—             

Слышь, Яшка! Оставь мне твой Вальтер. В госпитале всё равно отберут, — сказал Петя. — А я тебе цейсовскую «Лейку». Трофейная! Махнём не глядя?!

Яша посмотрел на него с удивлением:

—             

О чём ты? Бери так.

Балашов обрадовался, вытащил из его кобуры пистолет и всё- таки сунул в Яшкин вещмешок трофейный фотоаппарат.

Встреча

Юная медсестра в белоснежном, туго накрахмаленном халате со­всем не походила не зачуханную санитарку, вечно с ведром и грязной тряпкой.

Легкораненых в новом отделении не было. Тане было больно смотреть на этих совсем юных мальчиков, жадно, с хрипами, ловив­ших воздух простреленными лёгкими.

Но тут всё-таки была палата №16, для выздоравливающих. И её обитатели не обделяли вниманием милую медсестрицу.

По ночам, в Танино дежурство, парни регулярно подсаживались к её столику. Точили лясы, говорили комплименты, заигрывали. А те, что понахальнее, норовили облапить. Девушка вольностей не по­ощряла.

—             

У меня жених на фронте! — говорила Таня.

Однажды, после дежурства, она столкнулась возле подъезда с Ви- тиной мамой. Та подняла на девушку заплаканные глаза и сказала ти­хонько:

—

Нет больше нашего Вити! Похоронка пришла. Вы ведь дру­жили.

Ближе к осени в 16-й палате появился смуглый черноусый краса­вец, лейтенант Алим Темирбеков. В первое же Танино ночное де­журство он уселся возле её столика:

—             

Откуда ты взялась, такая красивая? И почему я тебя раньше не встретил?!

Алим сразу располагал к себе. Было в парне какое-то скрытое очарование.

Таня держалась строго. Лейтенант будто и не замечал этого. Шутил, смешил девушку. Алим воевал штурманом на Ли-2. Не раз летал к партизанам, в тыл к немцам. Какие замечательные истории он рас­сказывал! Чего с ним только не случалось.

Ближе к утру парень подвинулся поближе, положил на Танину ладошку свою смуглую руку и сказал ласково:

—             

Я без тебя жить не смогу! Выходи за меня замуж, Таня! — Алим коротко оглянулся. Столик медсестры стоял в середине широкого ко­ридора, отовсюду видно. — Я люблю тебя! Скоро меня выпишут, зайдём в ЗАГС. А потом посажу тебя в свой самолёт — и прямо в Дербент, к маме. Скажу ей: «Гляди, какую красавицу я взял в жёны!».

Таня пыталась сопротивляться:

—             

Разве так можно? Я ж тебя совсем не знаю.

—

Бывает любовь с первого взгляда! Веришь? — Алим нагнулся и стал жадно целовать Танину руку. — Пошли в тёмную кладовку, хоть по­целуемся, как люди.

От жарких и ласковых слов Таня будто опьянела и совсем пере­стала соображать. На её счастье вошла Алевтина Петровна, старшая сестра, и мгновенно всё поняла.

—             

Темирбеков! Ты что здесь делаешь? Марш в постель! — сказала она. — А ты, Татьяна, пройди ко мне!

Закрыв дверь в свой крохотный кабинет, Алевтина Петровна строго оглядела девушку:

—             

Что, совсем тебя охмурил этот кобель? Небось, жениться обе­щал? У него ж в Дербенте жена и трое детей! Смотри!

Старшая сестра протянула Тане историю болезни лейтенанта.

Больше всего ей хотелось провалиться сквозь землю. Девушка с трудом удержала слёзы. «Идиотка! Дура набитая! Поверила ласковым словам. Какой стыд! — думала она. — Приди Алевтина Петровна чуть позже, я бы и пошла с этим гадом в кладовку».

Старшая сестра смягчилась:

—

Ступай! Да впредь будь осторожнее. Не всем стоит верить, — участливо сказала она. — А приклеится кто, заходи. В истории болезни многое можно найти.

Яше вырезали осколок и ушили пробитое лёгкое. После опера­ции лейтенант лежал в палате №13 и медленно приходил в себя. Рядом с ним, на койке у окна, лежал капитан Вадим Сергиевский.

«Красив! — подумал Яков. — Похож на Сергея Есенина».

Капитана готовили к операции. Осколок мины застрял у него со­всем близко от сердца, и шансов выжить было не слишком много.

Вечером сосед достал из планшета книжку и принялся читать. Яша сразу опознал томик Багрицкого и вполголоса заметил: «А в по­ходной сумке трубка и табак.».

Сосед мгновенно продолжил строку: « Тихонов, Сельвинский, Пастернак.».

—

Любишь поэзию, лейтенант?

—

Мы с тобой одной крови, ты и я! — ответил Яша словами Ма­угли.

Они сошлись мгновенно, будто выросли вместе.

Долго читали любимые стихи, один начинал строчку, другой подхватывал. В русской поэзии их вкусы почти совпадали. Яшка, ко­нечно, похвастался Киплингом, Вадим выдал в ответ Омара Хайяма. Проговорили до ночи.

Больше всего молодых офицеров мучил вопрос: почему мы от­ступаем?!

—             

Второй год воюем! — взволнованно толковал Яша. — Немец уже в Сталинграде и на Кавказе. Ленинград — в блокаде. От Москвы в про­шлом году врага отбросили, а нынче опять начался великий драп. У вас читали Приказ Верховного №227

«Ни шагу назад»?

Умеет Сталин сказать так, чтоб дошло до сердца:

«Части Южного фронта оставили Ростов и Новочеркасск без серьёзного сопротивления, покрыв свои знамёна позором... ».

Как в 1812 году. Помнишь:

«Казалось бы, ну ниже нельзя сидеть в дыре.»⁹

Тогда ведь и Москву сдали! Всё равно, я уверен, наша возьмёт. Что-то изменилось. То ли мы чему-то научились, то ли фрицы выдох­лись? Скажи, Вадим. Ты ведь штабной офицер, тебе виднее.

—

Великий стратег! — засмеялся Вадим. — ПНШ-3⁹ в стрелковой дивизии. Но ты верно подметил, друг Яша! Фрицы выдохлись! Смотри! — Вадим передвинулся поближе к Яшке. — В мае этот старый дурак, маршал Тимошенко, снова загнал в западню под Харьковом наши лучшие дивизии! Катастрофа, как в сорок первом. Украину и за­щищать было нечем! Вот и драпали! Но оружие не бросали, дивизиями в плен не сдавались!

Гитлера губит наглость и жадность. Мало ему Волги и Сталин­града, подай ему ещё и бакинскую нефть. Погнался за двумя зайцами. Навались бы немцы в августе всеми силами на Сталинград, нам не удер­жаться.

А теперь 62-я и 64-я армии в волжский берег зубами вцепились. Не оторвать! И на Кавказе фриц завяз у перевалов. Силёнок не хва­тило. Третий месяц Первая Гвардейская и наша, 66-я армия, штурмуют немецкую оборону севернее Сталинграда. Рвёмся вдоль Волги. Обо­рона там у фрица, дай боже!

У нас танков мало, снарядов не хватает, а всё равно атакуем! Людей губим. Но ведь не напрасно. Паулюсу приходится перебрасы­вать лучшие части на север. Потому сталинградцы и держатся.

Ну, а Приказ 227. — Вадим понизил голос. — Его всем читали. Палаческий приказ! У нас расстреляли отличного комбата Ковалёва. Отказался послать своих бойцов в лобовую атаку без артподготовки и без всякой поддержки. У смершевца был давний зуб на майора, вот и отомстил.

Думаю, испугался Верховный. На каждом фронте — штрафбаты для провинившихся командиров. В армиях — штрафные роты для бой­цов и сержантов. Да ещё и заградотряды! Это не от силы, а от отчая­ния. И зря! Не тот уже фриц! Да и мы не те, что год назад. Погоди, грянут морозы покрепче, и мы ударим! Да так, что от фрицев пух и перья полетят. Скоро грянет наше наступление под Сталинградом⁹!

—             

У нас с тобой и родословная схожа, — улыбнулся Яков, меняя тему. — Оба из духовного сословия. Кто-то из твоих предков был попом, а из моих — раввином.

—

По фамилии определил?

—

Конечно. Вознесенский, Рождественский, Сергиевский — по­повские фамилии.

—

Они верили в Бога, мы — в коммунизм.

Вадим был старше Якова на два года, но многое совпадало. Отец Вадима в Гражданскую был комиссаром дивизии в корпусе Уборевича. Умер от туберкулёза в двадцать девятом. Гриша Циперович, брат Яши­ной мамы, воевал комиссаром полка во Второй конной армии. Погиб под Перекопом.