нет, не ошиблась я в Яше!».

С каждым днём она всё больше и больше привязывалась к Якову.

По очереди читали взятую в дорогу «Войну и мир». Яша — войну и рассуждения Толстого об истории, Таня, конечно, — мир. Яша пере­сказывал жене любимые книги, тихонько читал стихи.

За окном бежали бесконечные снежные степи, редкие дере­вушки — Россия.

Ближе к Акмолинску Таня стала часто задумываться. Загрустила.

—

Что ты захандрила, девочка моя? — тронул её за плечо Яша. — Боишься?

—

Боюсь, — призналась она. — Как мы там? Лагерь огромный. Может, до той Малиновки сто вёрст по пустыне?

—

Найдём, — засмеялся Яков. — Искать дорогу — это ж моя про­фессия.

В Акмолинске он усадил жену в зале ожидания:

—              

Жди. Пошёл на разведку.

На привокзальной площади шумела густая толпа. Базар. В табач­ном ряду инвалиды маленькими гранёными стаканчиками продавали махорку. Яков выбрал усатого бойца с медалью «За отвагу» под распах­нутым ватником. Угостил папиросой:

—

Слушай, друг! Подскажи, как добраться до Малиновки.

Солдат, не торопясь, высек кресалом огонёк, раскурил «Беломо

рину».

—

Сладкий табак, а настоящей крепости, как в махорке, нету. — Он явно оценивал подошедшего лейтенанта: — Кто таков? — и наконец, ответил: — Тебе что ли бабий лагерь нужен? Ищешь кого?

—              

У жены там мать.

—

Тёща, значит. Вроде, не врёшь. Ну, это просто. Грузовичок ихний недавно привёз на этап партию зечек. Потом они, должно, на продсклад поедут. Отовариваться. Дашь сержанту полбанки, подбро­сит, — объяснил боец и ткнул рукой направо.

В очереди возле продсклада стояли шесть грузовиков. Обшар­панный, грязный газик из Малиновки оказался первым, у самых ворот. Трое солдат с винтовками и скуластый, плотный сержант-казах курили рядом. Яша подошел к сержанту, спросил:

—

Прихватишь в Малиновку? Родина тебя не забудет! — и распах­нул шинель, демонстрируя бутылку водки в кармане.

Сержант заинтересовался:

—

Покажь, что там у тебя. Московская! Прихватим.

—              

Я с женой. Подойдём минут через десять.

—

Добро. Только не опаздывай. Погрузимся, сразу поеду. Три­дцать вёрст, не близко.

Сержант галантно усадил Таню в кабину, рядом с собой. Яков за­бросил вещи в кузов и уселся рядом с бойцами. Поехали.

До Малиновки добрались в полной темноте. Таня растеряно оглядела убогие домишки, тусклый свет в окнах.

—

Всё уже закрыто. Куда ж мы пойдём?

—

Айда ко мне, — добродушно пригласил сержант. — Перено­чуете. А найдёшь баночку консервов, то и вовсе славно. Ребятишки на одной картошке с хлопковым маслом живут.

Сержант прихватил Танин чемодан, пошёл вперёд.

Саманная хата, крытая толем. Пол земляной, посередь дома большая русская печь. Но чистенько, стены выбелены, на окнах мар­левые занавески.

Кареглазая, полная хохлушка Оксана приветливо улыбнулась:

—

Проходьте,

будьте ласки.

С печки свесились пять скуластых, в отца, детских головок: гости! Интересно!

Таня отдала хозяйке банку американской свиной тушёнки.

Хозяйка обрадовалась:

—             

О

це

гарно! — споро раздула в печке сухие кизяки, поставила на таганок большую сковородку, нарезала лук.

Ребятишки жадно принюхивались к лакомому запаху. Оксана ухватом вытащила из печи большой чугун варёной картошки, выло­жила в него тушёнку с луком, растолкла, пригласила:

—

Просимо вечерять.

Гостям женщина поставила пожелтевшие фаянсовые тарелки с голубой надписью «Общепит». Свои ели из одной эмалированной миски, черпая деревянными ложками по очереди.

После ужина Таня стала с хозяйкой перемывать посуду:

—             

Как мне получить свиданье с мамой? — спросила она, — К кому пойти?

—

То треба к начальнику. Михал Терентьич не злыдень, небось, дозволит. Тильки ты писулю заготовь, заявление.